Cтарый 4емоданРадиотехника в царской армии
В Ташкенте Бонч-Бруевич долго не задержался. Началась первая мировая война. Она застала русскую радиотехнику неподготовленной к решению возникших перед ней задач: не было станций большой мощности для связи с Францией и Англией, не было и станций малой мощности для кавалерии, авиации и артиллерии, а также станций специальных служб - радиоразведки, пеленгации и т. д.
Пришлось в 100 дней построить две передающие мощные радиостанции для международных сношений, одну в Царском селе, другую в Москве, на Ходынке (открыта 6 декабря 1914 г.). Это были искровые передатчики с вращающимся разрядником; питание замкнутого контура производилось от источника постоянного тока (потому что подходящими генераторами переменного тока и англичане не располагали: станция строилась по английской схеме Маркони; такой же была и станция в Карнарвоне, около Лондона). Пришлось поэтому запроектировать аккумуляторное питание от гигантских батарей напряжением 12 тыс. вольт. Получились "единственные в мире радиостанции": громадный деревянный барак с аккумуляторной батареей; в конце барака едва виднелся колебательный контур с разрядником, который вращался с помощью 20-сильного электромотора. Батарея аккумуляторов работала буфером с последовательно соединёнными генераторами постоянного тока. Работа разрядника на слух была слышна за километр.
Для того, чтобы работа мощных передающих станций не мешала приёму, приёмную станцию пришлось вынести на равное расстояние между Москвой и Петербургом и расположить в Твери. Для возможности приёма станций, работающих с незатухающими колебаниями (а такие к этому времени уже появились в Европе), было предусмотрено применение тиккера .
Несмотря на то, что в русской армии число полевых радио станций превышало общее количество станций у немцев, распределённые по армиям шесть рот искрового телеграфа не могло обеспечить потребность в радиосвязи, не говоря уже о потребностях Кавказского фронта, которому было необходимо больше количество новых станций, чтобы перекрыть с их помощью пространство от Трапезунда до Тегерана.
Особенно остро ещё в первые месяцы войны чувствовалась необходимость в кавалерийских радиостанциях; вслед за этим потребовались радиостанции для артиллерии, авиации, для радиопеленгации и усилители для подслушивания телефонных пер говоров противника.
Казалось бы, что для увеличения выпуска радиоаппаратуры следовало использовать всех способных отечественных радиоспециалистов, которых было к тому же так немного. На деле же государственная машина сработала так, что всё радиостроительство оказалось в руках Семёна Моисеевича Айзенштейна, директора "Русского общества беспроволочных телеграфов и телефонов", крупного пайщика фирмы Маркони. В то же время русские радиоинженеры остались в стороне. Верный своим хозяевам, Айзенштейн после Октября так же, как и Муромцев, эмигрировал за границу.
Теперь кажется непостижимым, как мог тогда остаться в неприкосновенности радиозавод немецкой фирмы "Сименс и Гальске", выпускавший радиостанции фирмы "Телефункен" и как мог директор этого завода, господин Тикоцинер, отказаться от расширения завода. Для наблюдения за постройкой Царскосельской, Ходынской и Тверской радиостанций был создан "Строительный комитет" во главе с генерал-майором Свенторжецким, ничего общего с радиотехникой не имевшим. Полковник Муромцев входил в этот комитет как представитель радионауки и в то же время занимал влиятельный пост в Главном военно-техническом управлении (ГВТУ); таким образом, он вершил судьбы всей военной связи, кроме военно-морской.
Когда поручик Бонч-Бруевич, на несколько дней приехавший из Ташкента в Петроград, задал по привычке нетактичный вопрос Муромцеву, почему все заказы передаются Айзенштейну, он получил разъяснение полковника: Айзенштейн является директором "русского", а не какого-либо иного общества беспроволочных телеграфов и телефонов. Злые языки, правда, не без основания утверждали, что дело тут кроется ещё в старой, со времён Киева, дружбе и взаимной поддержке Айзенштейна и тогдашнего военного министра Сухомлинова.
