Cтарый 4емоданМИРОВОЗЗРЕНИЯ БАРАТЫНСКОГО
I
«Баратынский у нас оригинален, ибо мыслит» — этими словами Пушкин указал на самое существенное в поэзии Баратынского: он — поэт-мыслитель. Вот почему именно у Баратынского яснее, чем у кого другого, выразилось его мировоззрение, как он сам понимал его в часы раздумий. Небольшое собрание его стихов, конечно, не пересказывает всех выводов, какие он мог сделать из своих убеждений, но определенно знакомит с этими основными убеждениями. Стихи Баратынского замечательны именно их обдуманностью, поэт жертвовал скорее красотой стиха, чем точностью выражений: за каждым образом, за каждым эпитетом чувствуется целый строй мыслей. Поэт непосредственного вдохновения, пожалуй, глубже раскроет перед читателями свою душу, — но никто вернее, чем поэт-мыслитель, не ознакомит со своим рассудочным миропониманием, с тем, что сам он считал своей истиной...
В стихах Баратынского, начиная с самых ранних, чувствуется резкий разлад настроений. В юношеских произведениях он с одинаковой готовностью повторяет и ходячие советы эпикурейской мудрости, и сетование философов на суету жизни. Сам Баратынский то пазы-вал себя «певцом веселья и красы», то «разочарованным», который «безрадостно с друзьями радость пел». Плетнев в 1822 году прочил ему два венка — Анакреона и Петрарки, а немного спустя к нему обычно применялось имя поэта элегического.
В 1825 году Баратынский получил возможность покинуть Финляндию, вернуться в круг близких и друзей. Вскоре после того он женился. Лично знавшим его он казался вполне довольным судьбой. Но именно в это время настроения грустные, даже мучительные начинают преобладать в его поэзии. Вместе с тем печаль его стала более глубокой, более сознательной. Он пишет целый ряд безнадежнейших жалоб, развенчивая заветнейшие радости человечества.
В эти годы Баратынский в своих философских воззрениях окончательно примкнул к пантеизму. Безрадостное учение о неправедности существующего строя жизни, видимо, отвечало тайным запросам его души. Личное бытие, отделившееся от своей «давней отчизны», «стихийного смятения», — есть заблуждения, мир явлений; оно мучительно. Жизни Баратынский придает эпитеты «болезненной», «недужной»; в смерти он видит возвращение к естественному состоянию и называет ее «отрадной», «обетованной», «примиряющей». Страсти, как необходимое условие и пища личного бытия, — столь же лживы и мучительны; притом так называемые дурные чувства, пороки ничем не ниже, чем добродетели (вот почему в своих поэмах Баратынский избирает героями именно согрешивших или порочных — Эду, Нину, Елецкого, Сару). Но мыслящий человек понимает мучительность всяких душевных волнений, и его задача — освободиться от них, принять в душу «спасительный, мертвящий хлад», хранить «бездействие» души. Вот те мысли, которые Баратынский повторяет в своих стихах то как общие положения, то на частных примерах1.
Примеры?
Удовлетворила ли Баратынского эта безнадежная философия? Нет, — в нем осталась живой та потребность полноты жизни, которая заставила его в юности сказать эти проникновенные слова:
Мгновенье мне принадлежит, Как я принадлежу мгновенью.
1 К стихотворениям, где высказывались пантеистические мировоззрения Баратынского, относятся — «Напрасно ли, Дельвиг» (общее мировоззрение), «Череп» (истина человеку недоступна), «Мы пьем в любви отраву», «Две доли», «Истина» (проявление бесстрастия), «Благословен святое возвестивший» (добро и зло равноценны), «К чему невольнику» (нет свободы волн), «Смерть».
Буддийское исчезновение в нирване не могло стать желанной целью этой души, преисполненной замыслами.
В годы, когда Баратынский писал «Сумерки», свою безотраднейшую книгу, — у него бывали, видимо, минуты бодрого прилива сил, чисто юношеского веселья. В такие-то минуты написаны веселые застольные песни «Бокал» и«Мою звезду я знаю, знаю!»; эти песни звучат странным противоречием с угрюмыми стихами о смерти, тлении, о отраве любви, о мучительности страстей. В стихотворении «Лета» Баратынский, видимо, сознанием сладости жизни — отрекался от забвения:
И вовек утех забвеньем
Мук забвенья не куплю.
В других стихотворениях чувствуется порыв к чему-то иному, какому-то другому взгляду на мир: «Счастлив, — обмолвился в одном месте Баратынский, — кто пьет забвенье мысли» (1835). В поэме своей «Последняя смерть» он тоже пытается порвать с своей рассудочностью, ищет даже иного пути к познанию, какого-то особого бытия, где «с безумием граничит разуменье». Ему кажется, что можно так видоизменить человеческую природу, что дух будет свободно перелетать пространство по своей воле, будет уносить в Эмпирей и Хаос. Это мучительное брожение, эти поиски иного, а не рассудочного миропонимания, выразились в «Сумерках» в этом восклицании, обращенном к поэту:
Все мысль да мысль! Художник бедный слова!
