Cтарый 4емоданМИХАИЛ КОЛЬЦОВ
Михаил Кольцов — выдающийся мастер советского фельетона. Это бесспорно. На этом утверждении сходились все, писавшие о Кольцове. Правда, одни видели в нем выдающегося публициста-газетчика. Другие, относя фельетон к жанрам литературы художественной, отводили Кольцову место среди писателен.
Подобный спор возникал в сущности всегда, когда речь заходила о Кольцове, и в какой-то степени этот спор так и остался неразрешенным.
В самом деле, что же такое фельетон? Вряд ли можно определить характер литературной деятельности Кольцова, прежде чем мы разберемся в этом вопросе. А вокруг него создана немалая путаница.
Попробуйте, к примеру, навести справки у профессиональных литературоведов, теоретиков литературы! Их учебники «справок по фельетону» не выдают.
Кто же Кольцов по преимуществу: газетчик, публицист или писатель, художник? Как отвечает на этот вопрос Союз писателей СССР? Его опыт говорит, что писателем может быть и публицист, но не всякий, а лишь тот, в чьем творчестве есть элементы художественности.
По-видимому, фельетонист принадлежит к этому разряду мастеров слова. А фельетон — эта как бы гибридная разновидность, может быть, результат скрещивания статьи и новеллы.
В истории литературы многочисленны примеры, когда писатели поэты чередовали в своей деятельности фельетон с повестями и романами, комедиями и драмами. Молодой Горький в 1895—1896 гг. выступал под псевдонимом Иегудиил Хламида как автор ежеднев-
сатирических фельетонов, печатавшихся в «Самарской газете».
Антон Чехов вырос из Антоши Чехонте. Уже в зрелые годы Пушкин сочинил для своих фельетонов псевдоним Феофилакт Косичкин. Щедрин называл фельетонами некоторые свои сатирические очерки. Дань фельетону отдали Тургенев и Гончаров, Достоевский и Лесков, Некрасов и другие.
Что на первый взгляд отличает фельетон от повести, новеллы?
Повесть и новелла строятся на основе художественного вымысла.
Фельетон, как и очерк, прежде всего «литература факта».
Мы назвали писателей, которые либо начинали с фельетона, либо возвращались к нему время от времени. Они отрывались от повести, романа, комедии, чтобы написать иногда, «между делом» фельетон.
Но пот замечательный русский писатель, который талантливо начал произведениями, строящимися на основе художественного вымысла, а кончил гениальными классическими фельетонами.
Это — Герцен.
«Кто виноват?», «Доктор Крупов», «Сорока-воровка» открывали перед ним путь выдающегося писателя-беллетриста. Но подлинное свое призвание он нашел в художественной публицистике. Герцен совершил' нечто замечательное — ввел «литературу факта» в художественную литературу. И оказалось, что между ними нет коренной противоположности.
Что такое «Былое и думы»?
Это свободная, непринужденная смесь воспоминаний, дневников, зарисовок, литературных портретов, путевых очерков, памфлетов и фельетонов.
Никакого вымысла, только правда жизни. Только то, что было. Политика, философия и, вместе с тем, — высокохудожественное творчество.
В романах великих писателей художественные образы живут как живые люди.
В «Былом и думах» подлинные, живые люди стали художественными типами. А публицистические и философские страницы романа — как бы монологи замечательного героя своего времени — Александра Ивановича Герцена.
Это же можно сказать о «Детстве» и «Моих университетах» Горького. Это литература «факта», ставшего художественным образом.
В изобразительном искусстве особенно ясно это превращение факта в образ, единичного в типическое, того, что однажды было, в то, что есть и будет. Портреты Рембрандта и Репина — это снимки с живых людей, которых давно нет. По они живут на картинах как характеры своего времени, своей эпохи, как воплощения мысли художника, как образы красоты, юности или старости, добра или зла, борьбы или примирения, любви или ненависти.
