Cтарый 4емоданВЛАДИМИР КРУПИН
СВЕТ ЛЮБВИ
почему урок не получился?
Иногда год пролетает моментально, иногда день тянется как год, и кажется только вчера мои последние выпускники протанцевали всю короткую летнюю ночь, а нынче уже многие женились, вышли замуж, и я часто вижу на улице бывших учениц с колясками. Похорошевшие, гордые своими малышами, они живут ими, часами готовы рассказывать, как малыш ест, как спит, что говорит, какие книжки они читают по воспитанию, в чем они не согласны со своими мужьями, со свекровями, даже с матерями. Природа материнства дала им уверенность, что никто лучше их не понимает малыша. Но разве можно о детях наговориться! Вот и малыш закряхтел, заворочался, наверное, мокренький, соску не берет, да и пора по расписанию кормить.
И все бы хорошо, и встречать бы их мне да радоваться, да вот не могу: уже три моих ученицы стали матерями-одиночками, разошлись. Как судить, чья вина?
— Нас родители развели, — говорит Люда, — надо было отдельно жить. Квартира небольшая, а то бы разменялись.
Люда плохо была приучена к работе, белоручка, носила дорогие вещи, никогда их не жалела, все за нее делала мама. Вроде бы понятна причина: любому мужу хочется, чтобы еду готовила жена, а не теща, чтоб жена, а не чьи-то чужие руки создавали дома уют и т.п. Но вот Оля ведь тоже разошлась. А уж они-то жили сразу отдельно. И мастерица Оля, и рукодельница, на работу безотказная.
— Ему совсем ничего мое не было интересно, — говорит Оля, — все бы только с друзьями.
Вот и третья, Тамара, тоже, говоря попросту, разведенка.
— Ребенка не хотел, говорил: надо самим для себя пожить." А потом начались ночи бессонные, ребеночек болел, тогда муж напросился на работу в длительные командировки... И нашел какую-то, — добавляет Тамара. — А я не простила.
Конечно, они многого не договаривают, да и не надо. Хорошо ли выворачивать наизнанку беду перед тем, кто не может ее исправить? А семейную беду не исправить никому, кроме мужа и жены. Берешься разбирать — получается, что все виноваты, а особенно сами молодые: не смогли смирить гордыню, не поняли, что отныне честь каждого из них стала общей, что брак — это прежде всего ответственность, смирение, терпение, а уж потом, через понимание всего этого — радость.
Иногда, встречаясь, мы вспоминаем школу, наши уроки по устному народному творчеству, по пословицам и поговоркам, частушкам, фразеологизмам, народным поэтическим обрядам. Не нарадуюсь, бывало, на ребят, сколько выдумки и радости приносили они на урок, каких только, например, частушек не добывали они. Или пословиц. Или метких выражений. А вот один урок не получился. И, вспоминая, мы думаем: почему не получился?
— Люди вы взрослые, на свидания ходите, записочки пишете, альбомы ведете, — сказал я своим девятиклассникам, — давайте-ка вспомним свадебный обряд и обряды, ему предшествующие: сватанье, помолвка, смотрины, обручение, венчание..."
Все радостно согласились. Условились принести свадебные фотографии дедушек и бабушек, свадебные наряды. Старинный наряд (да и какой старинный, всего-навсего тридцатых годов) принесла одна Марина, а фотографии — многие. Правда, потом несколько раз на улице меня останавливали родители и бабушки, проверяя, точно ли то, что давнишние свадебные фотографии понадобились для урока? Оказывается, это домашнее задание переполошило многие семьи — фотографии находились с трудом. А вот, кстати, ведь и в этом отношении деревня оказалась бережливее города — в деревне свадебные фотографии висят на видном месте, в хорошей рамочке, под стеклом, как же иначе? — ведь свадьба есть начало новой жизни, точка отсчета, и пусть всегда красота и доверчивость первых дней будут на виду, как нравственный уровень семьи.
Фотографии, принесенные в класс, ходили по рукам, их жадно рассматривали, находили сходство. Был общий, радостный вывод — какие же удивительные красавицы были их бабушки, и какие бравые были дедушки! Но урок-то не получился! И горько-горько ревела после него Марина, как раз она хотела говорить об обряде прощания невесты с родительским домом.
Она выписала из книг о народных обрядах причиты-вание невесты. Вышла к столу, волнуясь, развернула тетрадку.