В стихотворениях Баратынского поражает их необыкновенная трезвость. «Я правды красоту даю стихам моим», — говорил он. И в самом деле, за исключением самых первый опытов Баратынский никогда не выходил за предел действительности. В его стихах совсем нет того, что издавна принято считать поэтичным. Так, скалы и потоки описывал он только в те дни, когда действительно видел их перед собой; а затем довольствовался обыденной обстановкой жизни. Пушкин долго не осмеливался искать своих героев иначе, как в степях, па берегу моря или хотя бы в прошлом; Баратынский первый не побоялся ввести своих героев в большой свет («Бал») и даже на «Тверской бульвар» («Наложница»). Поэты всех времен любили пользоваться в своих стихах преданиями, сказками, чудесным. Лермонтов именно в годы деятельности Баратынского писал своего «Демона». Но у Баратынского пет ни демонов, ни ангелов, ни духов, — ни чего, кроме признанного за возможное его трезвым умом. Он умел «умом оспаривать сердечные мечты». Немногие исключения только сильнее подчеркивают это. По большей части его фантастические существа чистые отвлечения, например Истина. Правда, поэт рассказывает, что во сне видал он фею, готовую для пего на все, по и она всегда предлагала свои дары с известным условием, и <тем> отравит их или уничтожит.»
Отречение от всего сверхчувственного, ограничение мира — земной жизнью, миром явлений — вот куда шел Баратынский. Он привык отдавать себе ясный отчет в своих мыслях, готов был сделать все логические выводы из своих посылок. И вот в этом-то необходимо следовавшем выводе и крылся источник его пессимизма. То было вечное противоречие двух сторон деятельности человека: рассудка и души. Душа жаждет всего совершенного, непреходящего, а трезвое рассуждение может только учить пас о бренности всего нам ведомого, об ограниченности человека. Баратынский был поэт, он искал неугасающей любви, удовлетворения всем тайным запросам своей души, искал вечной истины и бессмертия своего «я». Но рассудок отвечал ему холодно: этого не дано человеку, и не можем мы знать ничего, кроме смертного, несовершенного, предельного; ты прикован к земле. Л душа возражала тайно — «но иначе я не могу и жить»... и покорялась и искала хотя бы забвения. II вот отравленный вечным анализом мысли, Баратынский искал последнего убежища в пантеистическом учении, в надежде на какую-то нирвану, которая, наконец, утишит трепет сердца и разрешит все запросы души тем, что сотрет ее в ничто.
II
С 1830 года Баратынский очень мало печатал стихов в журналах (исключение 1835 г.); кажется, п писал мало. Эти годы он называет себя усталым, «ленивым», говорит, что он был лелеем усыпленьем и не хотел обманывать муз притворством. В 1842 году напечатал оп сбор-ник своих, новых стихов «Сумерки». Это маленькая книжка в 88 страниц всего с 26 стихотворениями. Но это лучшие, наиболее зрелые произведения Баратынского. Здесь полнее, чем где еще, выразилась его личность.
Из стихотворного предисловия узнаем мы жизнь саму поэта. Он посвящает друзьям1 эту свою книжку:
Где отразилась жизнь моя,
Исполнена тоски глубокой,
Противоречий, слепоты
И между тем любви высокой,
Любви, добра и красоты.
...............
Где сердца ветреные сны
И мысли праздные стремленья
Разумно мной усыплены.
Немного дальше поэт называет эту жизнь — Летой, созданной им самим. Итак, Баратынский остался верен себе, исполнил свой завет, отогнал прочь прельстительный рой надежд, сберег спасительный холод души... Но все же жизнь его исполнена все теми же противоречиями, пожалуй, теперь больше, чем прежде. Новые настроения возникают в душе поэта, и новые неожиданные речи приходят ему на уста.
Известно, что «Сумерки» в свое время вызвали негодование < Бели нского > за то, что в них есть нападки па науку. Действительно, Баратынский, этот рассудочный мечтатель, поклонник разума — он разочаровался в мысли, он возненавидел ее. В таких произведениях, как «Приметы» и «Последний поэт», он прославляет дни незнания, когда человек естества не пытал горнилом, весами и мерой и когда был счастливее... В стихотворении «Толпе...» Баратынский идет даже дальше, высказывает мысль, что везде, во всем — царство фантазии; если есть проза, будничные заботы, юдольная суета, то это как бы призрак, образы.
Коснися облака бестрепетной руною,— Исчезнет; и за ним опять перед тобою Заочной области откроются врата.