Так или иначе, но дела "русского" общества шли блестяще. В приёмной директора всегда можно было видеть очередь офицеров, приехавших за получением радиостанций. Через месяц после начала войны, в августе 1914 г., была начата постройка кавалерийских радиостанций. Однако в октябре того же года с ними стряслась беда. Все тридцать кавалерийских станций, изготовленные к этому времени и сформированные в пятнадцать "конно-искровых отделений", вышли из строя по одной и той же причине: у всех сгорели генераторы переменного тока. В наиболее нужный период маневренной войны вся кавалерия русской армии осталась без радиосвязи.
В приёмной Айзенштейна опять появилась очередь на этот раз весьма невежливых и возмущённых начальников "конно-искровых отделений". Каждого сопровождал драгун или улан со сгоревшим якорем в руках. Автор этих строк, прибывший с Кавказского фронта, также предстал пред Айзенштейном в сопровождении ефрейтора драгунского полка, бережно державшего обугленный якорь генератора.
- Пустяки, - заявил Айзенштейн, - там, знаете ли, в спешке припаяли к общей ламели концы одного и того же витка обмотки возбуждения. Отнесите якорь в мастерские завода, там перемотают. Знаете, война, торопимся для нашей доблестной армии, всё хотим сделать поскорее... Кстати, как там у вас дела? Откуда приехали?
Лишение радиосвязи кавалерийских частей русской армии осталось безнаказанным, несмотря на возмущение пострадавших начальников кавалерийских радиостанций. Сухомлинов и Муромцев не дали в обиду "русское" общество и его главу - Айзенштейна. Однако после этой истории Муромцев побоялся держать далеко от себя своего (потенциального конкурента - Бонч-Бруевича и перевёл его в Тверь на должность помощника начальника радиостанции. Для того же, чтобы контролировать действия Бонч-Бруевича, ему был подобран в начальники радиостанции некий капитан Аристов, человек пожилой и на редкость бездарный службист.
***
Тверская радиостанция международных сношений
Три стодесятиметровые мачты Тверской радиостанции, разделённые пролётами по триста метров, вытянулись на Желтиковом поле вдоль берега Волги. Ориентированная на запад Г-образная антенна из одиночного канатика заканчивалась вводом в техническое здание - дощатый барак с засыпкой между досками для утепления. Рядом такая же дощатая казарма для команды, а несколько поодаль - квартира начальника станции и квартира его помощника - Бонч-Бруевича.
Электроэнергии на станции по существу не было. Для зарядки аккумуляторов пускали небольшой бензиновый двигатель и в эти часы помещения радиостанции освещались электрическими лампочками. Оборудование станции состояло из громоздкого длинноволнового детекторного радиоприёмника, изготовленного всё тем же "русским" обществом, а кроме того, для приёма незатухающих колебаний Парижа (Эйфелевой башни), Лиона и Карнарвона имелся механический тиккер. Что же касается "новейшего" оборудования, о котором многозначительно упоминал полковник Муромцев, "отечески" напутствуя поручика Бонч-Бруевича перед отправкой его в Тверь, то оно заключалось в двух "усилителях звука системы Броуна"[примечание 10] . Работа этих, с позволения сказать, усилителей основывалась на сомнительной теории неплотного контакта, т. е. на контакте между двумя штифтами, недожатыми на величину 0,5 миллиметра. Теоретически каждый усилитель должен был обладать коэффициентом усиления, равным 20; два усилителя, включённые последовательно, должны были усиливать сигналы в 400 раз; практически же они не работали ни порознь, ни последовательно. Вот и всё то новое в радиотехнике, что предложил полковник Муромцев жаждавшему приложения своих знаний поручику.
Побыв некоторое время в Твери, закончив оборудование станции и обеспечив регулярную работу её, Бонч-Бруевич заскучал. Он понял, что Муромцев умело изолировал его от подлинной технической деятельности. Бонч-Бруевич снова обращается к полковнику, прося перевести его ближе к промышленности или же в Электротехническую школу, где готовились кадры для вновь формируемых радиостанций. Он пишет Муромцеву, что, оказавшись в школе, он получит возможность продолжать работу с искрой и попробует воспроизвести те немецкие усилители с катодными лампами, о которых профессор рассказывал на своих лекциях. Полковник Муромцев отказывает Бонч-Бруевичу и золотит пилюлю отказа напоминанием о той ответственной роли, которая выпала Тверской радиостанции. У Бонч-Бруевича начинает закрадываться подозрение об истинных причинах отказа: он начинает понимать, что то, чего он добивается, как раз и не хочет Муромцев. Тогда он решил действовать сам. Собственно он на первых порах и не совсем представлял себе, что практически значит действовать самому на радиостанции, расположенной вне черты города, с керосиновым освещением, без элементарных, хотя бы в виде пары станков, производственных возможностей, с осенней распутицей и волчьим воем из Заволжья.