— Перед тем как свадебный поезд повезет невесту на венчание в церковь, а оттуда она поедет в дом жениха, невеста прощается с родительским домом. Она обвывает дом, каждую его часть в отдельности: горницу, где была ее зыбка — колыбель, крыльцо, на которое столько раз ступали ее ноги, родной порог, двор...
— Чего, чего она делает? — перебили Марину.
— Обвывает. Вот пример: «Ты за что, родимый батюшка, отдаешь меня в чужедальнюю сторонушку...», или: «Половицы вы мои, тесаные! отходили по вам мои ноженьки...» — но дальше Марину никто не слушал.
— У нее что, умер кто, что ли? — сквозь смех кричали с места.
— Нет.
— Она замуж идет? -Да.
— Так чего она воет? Радовалась бы.
— Марин, еще повой! — кричали другие.
Так и довели бедную девчонку до слез. Мои же попытки объяснить обряд прощания были тщетны.
Как я ни надрывался, говоря, что замужество и женитьба полностью меняют весь образ жизни, что брак не есть только радость, но и громадная ответственность друг за друга, что между положением дочери.-, и жены— громадная пропасть, тщетно!
Жаль, что этот урок был не последним в этот день, ребята торопились на физику, оставив нас с плачущей Мариной. Потом и Марина ушла, затолкав в портфель, ставший пузатым, подвенечное платье бабушки.
записки натальи долгоруковой
Семью прежде всего хранит женщина. С древних времен она поддерживает огонь семейного очага. Даже и в прямом смысле — русские печи в наших избах не остывали по нескольку столетий.
Теперь уже не собрать мне моих учеников, чтобы провести такой урок, который бы помог им сопоставить свою жизнь с теми, о которых мы должны знать.
Почему я хочу остановиться на записках княгини Долгоруковой? Только от того, что немногие современные молодые люди знают о них. А ведь это чтение было настольным у молодых людей XIX века. Писать записки Наталью Борисовну упросил сын. Они написаны в предсмертные годы. Вот они в весьма и весьма сокращенном пересказе:
Наталья Борисовна была урожденная Шереметева... Шереметев был фельдмаршалом времен Петра I. Помните в «Полтаве»? «...и Шереметев благородный...». Родившись в 1714 году, Наташа рано, пяти лет, осталась без отца. Получила блестящее дворянское образование. Вскоре вновь несчастье — умирает мать. Наташе четырнадцать лет. «...все мое благополучие кончилось, — пишет она в записках, — смерть меня с ней разлучила... совсем моя жизнь переменилась. Можно ли все те горести описать, которые со мной случались? Надобно молчать. Хотя я льстилась впредь быть счастливой, однако же очень часто слезы из глаз лились. Молодость лет несколько помогала терпеть в ожидании предбудущего счастья; думала: еще будет и мое время, повеселюсь на свете; а того не знала, что Вышняя Власть грозит мне бедами, и что в будущем надежда обманчива бывает...»
Прошло два года. Наташа вела затворнический образ жизни. Так вышло, что Наташу полюбил князь
13
Иван Алексеевич Долгоруков, человек очень близкий государю, известный своим государственным умом и имевший в свои двадцать два года орден Андрея Первозванного, один из высших орденов в России. Он всегда нравился Наташе, а теперь она его полюбила. Такое было счастье, пишет она, что «я не иное что воображала, как вся сфера небесная для меня переменилась».
Начались приготовления к свадьбе, «...вся императорская фамилия была на нашем сговоре, все чужестранные министры, наши все знатные господа, весь генералитет... После обручения все его сродники меня дарили очень богатыми дарами... Казалось мне тогда ото моему молодоумию, что все это отрочно и на целый век будет; а того не знала, что в здешнем свете ничего нет прочного...».
Далее описывается празднество, великое множество карет, ночь, для света зажигаются смоляные бочки, радостные крики громадного скопления народа.
«Это мое благополучие и веселие долго ли продолжалось? Не более как от декабря 24 дня по 18 января... за двадцать шесть дней благополучных, или, сказать, радостных, сорок лет по сей день стражду...»
Что же случилось? Не особенно надеясь на всеобщее знание истории, придется объяснить, что тогдашний император Петр II внезапно скончался и к власти пришла императрица Анна Иоанновна, а фактически ее фаворит Бирон, человек, ненавидящий все русское и сразу же начавший разгром сподвижников престола. Бирон стал преследовать фамилию Долгоруковых, сказав: «Дома той фамилии не оставлю».