Откуда же эти новые струны в поэзии Баратынского? — Может быть, ответ подсказан стихотворением того же сборника «Осень». Поэт сравнивает земную осень
_____________
1 В «Сумерках» не означено, чтобы оно относилось именно к кн. Вяземскому.
и годы, когда человек начинает клониться к последним дням, земледела и оратая жизненного поля. Земледелец кажется счастливее. Он собирает благословенный плод своих трудов, а человек на склоне лет скапливает только презренья к мечтам и трудам мирским, только стыд перед заблужденьями своей души, да знание людских безумств и лицемерий... Чем же завершится последнее вихревращенье дум, какое озаренье наступит наконец для человека?
Баратынский видит две возможности:
Пусть в торжестве насмешливом своем Ум — беспокойный сердца трепет Угомонит и тщетных жалоб в нем Удушит запоздалый лепет, и примешь ты, как лучший жизни клад, Дар опыта, мертвящий душу хлад.
Этот выход мы знаем, это тот, который Баратынский указывал и раньше. Но вот иной, которого он прежде не хотел знать, которого избегал:
Иль, отряхнув видения земли
Пред Промыслом оправданным ты ниц Падешь с признательным смиреньем, С надеждою, не видящей границ, И утоленным разуменьем.?
Правда, поэт еще старается и этот довод обратить против жизни, ищет в нем оправдание своей скорби, — но это уже только усилия спасти свое мировоззрение. Ясно, что одним допущением этого нехода они подрывают в корне оправдание. Промысел и проклятие жизни не могут стоять рядом.
«Сумерки» стоят на рубеже в жизни Баратынского, они знаменуют собой его переход к новому мировоззрению, его возвращение к вере. В юности Баратынский относился к религии довольно легкомысленно п любил повторить (в письмах) ходячие скептические выражения. Позднее он посвятил вопросу о загробном существовании отдельное стихотворение «Отрывок», где рассудочно пытался оправдать его; но богословские доказательства еще не есть вера. В первый раз иное отношение к истинам - откровения сказалось в «Сумерках». Только изведав все бессилие мысли, рассудка — обратился Баратынский к иньм путям миропознания. В «Сумерках» выражено это еще робко, нерешительно. Только в одном стихотворении («Ахилл») прямо говорил о необходимости духовному бойцу опереться па живую веру. Привычные понятия еще боролись с новыми идеями. Баратынский сам сознавал это, изображая себя («Недоносок») каким-то существом, брошенным между двумя мирами, между землей и небом!
Мир я вижу, как во сне,
Арф небесных отголосок
Слабо слышу...
Но выход из мучительных противоречий всей жизни был найден. Есть ответ всем запросам души, есть удовлетворение ее жажде всесовершенства — но они не во власти рассудка. Иное, высшее существует в мире, но постигаем мы его не путем умозаключений. Бессилен рассудок, и немощны все его гордые доводы и злобные прорицания...
Для Баратынского должна была наступить новая жизнь. Но мы слишком немного можем знать об этом новом. Баратынский Не был нелюдимом, но тайные движения своей души умел таить в себе и не унижал их до болтовни в переписке. Только в поэзии решался он высказывать свои заветнейшие думы.
Осенью 1843 года Баратынский исполнил свое давнишнее желание — поехал за границу1. Письма его оттуда дышат необыкновенным подъемом духа, бодростью. В первом стихотворении, написанном па чужбине, Баратынский обращается к своей жене, говоря, что в дни страданий он находит у нее утешение.
С тобой себе и небу веря вновь,
Зиму 1843—1844 года Баратынский прожил в Париже. Вскоре поехали в Италию. Вступив на палубу, направляясь в давно желанный обетованный край, Баратынский чувствовал себя покидающим все прежнее. Отплытие было для него символом начала новой жизни,
Много мятежных решил я вопросов.
Прежде чем руки марсельских матросов
Подняли якорь, надежды символ!
__________________
1 Он был по происхождению нерусский, в его крови итальянская.
Но Баратынскому не суждено было начать эту новую жизнь. В Неаполе он внезапно захворал и умер раньше, чем успел приехать врач.
Баратынскому суждено было предварить свой век. В 20-х годах, юношей, он называл себя «разочарованным», но подобные ему явились только лет 10 позже, ц они переняли именно это название. Жалобы Баратынского, что «век шествует путем своим железным», писанные в конце 30-х годов, относятся словно ко времени позже на полвека.
Развитие Баратынского — это история развития нашего общества, только Баратынский быстрее прошел все ступени. Вспомним же, что этими ступенями были: сначала беспечный эпикуреец, или деланная разочарованность, потом рассудочное миропонимание с тяготением к буддизму и, наконец, покаянное возвращение к вере.
1898
<<<---