Прежде всего, нужно было поставить себе какую-то реальную цель. Нужно, чтобы эта цель была бы реальна, чтобы работа оказалась полезной для радиостанции, потому что в этом случае легче будет встретить поддержку. Обдумав всё это, Бочч-Бруевич задумывает следующее: выбросить из приёмной схемы тиккер и усилитель звука Броуна, заменив их трёхэлектродной лампой. А эту отсутствующую лампу сделать в Твери, здесь, на радиостанции.
Ему приходит мысль, что для обеспечения минимальных рабочих условий надо бы добиться возможности направить в Тверь хотя бы незначительную часть оборудования Рижского политехнического института, эвакуированного в Иваново-Вознесенек. Он просит Муромцева посодействовать в этом, обещая, что по окончании войны всё имущество будет возвращено, а пока не всё ли равно, где оно будет лежать - в Иваново-Вознесенске, в ящиках, где нет возможности развернуть работу института, или же в рабочем состоянии и при гарантии исправности - в Твери. Муромцев отказывает. Тогда Бонч-Бруевич просит дать ему что-нибудь из лаборатории Офицерской электротехнической школы. Муромцев по-прежнему не соглашается.
И вот почти неожиданно Бонч-Бруевичу начинает улыбаться счастье. Толстый, добродушный поляк Каэтан Наполеонович Добкевич, директор завода осветительных электроламп Айваза (ныне на этом месте находится завод "Светлана") оказался меценатом. Поблёскивая золотой оправой очков, улыбаясь, он благодушно взирает на чуть заикающегося от волнения молодого поручика, которой просит у него пароструйный насос и, если бы это было можно, какой-нибудь бракованный ртутный насос ... Починить-то мы его сами постараемся.
В ртутном насосе Добкевич отказал, но зато бесплатно дал пару пароструйных насосов и в придачу порядочное количество отходов и брака: вольфрамовых нитей накала для осветительных ламп, вакуумную резину, трубки, стеклянные трёхходовые краны, немного ртути, которая, правда, загрязнилась и требует предварительной очистки. Воздушный насос из физической лаборатории с готовностью предоставил воодушевившийся при слове "электрон" учитель физики Тверской гимназии, а всякие химикалии для изготовления менделеевской замазки-владелец Тверской аптеки в долг, по цене, соизмеримой с жалованием поручика.
Дело пошло на лад. Материальная база и органы снабжения определились: гимназия, аптека и склад утиля завода Айваза. Много труда пришлось потратить, чтобы собрать и скомплектовать необходимое оборудование. Когда же наступил черёд начать работы, расположившись для этого в техническом здании, а в качестве рабочей силы использовать солдат, то здесь Бонч-Бруевич встретил новое, непреодолимое препятствие - сопротивление своего начальника, капитана Аристова. Муромцев не зря вытащил этого Аристова из посёлка Нижне-Тамбовское, приткнувшегося у берега Амура посредине между Хабаровском и Николаевском-на-Амуре. Там Аристов начальствовал на так называемой "местной" радиостанции мощностью в 5 киловатт. Эта станция вместе с такой же, находившейся на Имане, выполняла роль ретрансляционного пункта на магистрали Владивосток - Николаевск-на-Амуре.
Примитивная техника "местной" радиостанции требовала при эксплуатации лишь точного выполнения инструкции. Пунктуально соблюдая её немногочисленные параграфы, можно было жить спокойно: портиться на такой станции было нечему. Если же, паче чаяния, пробивалась лейденская банка, то уж, значит, так ей было на роду написано; писали акт и ставили запасную банку, благо их запасено было много. О паразитных колебаниях в схеме искровой радиостанции, истинных виновниках пробоя лейденских банок, тогда и не подозревали, хотя в спектрах излучения местной станции можно было найти любую частоту, а работу её слышали на любом контакте настройки детекторного радиоприёмника.