Княгиня подробно описывает печальные дни изгнания. Родственники «стали меня уговаривать, что я еще человек молодой, а так себя безрассудно сокрушаю; можно этому жениху отказать, когда ему будет худо; будут другие женихи...». Родственники испугались, что тень немилости коснется и невесты. Но: «Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра другого; в нынешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищ... Он тому свидетель: все, любя его, сносила; сколько можно мне было, еще и его подкрепляла. Мои сродники имели другое рассуждение...».
Все от Наташи отвернулись, с нею боялись встречаться, «все меня оставили в угоду новым фаворитам».
А ведь надо заметить, что сговор не есть венчание, вот почему даже близкие уговаривали Наташу отказать, пока не поздно, Долгорукову. Бирон начал расследование касательно Долгоруковых. Шли зловещие слухи о ссылке. И все-таки Наташа дала согласие на венчание. ГТоехали в Горенки, село в четырнадцати верстах от Москвы.
«Как я выехала из отцовского дома, с тех пор целый век странствовала. Повезли меня в дом свекров как невольницу: вся расплакана, свету не вижу перед собою. Подумайте, и с добрым порядком замуж идти, надобно подумать последнее счастье; не только в таковом состоянии, как я шла... привезли меня как беднень" кую сироту; принуждены все сносить. Тут нас в церкви венчали. По окончании свадебной церемонии провожатые мои меня оставили, поехали домой;" и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселия».
Внезапное распоряжение на третий день после венчания предписывало — ехать в дальние деревни. Сроку было дано три дня. Никакой свадьбы, конечно, не было. Имущества с собой везти было не велено, только то, что на себе. В Коломне их догнал капитан гвардии, объявивший новый указ — снять все знаки различия. «В столице, знать, стыдились так безвинно ограбить, так на дорогу выслали. Боже мой, какое тут правосудие! Мы отдали тотчас с радостью, чтобы их успокоить; думали, они тем будут довольны, обруганы, сосланы; нет, у них не то на уме. Поехали мы в путь свой...»
Три недели ссыльные ехали до деревни, где им было определено жить (Селище, в шести верстах от Касимова, по дороге на Елатьму).
Отныне солдаты с примкнутыми штыками стоят на страже день и ночь. Молодых поместили в крестьянский сарай. Через три дня под стражей их повезли. Муж просил Наташу вернуться, но все свое утешение она находила в разделении его участи:
«Вот любовь до чего довела: все оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с мужем, и скитаюсь; этому причина — все непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был; мне казалось, что он для меня родился, а я для него, и нам друг без друга жить нельзя».
От Касимова их путь лежал по воде, они узнали, что им назначено место ссылки: Березов, город тогдашней Тобольской губернии. И хотя сопровождающий их офицер хорошо относился к арестованным, плавание было ужасным... «и так три недели ехали водою; когда погода тихая, я тогда сижу под окошком в своем чулане; когда плачу, когда платки мою; вода очень близка; а иногда куплю осетра, и на веревку его; он со мною рядом плавает, чтоб не я одна невольницей была и осе-тер со мною; а когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть...». Окою 26 июня они приплыли в Муром, 28 в Нижний Новгород, 2 июля в Казань, 13 поплыли по Каме, а 1 августа в Соликамске их пересадили на подводы. Тут нагнал их сенатский нарочный и описал все бывшее при них имущество. 24 августа через Верхотурье они прибыли в Тобольск. «Эта каменная дорога, я думала, у меня сердце оторвет», — пишет княгиня.
Далее.
«Как поправились с судном, новый командир повел нас на судно; процессия была изрядная, за нами толпа солдат идет с ружьем, как за разбойниками. Я уже шла, вниз глаза опустив, не оглядывалась; смотрелыци-ков премножество . на той улице, где нас ведут. Пришли мы к судну; я ужаснулась, как увидела, великая разница с прежним; от небрежения дали самое негодное, худое...»
И еще месяц мучений, под осенними дождями и ветрами, в постоянной сырости и голоде, с новым, жестоким командиром.
Наступила жизнь в Березове. Помните картину «Меншиков в Березове» Сурикова? В такой же, может быть еще хуже, курной избе были помещены Долгоруковы. Княгиня в записках вспоминает, что ели на оловянной посуде деревянными ложками, полностью себя обслуживая. А зарабатывали на жизнь тем, что вышивали шелками иконы. Во дворе острога держали сажелку с домашними утками и гусями.
