Cтарый 4емоданИЗ "ЗАКОНОПОЛОЖЕНИЯ СОЮЗА БЛАГОДЕНСТВИЯ"
СЛОВО
§ 51. В разговорах об учебных предметах:
1) Превозносить полезное и изящное, показывать презрение к ничтожному и вооружаться против злонамеренного.
2) Показывать необходимость познаний для человека, всю низость невежества и различие учености от истинного просвещения.
3) Обращать внимание на состояние и ход нынешнего просвещения.
4) Объяснять потребность отечественной словесности, защищать хорошие произведения и показывать недостатки худых.
5) Доказывать, что истинное красноречие состоит не в пышном облечении незначащей мысли громкими словами, а в приличном выражении полезных, высоких, живо ощущаемых помышлений.
6) Убеждать, что сила и прелесть стихотворений не состоит ни в созвучии слов, ни в высокопарности мыслей, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих.
7) Что описание предмета или изложение чувства, не возбуждающего, но ослабляющего высокие помышления, как бы оно прелестно ни было, всегда недостойно дара поэзии.
ПИСЬМО
§ 52. Те же самые истины члены сего отдела должны распространять и в сочинениях своих.
§ 53. Члены должны стараться вступать, с ведома Союза, во все ученые общества, склонять их к цели истинного просвещения.
32
§ 54. Отдел распространения познаний занимается:
1) Сочинением и переводом книг по следующим отраслям наук:
а) по умозрительным наукам, поколику они полезны гражданину; в) по естественным наукам, особенно прилагая их к отечеству; с) по государственным наукам, извлекая из них ближайшее к отечеству; d) по словесности, обращая особенное внимание на обогащение и очищение языка. 2) Разбором известнейших книг по разным отраслям полезных наук и 3) Повременным изданием, в которое входят: а) рассуждения о разных учебных предметах; Ь) известия о различных открытиях; с) разбор выходящих книг и d) мелкие сочинения и стихотворения.
§ 55. Он старается изыскать средства изящным искусствам дать надлежащее направление, состоящее не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего.
А. А. БЕСТУЖЕВ
ТОРЖЕСТВЕННОЕ ЗАСЕДАНИЕ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ
Минувшего 5 числа месяца Российская Академия в третий раз торжественным заседанием праздновала день своего возобновления государем императором. Первые вельможи государства, иностранные послы, генералы и ученая публика столицы на оном присутствовали. Чтение началось в первом часу пополудни, продолжалось до трех; и никто не заметил, как протекло время. Читали: 1. Президент Академии А. С. Шишков, речь о древности и превосходстве русского языка перед другими в звукоподражательном и логическом отношениях. 2. Секретарь Академии Н. И. Соколов, краткий отчет о занятиях и постановлениях Академии, о выбывших и принятых членах и о розданных медалях. 3. Член Н. И. Гнедич, переведенный экзаметрами отрывок из «Илиады»: «Посольство греков к Ахиллу». 4. Член И. И. Мартынов, о качествах, потребных для писателя. 5. Н. И. Гнедич, отрывок из поэмы члена Академии А. Ф. Воейкова «Искусства и Науки»: «Петр Великий под Прутом» и «Суд царевича Алексея Петровича». 6. Историограф России Н. М. Карамзин, некоторые места из девятого тома «Истории Государства Российского», о войне царя Иоанна Васильевича с Баторием, королем польским.
Не смеем судить о превосходстве русского языка перед прочими, еще менее о речи президента, ибо для сего нужны долговременная опытность и обширные знания наречий иностранных. Легко сказать необдуманное решение о предмете, который трудно было исследовать и обдумать, но легко и обмануться, а иногда своим заблуждением вовлечь в оное других. Потому ограничим круг своего мнения тем, что нам кажется намерение автора сей речи похвальным, труд истинно патриотическим и самое исполнение соответствующим цели. Признавая богатство русского языка в живописном и звучном выражении, должно, кажется, признаться, что в логическом и метафизическом он не превосходит языков, сделавшихся
34
классическими.. Просвещение не вдруг проникло в умы предков наших, но, в природе вещей, мало-помалу развило новые идеи, которые требовали новых знаков для выражения, ибо нельзя ни назвать» ни пожелать того, о чем не имеем ни малейшего понято. Науки изобрели знаки сии (или имена),, а утонченные системы наук раздробили лестницу номенклатуры на мелкие ступени, ведущие разум к совершенству. Русские, подобно всем, переходили через поле невежества к рубежу образованности,. и язык наш, всегда верный истолкователь, понятий и нравов народа, шел всегда наравне с ними: гремел в песнях Боянов1» принял на себя аттищизм от переводов религиозных книг, падал перед татарами, парил с Ломоносовым, пресмыкался перед Тредьяковским,. изумлял в Державине, расцветал под пером Карамзина; но можно ли иайти в; летоаи-си Несторовой термины физические или философские? — Не было у нас Невтонов, Лейбницев, ни Бюффонов* зато нет и языка философского, нет номенклатуры ученой.
Г-н Гнедич, бесспорно, заслуживает признательность современников и дань похвалы от потомства за верную передачу в стихах своих красот Омера. У нас еще слишком мало ценят подобные труды и скорее4 читают изувеченные переводы на французском, нежели на отечественном языке, в кодером греки — истинные греки, а не вертопрахи парижские. Э*эаметр пугает некоторых: но можно ли в иной одежде списать верно «Илиаду»? — втиснуть речи героев, сокрушителей Трои, героев, ее защитников, в вялый александрийский стих и оковать в нем крылатого гения Омерова? Публика была справедлива и всеобщее одобрение следовало за прочтением прений Ахиллесовых с послами- Агамемнона. Надобно сознаться,, что греки в самом ребячестве гражданства были уже Алкидами поэзии.