Художественный образ — обобщение средствами искусства бесконечно разнообразных явлений жизни. Это — умение в индивидуальном найти и выразить общее. Пути к этому разные. Можно соединить в своем воображении разные индивидуальные черты отдельных людей, фактов или событий и создать художественный образ. А можно и один, но точно определенный факт возвести в художественный образ. Можно «охудожествить» факт, не прибегая к вымыслу и домыслу.
Мировая литература «охудожествленного» факта обширна и значительна. В нее входят классические образцы слова. Она многообразна по жанрам. На «Исповедь» Руссо, на «Племянника Рамо» Дидро, на философские повести Вольтера, на «Лютецию» Гейне или его же «Салон» могут с равным правом претендовать историки литературы и историки философии, поэты и публицисты.
Среди мемуаров и дневников, зарисовок и очерков, путевых записок свое место занимает и фельетон. Он принадлежит к «литературе факта» и «литературе художественного образа». Всего более неправильно определять его по «территориальному» принципу, «по месту прописки»: в газете — публицистика, в журнале или книге — литература.
Фельетон вообще, советский фельетон по преимуществу, принадлежит к «малым формам» художественно-публицистической литературы. Кольцов — выдающийся мастер этой «малой формы». Но он был на пути создания крупных произведений. Литературная деятельность Кольцова оборвалась на «Испанском дневнике», который, к великому сожалению, остался незаконченным. Но и то, что было сделано, говорит о росте дарования Кольцова, о зрелости его мастерства, о том, чего можно было от него ожидать в будущем.
«Испанский дневник» перерос рамки фельетона-новеллы. Он вышел далеко и за пределы публицистики. Это своего рода поэма или роман, героем которого является революционный испанский народ. Но этим не исчерпывается ни содержание, ни значение «Испанского дневника». Это и волнующий документ коммунистического интернационализма, представленный в живых, ярких портретах. Это и великолепная повесть о советских людях, о людях нашей эпохи борьбы за коммунизм.
Мы видим, что Кольцов обладал всеми данными для того, чтобы войти в художественную литературу больших форм: острым взглядом наблюдателя жизни, идейно-политической вооруженностью, умением пропускать псе события через свою собственную душу, лирической взволнованностью, высокой художественностью образного слова.
В творчестве Кольцова «Испанский дневник» — это самая высокая ступень, подготовленная годами фельетонного труда. Он мог бы и раньше создать произведения такого же плана, «большой формы». Надо ли сожалеть о том, что он этого не сделал? Важнее понять, почему этого не произошло.
Способности Кольцова были так же разностороннн и многообразны, как его литературные и политические интересы. Но одного таланта не было у этого талантливого писателя, журналиста: усидчивости. Кольцова легко представить себе в самолете, в вагоне международного экспресса, в автомобиле, на проселочной доро1е, на океанском пароходе, — только не в кабинете. Он был всегда в движении. Он любил жизнь жадно, как художник, а вовсе не как наблюдатель со стороны. Ему надо было чувствовать себя участником жизни, борцом, быть всегда в гуще событий, в самом ее водовороте, где наиболее остры противоречия, где вскипают гребни волн революционного подъема, где всего сильнее накал социалистического строительства, где всего больше свирепствует реакция.
Кольцов обладал зорким глазом сатирика, умением найти самую слабую сторону в позициях врага, самую смешную, чтобы нанести убийственный удар сатирическим фельетоном.
В фельетонах и очерках разных лет содержится последовательная летопись событий Великой Октябрьской социалистической революции. Но в них и повесть о жизни самого Кольцова. Можно год за годом проследить, где и как он жил, где и с кем встречался, чему радовался и о чем скорбел, как смотрел на жизнь и литературу.
* * *
Михаил Ефимович Кольцов (1898—1942) родился в Киеве в трудовой семье. Литературные наклонности его обнаружились уже на школьной скамье в реальном училище. Он составлял сатирические листки, а его брат, впоследствии известный карикатурист Борис Ефимов, делал смешные зарисовки для этих листков.