По прошествии восьми лет заключения новые бедствия обрушились на мужа и жену. Ивана Алексеевича разлучили с женой, когда старшему сыну шел седьмой год, а младшему не было еще и годика. Наталья Борисовна могла видеть мужа только минуту в день, когда передавала ему в камеру пищу, да и то через часового.
А в августе 1738 года Ивана Алексеевича увезли из заключения в Новгород на казнь. Супругам не дали проститься.
«Что я делала? кричала, билась, волосы на себе драла; кто ни попадет навстречу, всем валюсь в ноги, прошу со слезами: помилуйте, когда вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься. Не было милосердного человека, ни словом меня кто утешил, а только взяли меня и посадили в темнице и часового, примкнувши штык, поставили».
И еще два года Наталья Борисовна мучилась в остроге, до того как ей разрешили вернуться в Москву. Ни о каком возвращении имущества, звания не было и речи. Но, странствуя по домам чужих людей, терпя нужду, лишения и унижения, Наталья Борисовна воспитывала детей, учила их чтению и письму, языку и музыке. Устроив старшего, она с младшим отправилась в Киев и постриглась в монашество с именем монахини Нектарии. Накануне пострига она бросила с высоты берега в Днепр кольцо, которым была обручена с погибшим на плахе своим мужем.
Примечания к запискам Н. Долгоруковой заканчиваются сообщением, что прах ее покоится в Киево-Печерской лавре рядом с прахом младшего сына. Императрица Екатерина II в знак преклонения перед мужеством и верностью Долгоруковой окружила захоронение узорной решеткою.
Вот такая, очень коротко пересказанная, истории супружеской любви.
«до смерти, матушка...»
Уход в монастырь был обычен для женщин, потерявших мужа. Княгиня Евдокия, супруга Дмитрия Донского, родила мужу одиннадцать детей (и уж тут кстати или некстати, а надо сказать нынешней молодежи, что ни о каких предохранениях против беременности раньше не было и речи, и знать о них не знали); причем кажется, что Евдокии много лет, нет, очень мало, она овдовела в тридцать восемь и, овдовев, постриглась в монахини под именем Евпраксии. Она была очень красива, бывшая великая княгиня, и злые языки придворных наушников стали внушать великому князю московскому Василию, что его мать не хранит монашеский сан. Василий вынужден был обратиться к матери. Тогда она, призвав к себе всех детей (семерых сыновей и четверых дочерей) разделась перед ними, и они увидели страшное, иссохшее, изможденное постом и молитвой тело родившей их матери. Тогда они устыдились и упали ей в ноги.
И возвращаясь к запискам Долгоруковой, хочется добавить, что они очень явственно напоминают еще две трагические и светлые судьбы. То, как княгиня убивалась в дороге, напоминает записки протопопа Аввакума и его жены.
«Пеши бредуча, протопопица с ребятами убивается. По льду идя повалилась, встать не может. Поднимаю ее, сам падаю. Протопопица, плача, кричит: «Доколе нам мучиться, Петрович?» — «До смерти, матушка». — «Ино я ладно, — отвечает, — еще побредем».
А только что вышедшие записки Полины Анненковой, жены декабриста? Фильм о женах декабристов дает очень примерное, очень приблизительное представление об их мучениях.
Ведь Полина (урожденная Гебль) ехала в Сибирь еще не венчанной, но уже знающей, что она лишается всего, что ее будущие дети будут записаны в крестьян, что все имущество мужа конфисковано. А это венчание, когда кандалы с Ивана Александровича были сняты только на паперти и только на время венчания, и вновь надеты после церемонии, а жених, ставший мужем, вновь и надолго превратился в каторжника и был увезен в острог.
Потом долгие-долгие годы лишения прав, мучений, болезни детей, домашнее крестьянское хозяйство. И вот то, как молоденькая девушка, не знавшая вначале даже языка, еще не перемолвившись с будущим мужем о любви, но уже услышавшая голос сердца (а если сердце, его помыслы чисты, то голос сердца всегда безошибочен), решается на любые испытания во имя создания семьи с любимым человеком — все это даже в представлении, даже без применения к своей судьбе, потрясает.