Г-н Мартынов в статье своей весьма удачно развил идею, конечно не новую, но тем не менее занимательную: следовать за будущим писателем от колыбели до славы его и предполагать для контраста в других противные добрым качества и Примеры.
Какое сердце не бьется восторгом при имени великого Петра,, какой русский не трепетал при чтении эпизода F-на Воейкова об указе его, писанном из среды враждебной, окружавшей русскую армию? Автор прекрасно изложил истинно царское повеление: Сенату не слушать собственных его приказаний, если он будет вынужден турками повелеть противное выгодам и чести России. Далее суд над непокорным царевичем исполнил сердца ужасом и удивлением: отец, отвергнув скиптр, стоит перед лицом Сената и в лице России требует правосудия. Государь для спасения отчизны забывает родство и со слезами на глазах, как человек, отвергает лицеприятие, как бог. Синклит просит помилования виновному. «Будь отцом», — говорил он. «Отцом Отечеству!» — воскликнул Петр:
35
это слово было приговором. Иные говорят, что сей эпизод украшает поэму «Искусства и Науки», но будто вставлен туда без нужды. Впрочем, поэма дидактическая не подлежит строгим правилам поэм эпических. Притом, где не видно следов Петровых и где имя его может казаться лишним?
Избрание Стефана Батория на престол Литвы, качества сего великого воина-государя и мысль его сокрушить царство Московское служили началом чтения знаменитого историографа нашего2. Далее он описал бегство русских под Псковом, произведенное робостью недостойных воевод Иоанновых, тайно уехавших из стана. Подвиг пушкарей московских поразил всех — они не захотели пережить стыда, быть пленниками и повесились все до одного на пушках своих, коих не могли увезти. Секретарь Батория сохранил сию черту, достойную Лакедемона — и мы, русские, из уст Карамзина впервые узнали о таком геройстве русских. Тиранство Иоанна, взятие Полоцка, осада Пскова и все неудачи, скрепившие грозное правление Грозного, описаны слогом Тацита, русского патриота, духом беспристрастного историка3. Недоверчивость Иоанна была всему виною. «Русские не изменили царю, но царь изменил им! — пишет Карамзин, — не верил опытным боярам, потому что их боялся, и воеводы, запечатленные стыдом бегства, снова приняли власть над войсками под Полоцком». «Где твоя сила? (писал к Иоанну Курбский по взятии оного). В могилах бояр, тобою замученных! Где твои завоевания? В руках Стефана, между тем как ты скрываешься за лесами или бежишь, никем не гонимый, кроме своей совести». Беспримерное мужество псковитян, кажется, перелилось в перо историка и одушевило его. Баторий на выгодных условиях предлагает им сдаться. «Мы не жиды, — отвечали осажденные,— не предаем ни чести, ни совести своей: делай, что хочешь, мы сделаем, что должны!» *
Постыдная для Иоанна, но славная для русских война со Стефаном кончилась уступкою всей Ливонии в то время, когда войско польское готовилось бежать.
С каким живым участием все слушали подвиги предков своих! С каким удовольствием будем мы рассказывать внукам, что слышали — самого Карамзина!
* Ежели не слова, то мысли сохранены в точности.
ПОЧЕМУ?
< Замечания на книгу «Опыт краткой истории русской литературы* 1 Н. И. Греча >
Письмо к издателю «С<ына> о<течества>*
Как русский, за историю отечественной словесности я обязан вам благодарностию; но как читатель, обязан к делу вашему беспристрастием. Следующие замечания будут в том порукою; впрочем, я не выдаю оных за непреложные, ни систематические: так мне казалось, так мне воспадали они на ум. Излагаю свои вопросы: Почему? в период русской литературы до татар вы определительно сказали, что «язык церковный был долгое время исключительно книжным языком»? «Русская правда» издана Ярославом около 1019 года, но она писана не по-славянски. «Песнь о полку Игоря» принадлежит к XII веку, но весьма далека от языка церковного.
Почему? не упомянули, что летописцы разнились в слоге и наречиях, смотря по краю, в котором жили? Так летописцы псковский и новгородский писали языком более народным, нежели киевский и волынский; многие грамоты переходят отличительно в собственно русский язык, следовательно, нельзя сказать, будто «книжный язык летописей, повестей и проч. был тот же богослужебный».
Почему? вы сказали, что «Слово о полку Игоря» писано тогдашним народным языком русским, близко подходящим к слогу Нестора и переводу Библии. Во-первых, говоря о языке, вы сбиваетесь на слог, а это две вещи, одна от другой не зависимые. Потом, соглашаясь с мнением, что «Слово» сие писано по-русски*, не сознаюсь, чтобы народный язык был когда-либо книжным, еще менее библейским, ибо все доказывает противное **. Следовательно близкого между ними сходства существовать не могло. — Нестор и многие другие духовные летописцы, каждый по уменью своему, писали на мо-раво-славянском языке, т. е. на библейском; но в «Слове о полку Игоря» язык и слог совершенно отличны от церковного и скорее походят на язык и слог Новгородской летописи издалека, а ближе «Русской правде»2, судя по особому выражению. — Конечно, вы можете оправдаться дельфийскою дву-
* Н. М. Карамзин в «Истории гос<ударства> Росс <ийского > » умолчал, каким языком писано «Слово о полку Игоря», но ученый антикварий наш г. Каченовский ясно говорит о различии языка, коим оно писано, от церковного. См. «Взгляд на российское византийство в XVEQ веке».
** «Письма Стефана Батория к Грозному в 1581 году писаны таким же наречием «варварским», — пишет Н. М. Карамзин, — ни русским, ни польским».
37
<<<---