Рано проявился и темперамент будущего писателя-революционера. Кольцов вел постоянную борьбу с тупым школьным начальством, за что был исключен из училища. Он сдавал выпускные экзамены экстерном, после чего поступил в Петроградский психоневрологический институт.
Петроградский психо-неврологический институт был в предвоенные военные годы средоточием революционной студенческой молодежи. Никакой склонности к медицине у Кольцова не было, и он сразу окунулся в бурную студенческую среду, где кипели страстные дискуссии между большевиками и меньшевиками, между марксистами н народниками, между реалистами в литературе и искусстве и декадентами всех раскрасок. В Питере, в обстановке предгрозовых годов первой империалистической войны, началась самостоятельная жизнь Кольцова. Он должен был учиться и добывать средства к жизни. Он узнал лишения и горький опыт пролетария умственного труда, зарабатывая деньги уроками.
Трудно было передовой молодежи в душной атмосфере предреволюционого времени. И дышать было трудно, и пути в сумерках были еще неясно различимы. Кто знает, скоро ли пробился бы Кольцов, несмотря на свое непреодолимое влечение к литературе, сквозь густую толпу безработной газетной молодежи, да и нашел ли бы он тогда печатный орган, который соответствовал его политическим настроениям, его литературным симпатиям, его жажде жизни-борьбы. Либеральная печать была явно не по складу его натуры. И хотя политические его взгляды еще не сформировались тогда окончательно, но ему было не по пути с робкими обывателями и пустыми фразерами. Глубокая, жгучая ненависть к самодержавию, ко всему дворянски-буржуазному строю, к либеральной гнили толкали его влево, к рабочему классу, к подлинно революционной среде.
Грянул 1917 год. И сразу же Кольцов нашел свое место и в жизни и в литературе.
Мы видим молодого, еще никому не известного студента в самой гуще Таврического и Смольного. Вместе с рабочими и матросами он мчится на грузовике, ощетинившемся оружием, арестовывать царского министра. И в то время, когда он выполняет свой революционный долг комиссара, глаза его жадно и пытливо вбирают всю обстановку министерской квартиры, проникают в глубь потрясенных душ старого мира: это мысленные заготовки для будущего очерка и фельетона. Долг практика-революционера соединяется с призванием писателя и публициста.
Девять месяцев «февральского марта», как назвал эти месяцы Кольцов, это и девять месяцев политической школы. Буржуазия быстро разоблачала себя под натиском революции, под огнем ленинской критики. К Октябрю все павлиньи перья были выдернуты из меньшевистско-эсеровской вороны. Лагери революции и контрреволюции обозначились совершенно четко.
Началась гражданская война, и мы видим теперь Кольцова на фронтах Красной Армии. Там он находит применение и своему литературному призванию и своим организаторским наклонностям. Кольцов — работник армейской печати, издатель и редактор, типограф и журналист. В «Правде» появляются первые его зарисовки и очерки.
Победившая социалистическая революция с трудом передвигалась вперед по болотам исконного русского бездорожья, застревала среди почти повальной безграмотности, нищеты, темноты. Культурная революция шла за, переворотом в политических и социально-экономических отношениях, шла отставая, спотыкаясь.
Кольцов не давал ганнибаловой клятвы посвятить спою жизнь борьбе с этим врагом социализма, но он стал рыцарем культурной революции и в литературной и в практической своей деятельности.
Литературная деятельность Кольцова проходила преимущественно в «Правде». Почти двадцать лет подряд миллионы советских читателей, развертывая газетный лист, искали на привычном месте, п подвале или вверху на угловых колонках фельетоны Кольцова, его разнообразные по теме, но всегда брызжущие юмором, резко сатирические очерки и зарисовки, или то, что иногда называют «художественным репортажем».
Кольцов писал много, временами ежедневно, писал «оперативно», прямо «в номер», но никогда не повторялся. У него был свой «кольцовский» стиль — не было стандарта. Он обладал богатейшим воображением и литературной изобретательностью, и поэтому форма его фельетонов была неизменно гибка. Он стал самым популярным журналистом-газетчиком, и почта приносила ему ежедневно десятки писем от читателей.