Живя в таком богом забытом Нижне-Тамбовском, капитан Аристов стал сухим педантом, найдя в этом способ жить без утомительных размышлений. Таёжная жизнь в удалении от снабжающих баз сделала из Аристова рачительного хозяйственника: он занимался заготовкой овощей, ловлей и засолом рыбы на зиму для команды станции и т. д. А если к этому ещё добавить, что из всей русской литературы капитан считал достойным своего внимания только военные газеты "Русский инвалид" и "Разведчик" и что выражался он только языком казённых циркуляров, говорил "оный" вместо "этот", то неудивительно, почему именно его и выбрал Муромцев для противодействия во всех начинаниях Бонч-Бруевичу.
Вначале капитан ограничивался тем, что лишь косо, посматривал на своего помощника, установившего тесную связь с каким-то длинноволосым учителем и подозрительным аптекарем. Потом его стал беспокоить вопрос, как быть с привозимым на вверенную ему радиостанцию имуществом, которое не предусмотрено штатным расписанием. От беспокойства капитан перешёл к волнению, видя, что поручик ведёт беседы с солдатами-слухачами о каких-то лампах, несмотря на то, что "оные лампы в инвентарной описи имущества радиостанции, коя его превосходительством генерал-майором Свенторжецким утверждена и полковником Муромцевым заверена", не значатся.
Когда же поручик Бонч-Бруевич заявил капитану, что он намерен сделать перестановку в техническом здании, чтобы приспособить две комнаты для лабораторных работ, капитан в ужасе замахал руками, как будто его помощник сообщил ему, что он собирается свергнуть с трона государя императора. Бонч-Бруевичу ничего не осталось делать, как перетащить всё оборудование к себе на квартиру, а в лаборанты произнести своего денщика, ефрейтора Якова Бобкова (ставшего впоследствии начальником вакуумного цеха производственных мастерских Нижегородской радиолаборатории) .
Начальные работы по производству ламп дали себя знать: отравившись разлитой ртутью, М. А. Бонч-Бруевич пролежал месяц в постели [примечание 11] . Тем не менее к концу 1915 г. несколько ламп было уже готово, но работать как следует они ещё не могли. Насос, приводимый в движение "лаборантом" Бобковым, годился только для создания предварительного вакуума и не обеспечивал нужного разрежения в лампах [примечание 12]. Необходимо было между воздушным насосом и пароструйным диффузионным с завода Айваза поставить ещё ртутный вращающийся насос Геде. При очередной поездке в Петроград происходит новое паломничество на завод Айваза, и Добкевич даёт во временное пользование столь необходимый ртутный насос с электромоторчиком постоянного тока. Но теперь возникает новое затруднение: чем же вращать этот насос. Включать его удавалось лишь на время, в период зарядки станционных аккумуляторов, когда в квартирах горели электрические лампы.
Тем не менее, лампа готова, схемы лампового усилителя и гетеродина собраны. Нужно испытать их на приёме какой-нибудь радиостанции, работающей незатухающими колебаниями. Однако для такого испытания надо перенести антенный ввод в свою квартиру, т. е. совершить своего рода святотатство, потому что, Аристов, конечно, не может допустить нарушения коммуникаций и схем вверенной ему радиостанции. М. А. Бонч-Бруевич решил пойти на открытый конфликт со своим начальником и самочинно, не докладывая заранее, перетащить антенный ввод в форточку своей квартиры.
Среди солдат-слухачей у него было много молчаливых болельщиков, которые, зная от денщика поручика все подробности борьбы с начальством, всей душой были на стороне помощника начальника.
Для быстрого проведения захвата антенны было решено операцию переброски ввода осуществить перед самым началом работы Эйфелевой башни (Парижская радиостанция). Михаил Александрович приказал старшему радиотелеграфисту унтер-офицеру Кабошину перенести антенный ввод, когда часы покажут без пяти двенадцать. В это время пунктуальный капитан Аристов обычно завтракал. На этот раз обычное течение завтрака было нарушено. К удивлению капитана над столом загорелась электрическая лампа, несмотря на то, что в это время движку работать не полагалось. Капитаном овладело смутное беспокойство и он вышел из дома. Это произошло в тот самый момент, когда унтер-офицер Кабошин, просунув в форточку квартиры Бонч-Бруевича наращённый ввод антенны, скрылся за дверью квартиры поручика. Капитан медленно вернулся к себе, обдумывая создавшееся положение. Немного спустя, он вновь вышел из квартиры, теперь уже в фуражке, с шашкой и в офицерском серебряном "шарфе" на кителе. Солидной походкой он направился к квартире помощника. Капитан решил потребовать объяснений от строптивого помощника.