И жена Аввакума, и Евдокия, и Наталья Долгорукова, и Полина Анненкова, и Анна Григорьевна, жена Достоевского, и Софья Андреевна, жена Толстого, — личности незаурядные, но они вовсе не считают свою жизнь выдающейся. Их жертвенность порой равнялась гражданскому, нравственному подвигу и была во имя преданности делу мужа.
Любовь к нему есть вера в его дело.
Могла ли Евдокия усомниться, что Дмитрий не должен собирать русские княжества на Куликовскую битву? Нет! А ведь знала, что скорее всего останется вдовой. Да так и вышло. Ведь хотя Дмитрий и не погиб в битве, но, раненный «через доспех», так и не оправился и умер. Ведь он тоже не дожил до сорока. А сотни и сотни тысяч русских жен и матерей? Разве не из тех времен пришла к нам вера в то, что женщина своей любовью опасает Мужа?
Вспомним плач Ярославны на городской стене в Путивле. «О ветр, ветрило, прилелей воинов моего лады...».
Да разве могла когда-нибудь Анна Григорьевна Достоевская (урожденная Сниткина) усомниться, что муж может жить как-то иначе, не так часто уезжать от нее и детей? Нет. Все его дела она взваливала на себя. Эти бесконечные бессонные ночи переписывания рукописей, эта бесконечная нехватка денег, переходящая в бесконечные займы, в нищету, эти унизительные переговоры и переписка с книготорговцами, кто еще мог бы выдержать такое? А сам Федор Михайлович, разве не огорчал он жену? Эти его бесполезные, ужасные попытки избавиться от нищеты с помощью игры. А болезнь его, вывезенная с каторги, изнуряющая нервная болезнь! Головные боли, раздражительность. Но надо всем этим единственное, что могла перенести все и помочь великому писателю прошлого и, нашего и будущего веков, единственное, это любовь и сострадание и умение прощать. А сострадание и умение прощать всегда рядом с любовью. Даже неверно сказать — умение прощать, лучше сказать — способность прощать, талант прощать.
А перечитайте дневники Софьи Андреевны. Но только не выискивайте там невольные женские обиды, помните всегда, что рядом с нею не кто-нибудь, а Лез Толстой, что не только современники, но и мы, поздние потомки, не в силах еще подняться до его мучений и исканий смысла жизни, нет, смотрите там, где Софья Андреевна берет на себя часть тяжести мужниной судьбы.
Но хорошо ли, удобно ли читать чужие дневники, если даже они и изданы? В данном случае это необходимое чтение. Когда в конце жизни Софью Андреевну просили написать ее автобиографию, она отказалась: «Мне показалось это нескромно...» Но потом она рассудила так: «...я, сама по себе, ничего не значу, а значение моей 42-летней супружеской жизни с Львом Николаевичем не может быть исключено из его жизни, то я решилась описать... Постараюсь быть правдива и искренна до конца. Всякая жизнь интересна, а может быть, и моя когда-нибудь заинтересует кого-нибудь из тех, кто захочет узнать, что за существо была та женщина, которую угодно было Богу и судьбе поставить рядом с жизнью гениального и многосложного графа Льва Николаевича Толстого».
Наше время показало необычайно высокие образцы самоотверженной супружеской любви. Жены революционеров, разделившие со своими мужьями подполье и ссылку, каторгу и тюрьму. Жены исследователей и первооткрывателей, чья жизнь сопряжена с постоянным риском.
А миллионы вдов, оставленных войной? Какой недосягаемо высокий памятник должен быть создан их любви и верности!
Как разгадать одну из самых жизненных женских примет, когда она верит, что ее любовь спасет даже на расстоянии? «Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь, и поэтому знаю — со мной ничего не случится», «Жди меня, и я вернусь...», «Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви» — эти строки были созданы в самое трудное для народа и страны время, а они — о силе женской любви.
Какая это была бы нужная книга, какое это было бы поучительное, возвышающее душу чтение, если бы собрать записки этих удивительных женщин, истории их судеб, воедино! Ведь это все женщины очень незаурядные. И незаурядные сами по себе, они тем более раскрываются как личности в качестве жен и сподвижниц своих мужей. И еще — матерей! Муж и дети, растворение в них, полная отдача семье, и тогда женщина сможет сказать себе: я счастлива.