«Правда» была его политической школой и родным домом. В «Правде» оформились и закалились его идейно-политические взгляды и литературно-художественные вкусы. «Правда» воспитала в нем высокую принципиальность и ответственносгь. Кольцов поднялся в «Правде» до положения члена редакционной коллегии.
Организаторская деятельность шла параллельно. Некоторое время, в первые годы революции, Кольцов работал в народном комиссариате иностранных дел. В эти годы он посетил много зарубежных стран, был первым советским журналистом, объехавшим Европу и Азию, в то время главные империалистические державы, используя плоды победы над Германией, закрепляли свое господство в ожесточенной грызне между собой. Как хозяева Европы они перекраивали ее по своему усмотрению, и их ненависть к советской России подогревалась сознанием своего бессилия перед
первым в мире социалистическим государством рабочих и крестьян. Империалисты Англии, Франции, США беспощадно душили все проявления революционного и прогрессивного движения, все стремления порабощенных народов вырваться из-под ига колониализма.
Кольцов непосредственно знакомился с деятелями империалистической реакции, с «великими людьми» торжествующей буржуазии. Их политическое ничтожество раскрывалось перед его сатирическим взором. Несмотря на трудности, он проникал в рабочую среду, и симпатии трудового люда к советской стране укрепляли его чувство патриотизма, гордости за свою страну, за свой героический народ.
Свои впечатления от зарубежного мира Кольцов передавал в путевых очерках и злободневных фельетонах.
Но кипучая энергия его не вмещалась в рамки литературной деятельности. Жизнь звала к себе. Культурная революция требовала не только статей, по и прямого дела. Кольцов организовал большое Журнапьно-газетное издательство с разносторонней и обширной программой. Он редактировал «Огонек», сатирический журнал «Чудак». Кольцов обладал главным талантом организатора: умением собирать и объединять работников вокруг любимого дела, вдохновлять и направлять их. Стоя во главе многих начинаний, он не смог бы сказать о себе: у меня нет времени писать. Напротив, Кольцов работал, чтобы писать, и писал, чтобы работать практически, практическую свою работу рассматривая как работу писателя.
Кольцов первый среди журналистов делает «нестеровскую петлю» и рассказывает об этом в увлекательном очерке. Он организует агитационную эскадрилью имени М. Горького. Он выступает инициатором озеленения городов, он собирает архитекторов, садоводов, инженеров и обо всем этом пишет статьи и очерки. Он ведет широкую кампанию за культурный быт. По его почину возникают сотни образцовых чайных на месте грязных трактиров и пивных.
В борьбе за развитие социалистической культуры завязывается сотрудничество его и дружба с А М. Горьким. В Кольцове великий писатель узнает некоторые свои собственные черты: неразрывную связь писательского слова с культурным практическим делом. Горькому нравится неуемный пыл Кольцова. Он правильно оценивает организаторские способности журналиста, остроту его фельетонов.
Вместе с Горьким Кольцов издает журнал «За рубежом». Горький привлекает Кольцова к участию в журнале «Наши достижения». Затевая новые культурные предприятия, Горький советуется с Кольцовым, и Кольцов, со своей стороны, просит Горького принять участие в сатирическом журнале «Чудак».
Дружба с Горьким, оставившая след в замечательной их переписке, составляет значительную полосу в последние годы жизни Кольцова.
В эти годы Кольцов много выступает как видный советский общественный деятель. Его речи на международном конгрессе защитников культуры, на съезде советских писателей содержательны и глубоки. Его имя становится известно далеко за пределами нашей родины.
Кольцов ведет большую практическую работу как депутат Верховного Совета РСФСР.
Очень многих такая кипучая и разносторонняя работа приковала бы к столу, к Москве. Но Кольцов, как всегда, — в постоянных разъездах. Он должен собственными глазами видеть, как разворачиваются новостройки пятилеток, как закладываются новые основы промышленности и сельского хозяйства, как растут и крепнут колхозы. В злых и острых фельетонах он бичует все старое и косное, все, что мешает росту нового, что как репей пристает к нему, что задерживает его развитие.