Не успел ещё Аристов дойти до крыльца, как навстречу ему выбежал Бобков, денщик Бонч-Бруевича. С разбегу он едва не наскочил на капитана и тут же, захлебываясь, отбарабанил: -Ваше высокоблагородие, так что их благородие поручик приказал Вам доложить: Париж работает!
Не ожидая ответа, не сделав должного поворота через левое плечо-, ефрейтор ринулся обратно.
Капитан остановился явно растерянный. Преступление за преступлением! Мало того, что выдернут антенный ввод из того места, где ему быть положено, так вдобавок и нарушена воинская дисциплина: оный ефрейтор без фуражки руку у головы держал и вместо четырёх шагов от него, капитана Аристова, только в двух шагах остановился, да ещё с разбегу...
Раздумывая, какой из всех этих проступков наибольший, капитан направился на квартиру непокорного поручика. Здесь он увидел потрясшую его картину: обливаясь потом, ефрейтор Бобков крутит колесо воздушного насоса, где-то в углу комнаты журчит вращающийся ртутный насос (для вращения электромотора его и был пущен движок), унтер-офицер Кабошин, не обращая никакого внимания на вошедшего начальника, вертит какие-то рукоятки, а сам поручик поливает водой замазку и сургуч, уплотнявшие места соединения лампы с насосом[примечание 13]. На всю комнату раздаётся певучая дробь передатчика Эйфелевой башни.
Громкий, уверенный приём сигналов Эйфелевой башни отнюдь не поразил капитана. Зато в своём пространном рапорте Военно-техническому управлению он красочно изобразил все проступки крамольного поручика. В конце рапорта он просил ГВТУ убрать со станции либо его, либо помощника, почтительно докладывая при этом, что от такого, помощника в скором времени ничего целого на радиостанции не останется, а потому он, капитан Аристов, за работу вверенной ему радиостанции ручаться не может. Главное военно-техническое управление уважило просьбу капитана. Убрали со станции именно его. Это произошло весною 1916 г. В Управлении нашлись честные люди (к которым полковника Муромцева причислять не следовало). Им претила наглая монополия Айзенштейна. Они с завистью смотрели на моряков, у которых во время войны с полной нагрузкой работал собственный радиотелеграфный завод. Существовавшее в системе морского ведомства "Радиотелеграфное депо" возникло ещё на базе Кронштадской мастерской, организованной А. С. Поповым. Здесь работали многие выдающиеся отечественные радиоспециалисты: М. В. Шулейкин, И. Г. Фрейман, Н. Н. Циклинский и др. В дальнейшем это радиотелеграфное депо было расширено и превращено в радиотелеграфный завод. После Великой Октябрьской социалистической революции на базе этого завода был создан радиозавод имени Коминтерна. Радиоаппаратура, (выпускаемая радиотелеграфным заводом морского ведомства, была вполне на современном уровне и значительно лучшего качества, чем аппаратура завода "Русского общества беспроволочных телеграфов и телефонов".
Небольшая группа людей из Главного военно-технического управления обольщала себя надеждой, что успех начинания Бонч-Бруевича в Твери послужит основанием для организации производственного предприятия, подобного морскому радиотелеграфному заводу.
Как ни хотелось этого Муромцеву, но и он вынужден был согласиться на откомандирование капитана Аристова и замену его штабс-капитаном В. М. Лещинским, человеком исключительной энергии и организаторских способностей, годом старше Бонч-Бруевича по выпуску из инженерного училища.
После назначения В. М. Лещинского положение на Тверской радиостанции резко переменилось. Первое, что сделал Лещинский, ознакомившись с работами Бонч-Бруевича, это поставил вопрос о командировке Бонч-Бруееича во Францию для изучения производства катодных ламп, которые в это время поступали к нам в Россию.