Но только тут сразу вопрос. Он в том, что многие девушки скажут о себе: вот я незаурядная, готовая жертвовать своей жизнью, но только покажите мне того юношу, ради которого я смогу жертвовать. Но говорить так неправильно. Замечание о чистоте сердца следует выделить и сказать об этом побольше. Что есть взгляд? Почему мы, встречаясь глазами с тем, кого видим впервые, почти всегда, наверное, знаем, с кем будем дружны, а с кем нет. Что есть голос сердца? Этого мы тоже не знаем и при всем желании не узнаем, нам осталось только держать сердце в чистоте, чтобы не пропустить его знак, когда оно скажет: вот избранник, или: вот избранница. А содержать сердце в чистоте— это значит не иметь в нем дурных помышлений. Древнерусское правило для девушек — держать очи потупленными — значило многое. Оно сосредоточивало их в себе, не позволяло рассеиваться, особенно не позволяло глядеть на молодых людей. А уж когда юноша решался подойти и заговорить, одного взгляда хватало, чтоб понять, суженый это или нет. И спросите себя, ну-ка, с кем вы хотите быть в жизни, с суженым или с партнером?
Если есть любовь — все остальное приложится, тайна любви, радость любви — все это следствие любви нравственной.
Мужчины сейчас в трудном положении — многие из них утратили звание главы семейства, и только сильные могут противиться этому. Но тем более вырастает роль женщин.
Здесь совершенно необходимо сделать хотя бы самый краткий очерк истории семьи.
из истории семьи
Опыт преподавательской работы убеждает, как плохо знают (вовсе не знают, чего уж скрывать) вступающие на порог создания своей собственной семьи юноши и девушки историю семьи.
Из всех человеческих отношений семейство — самое древнее и самое великое. Основные законы его — верность, любовь, общие труды, воспитание детей — служат самыми прочными основами всякого человеческого блага. Прежде всего непоколебимости семейных начал нужно приписать изумительную живучесть добра, способность его сохраниться во времена величайшего развращения нравов.
В языческие времена на Руси, когда не новостью было даже и многоженство, когда чувственность подавляла разум (но тут же заметим, что многоженство было по карману только богатым, ведь муж был обязан нести заботу о всех женах в равной степени, а также был обязан воспитывать и содержать всех детей), в те времена институт семьи был более шаток. В славянорусском языческом обществе женщина почти не имела прав. Становясь чьей-то женой, она теряла защиту братьев и отца, а муж смотрел на нее как на собственность.
Но дело в том, что суровейшие, в отличие от южных, природные условия, равенство женщины в добывании средств к жизни, ее участие почти во всех трудных работах хлебопашества, разведения и содержания скота, неминуемо и постоянно эти условия ставили женщину в равное, а часто и в более важное значение ее роли в семье.
Наши исследователи народного творчества и быта Афанасьев, Буслаев сделали интересные наблюдения, они в том, что славянин всегда, при всех обстоятельствах выступает как человек, как семьянин, личность его проявляется в связи с заботами об остальных членах семьи. Наша русская лирическая бытовая песня есть песня преимущественно о семьях. Другое дело, хорошо ли мы знаем эти песни. А ведь громадные запасы красоты, добра и ума накоплены в них. Трудами названных Афанасьева и Буслаева, Даля, Киреевских, Рыбникова, Гильфердинга и многих и многих других до наших дней, до Новиковой и Померанцевой — собраны неисчерпаемые запасы устного народного творчества, которое в основе своей посвящено любви, семье, детям. Ведь мудрость предков помогает избежать множества ошибок, а красота слов помогает достигать уровня восприимчивости только прекрасного, воспитывая недоверие к плохому и умение распознавать его. «Времени нет читать», — говорили мне мои ученики. Вот уж, мечтали они, кончим школу, времени будет больше, тогда займемся.
Христианство, пришедшее на Русь, сразу явилось религией государственной, поэтому естественно, что оно взяло на себя заботу и попечение о семье — основе государства. Но ведь на Руси уже, мы знаем, существовала семья, и христианство в собственном смысле не создало, а утвердило своими законами прочность тех порядков семейной жизни, которые выводили семью и ее членов из личных отношений в общественные. Другие порядки были осуждены, например, умычка (похищение) невесты, покупка невесты, то есть была защита добровольного брачного союза, основанного на любви. В основе семьи стал исповедоваться тезис о единении мужа и жены и оставлении «сего ради» отца и матери. Надо ли добавлять, что чистосердечное и твердое согласие на брак жениха и невесты было первейшим условием таинства бракосочетания. Не случайно в обряде венчания стоит троекратный вопрос и невесте и жениху о добровольности решения идти замуж или жениться. Но ведь были и такие, кто шел под венец из материального или иного расчета. Значит, они лгали, и за эту ложь их брак обрекался на несчастье.