Талант Кольцова был в расцвете, когда героическая борьба испанского народа заставляет человечество повернуть голову в сторону Пиренейского полуострова и когда объединившаяся реакция, обезумев от страха и от злобы, старается потушить этот революционный пожар. Героизм испанского пролетариата зажигает революционным энтузиазмом передовую молодежь всего мира... Может ли Кольцов остаться в стороне? «Правда» посылает его в Испанию. Для Кольцова писать — значит участвовать. Он дает высокохудожественные зарисовки боев и замечательные литературные портреты участников, — портреты, которые нельзя дать, не будучи самому борцом, революционером. Так создается под пером Кольцова замечательная эпопея героической борьбы «Испанский дневник» — выдающееся произведение художественной литературы. В обширной литературе о гражданской войне в Испании «Испанскому дневнику» принадлежит первое место.
Вскоре после возвращения из Испании литературная и политическая деятельность Кольцова была трагически прервана. В 1938 году он стал жертвой вражеской клеветы. В 1954 году был посмертно реабилитирован.
Литературное наследство Кольцова чрезвычайно богато и разнообразно. Это фельетоны и очерки. Размещенные в хронологическом порядке, они поражают своей пестротой. О чем только не писал Кольцов! Беспокойный шум жизни врывался каждый день в окна его рабочей комнаты. Сегодня — это злостная нота капита-листической державы против Советского государства, дипломатиче-ская угроза, политический шантаж. Завтра .— открытие нового за-вода на Украине. Фельетон еще только в наборе, а редакционный телефон призывает немедленно заклеймить сановного бюрократа, уличенного в грубости, в головотяпстве...
На первый взгляд ничего цельного, единого... Эпизоды, детали, которые как будто трудно уложить в большую картину. Однако ест фельетоны и разные, то облик писателя, встающий за ними, хорошо знаком читателю. Это стиль, манера, образы, язык. Это, может быть, прежде всего смех Кольцова, сатирическое и юмористическое звучание его произведений.
Современникам, на глазах у которых творчество Кольцова шумело, сверкало, играло, как светлый горный поток, изменчиный, бурный, поминутно меняющий свое русло, было труднее разобраться в нем, сделать известные обобщения, чем нам. Ныне оно не движется, но и не умерло, не застыло, а живет и искрится, способно волновать читателя, заставить его смеяться или взгрустнуть. Его литературно-художественные краски не поблекли: но теперь оно обозримо от начала, от истоков до преждевременного конца. И мы видим, что отдельные фельетоны и . очерки легко объединяются в общие циклы, что в них есть единство и цельность, что это не просто эпизоды, а как бы эскизы и зарисовки, из которых возникает большое полотно. Это не просто смесь произведений, написанных в разное время и по разным поводам, а художественная мозаика, образующая новое большое произведение.
Кольцов сам производил эту работу, отбирая и группируя свои фельетоны и очерки для собраний сочинений. Он давал заглавия отдельным циклам: «Сотворение мира», «Поразительные встречи», «Свои и чужие» и т. д. Конечно, в такой группировке была известная условность. Не все вмещалось в намеченные рамки. Не все выдерживало художественную проверку. Авторская самокритика заставляла отложить в сторону то, что оказывалось непрочным, не совсем точным, сработанным наспех. Отходы были неизбежны. Но их было немного. Важно то, что в своем подавляющем большинстве Фельетоны и очерки выдержали испытание временем, и их публицистическая злободневность соединилась с той высокой художественностью образа и слова, которая служит средством против старения.
Фельетоны Кольцова, собранные в книгах, живут. Они были в свое время повседневной записью современника, боевого публициста своеобразным художественным дневником событий. Их отличает партийная принципиальность, идейно-политическая ...
Д. Заславский
<<<--->>>