До Парижа Михаил Александрович добрался кружным путём единственным в то время: через Финляндию, Швецию, Норвегию, Лондон. Он пытался в Лондоне познакомиться с постановкой производства приёмных ламп. В Париже он встретился с крупнейшим французским радиоспециалистом, генералом Ферье, который ознакомил его с французской промышленностью. Бонч-Бруевич посетил фирму SFR и бегло ознакомился с технологией производства французских приёмных ламп, лучших в то время в мире, чисто вакуумных, а не газовых, "мягких", какими были большинство ламп в других странах.
Вернувшись в Тверь, М. А. Бокч-Бруевич был несказанно обрадован произведённым В. М. Лещинским переменам. Всё то, о чём он рассказывал новому начальнику перед своим отъездом в командировку, оказалось осуществлённым. Вместо двух комнат в техническом здании Лещинский освободил под мастерскую три. За время отсутствия М. А. Бонч-Бруевича Лещинский, неоднократно бывая в Военно-техническом управлении, вёл переговоры о содействии в организации ламповой мастерской на Тверской радиостанции. Он рассказал также, что ещё в 1915 г. Михаил Александрович разработал схему лампового гетеродина, прошедшего фронтовые испытания в течение года. Схема выгодно отличалась меньшей чувствительностью к атмосферным разрядам, мешающему действию станций, работающих на близких волнах, и благодаря этому позволяла значительно улучшить условия радиоприёма. В Твери на антенну, расположенную на высоте одного метра над землёй, можно было слышать работу полевых радиостанций за 150 километров, на рамку со стороной в один метр принимать работу немецких незатухающих радиостанций, отстраиваться от Москвы при приёме радиограмм из Лиона и Иауэна.
Узнав об этих результатах, Военно-техническое управление предложило В. М. Лещинскому принять заказ на изготовление 100 ламповых гетеродинов. Они назывались тогда "катодными прерывателями" Тверской радиостанции. Такое название было дано им потому, что явление биений с помощью гетеродина тогда ещё изучено не было, а основной при приёме сигналов на незатухающих колебаниях считалась работа прерывателя. Были известны прерыватели (тиккеры) механического и электромеханического типов; теперь к ним прибавили "катодный прерыватель". Заказ предназначался для военных полевых радиостанций. На этих условиях ГВТУ обещало оказать содействие оборудованию ламповой мастерской. М. А. Бонч-Бруевичу и В. М. Лещинскому надлежало не только организовать конструктивную разработку и изготовление гетеродинов, но и принять на себя поставку и электронных ламп к ним.
Видя, что для расширения производства ламп без стеклодувов не обойтись, Бонч-Бруевич начал поиски их. В то время хорошие стеклодувы встречались редко. Так, например, их можно было найти на заводе Федорицкого[примечание 14] в Петрограде, но с этим заводом был связан Айзенштейн и, следовательно, нечего было надеяться на возможность получения стеклодувов.
Снова помог старый приятель-аптекарь. Склонный к философии, он изрёк сначала афоризм насчёт того, что хороший совет - это те же деньги, а затем указал на командира запасного пехотного полка, расквартированного в Твери.- У него в полку есть стеклодувы, которые жили в Клину, работали на тамошнем стекольном заводе, а господин полковник берёт их из Клина, сажает на поезд и посылает на фронт. Скоро этак и Тверская аптека останется без пузырьков, которые Клинский завод выделывал.
Командир запасного пехотного полка извлёк из уходившего на фронт эшелона двух рядовых: Сафронова и Соколова. Первый из них оказался первоклассным стеклодувом и до сих пор работает на заводе Министерства связи СССР.
Штабс-капитан Лещинский упорядочил также энергобазу станции, установив добытый им десятисильный нефтяной двигатель вместо прежнего бензинового мотора. ГВТУ, видя организаторские способности Лещинского, передало на Тверскую радиостанцию значительное количество разнообразной аппаратуры, ликвидировав попутно свой музей-выставку, на которой были собраны образцы измерительной аппаратуры: универсальные гальванометры, различные мостики, миллиамперметры от так называемых реле-замыкателей с "минных столов" - своего рода пультов, с помощью которых управляли минными полями приморских крепостей, чувствительную аппаратуру для определения места повреждения подводных кабелей и т. п. В результате на радиостанции была создана небольшая лаборатория и стеклодувная мастерская. Стеклодувы работали на карбюрированном бензине, качая ногами некое подобие кузнечных мехов, подающих воздух в горелки.
далее...
***