Специальные Кормчие (то есть руководительные или, точнее, кормительные книги) включали в себя законы о семье. Заметно, как, переписываясь, они изменялись в сторону равноправия супругов, но тем более подчеркивали при этом разную роль жены и мужа в семье. Вначале в них есть много от греческой «Пчелы» — книги, где женщина унижена, вот, например, выписываю самые приличные выражения о женщине, как об источнике всякого естественного и нравственного зла в мире:
«...источник злобы, смертоносная беседа... душам пагуба, хоругви ада... покоище змеино, цвет диаволов, спасаемым соблазн, без исцеления злоба...».
О роли жены в тогдашних Кормчих помещалось специальное слово Козьмы Халкидонского. Он говорит о подчиненности ее во всем мужу, потому что «...преже Адам создан бысть, потом же Ева сотворена», а Еве не прощается первородный грех соблазнения Адама и как следствие этого — изгнание первых людей из рая. Женам рекомендуется послушать во всем своих мужей, «яко рабам господина».
Но уже княгиня Ольга имеет свой город Вышгород. А «Русская правда» узаконивает права наследства дочерью имущества отца. Права женщин закрепляются не только наследственные, но и жизненные. Отныне сказано: «...аже кто убиет жену (здесь в смысле — вообще женщину), то тем же судом судити, якоже и мужа».
«Русская правда» времен Мономаха наказывает жену свою любить, хотя все же в наставлении своим детям Мономах советует им не давать женам власти над собою.
Но очень долго на Руси сохранялся обряд разувания жениха невестой. В нем не было ничего унизительного. Афанасьев так объясняет его:
«...нога приближает человека к предмету его желаний; обувь, которой он ори этом ступает, и след, им оставляемый на дороге, играют значительную роль в народной символике. Понятиями движения, поступи, следования определялись все нравственные движения человека; мы привыкли называть эти действия поступками, привыкли говорить: «следовать советам старших», то есть как бы идти по их следам. Отсюда, символическим образом разувания женою мужа обозначалось вступление жены под власть мужа, ее обязанность ходить по его стопам...»
А от мужа, в свою очередь, требовалась ответственность за жену. С момента женитьбы честь мужа и жены становилась нераздельной. Правилом «Русской правды» было: «Брак не есть зло, зло есть блуд». Да и вернувшись к страшным обличениям женщины, замечаем, что относятся они к злым женам, а не к добрым. «Нет ничего злее злобы злой жены», — скажет в своем знаменитом «Молении» Даниил Заточник, «а жена добра есть мужу венец».
Вопросы верности друг другу были не достижением, не доблестью, а нормой поведения.
Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, ученики Сергия Радонежского, расходясь во взглядах на общежительные монастырские уставы, на землевладение, были единодушны в том, чтобы женщин в монастыри не принимать. Почему? Казалось бы, жестоко. Вовсе нет. Ведь женщина, говорили они, должна исполнить свой долг рождения и воспитания детей, а уже потом ей позволялось посвятить себя духовному, а не мирскому. То есть тогда, когда дети окрепли и встали на ноги. Или в том случае, о котором мы уже вспоминали, в случае смерти мужа. Но, кстати, в монастыри не принимали и мужчин, если у них были маленькие дети, то есть и мужчин заставляли исполнить отцовский долг.
Тогдашние проповедники, например Серапион, епископ Владимирский и другие, развивали мысль о том, что нашествие язычников на Русь послано ей за многие прегрешения, одним из таких прегрешений называлось слабое строительство христианской семьи.
Когда же Куликовская битва, великое стояние на Угре избавили нас от чужеземного ига, то в отношении брачной мысли установилось на долгие времена правило: или человек избирает безбрачную жизнь, или посвящает ее законному браку.
С затворничеством, как мы уже знаем, покончил Петр I.
История дореволюционной русской семьи в настоящей книге раскрывается в публикуемых отрывках из «Домостроя» и «Поучения» Владимира Мономаха, в материалах Виктора Острогорского, Василия Белова, ее нравственный климат легко прочитывается в записях .ЛНьва Толстого и Федора Достоевского.
Вопросы развития семьи, ее роли в жизни общества в советское время освещены в ряде статей и очерков советских специалистов.
<<<---
