Cтарый 4емоданСЕРДЦЕ И ДУМКА
Приключение
РОМАН В 4-х ЧАСТЯХ
Чего в старину не бывало! Весело вспомнить, да рассказывать грустно: никто не поверит. Для веры в сказку нужно здоровое сердце, ясные очи, дух несмущенный, немного ума, больше разума... Да где взять этих сокровищ? Прожили отцовское наследие, дети! и скитаетесь по миру: не подаст ли кто доброе слово бедному сердцу на пропитание? Все стало жить обещаньем; ко всему есть дорога, да нет пути; везде есть люди, да нет человека; то же на небе солнце, да не греет; зелен лес, да иглами; есть на щеках румянец, да признак недуга; зреет плод, да червь подточил; есть звуки, да нет голоса; есть тепло, да с угаром... Что ж это за жизнь: телу простор, а душа на замке?
Бывало!., да кто старое помянет, тому глаз вон!.. Бывало волшебство и чародейство; но и у нас есть своих чудес вдоволь, своих сказок довольно.
Вот, расскажу я вам сказку про сердце и думку, сказку волшебную.
ЧАСТЬ I
В некотором царстве, в некотором государстве, не дальнее место от Киева, на реке Днепре, стоял городок, и жил в нем богатый помещик Роман Матвеевич с боярыней своей Натальей Ильинишной и с единородной дщерыо Зоей Романовной. Такой ненаглядной красавицы, как Зоя Романовна, на свете еще не было. Бог наградил ее и умом, и талантами; а заморские барские барыни научили всякому уменью и хитростям, и не своим языком говорить, и кланяться не по-людски, и одеваться куколкой, и петь, п плясать, и играть на музыке. Всем бы хороша, уж лучше и быть нельзя, да вот, точно как будто кто-нибудь ее смолоду сглазил: думает то, а делает другое; хочет ласковое слово сказать, а скажет задорное; хочет как бы поглаже, а выходит коробом; наливает в меру, а течет через край; затеет нарядиться — смотришь, перерядится; где улыбнуться, а она надуется. Не проси — обидится, попроси — рассердится; хочешь угодить — выходит назло.
По соседству в поместье жили князья Лиманские, небогатые люди, да в доброй приязни с боярином Романом Матвеевичем и Натальей Ильинишной. У них был сын, князь Юрий, красавчик, светлая душа, умный, ученый. Вот, то они в гости, то к ним в гости,— и полюбили молодые люди друг друга, да что-то не ладилось между ними: вместе тесно, а розно грустно,— и суждено было им век искать друг друга и ввек не найти.
Князь Юрий вырос; его повезли в Питер, в Москву, выучили всякому смыслу и определили в службу. А между тем и Зоя кончила курс наук; мадам отпустили. Она была охотница читать — накупили у маркитантов вместе с съестными припасами и умственной пищи. Зоя стала совершенствовать свои понятия чтением романов, стала жить мысленно посреди шума большого света, любить князя Юрия страстно. Он переносился вместе с нею из романа в роман, инкогнито, то под именем Малек-Аделя, то под именем Сен-Пре, Фанфа-на, Алексиса... В два-три года она прошла с ним все события сердца, страсти, жертвы, измену, мщение, все перечувствовала она и с нетерпением ждала приезда любимца своего.
Наконец Юрий приехал, и все заговорило, что он приехал в большом чине адъютантском, мундир шитой-расшитой, шляпа с белым пером.
Впечатления молодости были в нем сильны; отец и мать, желая союза его с Зоей, питали в нем детские чувства и часто писали, что она его помнит, любит, с нетерпением ждет.
На другой же день по приезде Юрий отправился к Роману Матвеевичу. Приехал,— вся дворня разбегалась, заласти-лась около него: ваше сиятельство! ваше сиятельство!— бегут докладывать господам, что приехал его сиятельство молодой князь; Роман Матвеевич и Наталья Ильинишна торопятся навстречу, ведут под руки, усаживают дорогого гостя, заговорили его,— а Зои нет. Зоя хлопочет перед зеркалом... одевается... торопится... одно платье нехорошо, другое не годится; то локон развился, то коса худо расчесана... то, как я бледна! то, как я красна!., то перетяни шнуровку, то распусти... то тесьма лопнула, то крючок сломался... Зоя из себя выходит.
— Пожалуйте, сударыня, в гостиную: его сиятельство молодой князь приехал,— докладывают ей, запыхавшись, то одна, то другая девка.
— Надоели!., слышала я тысячу раз!— ну, приехал, так приехал!..— отвечает сердито Зоя, и лицо ее горит.
— Боже мой, как я красна! я как рак красна!..— вскрикнула она, наконец, в отчаянии — и бросилась в постель, утонула в пуху; смялось пышное платье, взбилась прическа.
— Что ж нейдет Зоя?—повторила еще раз Наталья Ильинишна.
— Она нездорова, не может выходить,— отвечали ей.
— Что с ней вдруг сделалось!— сказала неосторожная мать.
— Она ко мне равнодушна!— подумал Юрий и возвратился, грустный, домой.
Через несколько дней приезжает он снова; но уже без того простодушного порыва, который так сближает чувства любви и дружбы при первой встрече после разлуки. Огорченный уже Зоей, он подходит к ней с недоверчивостию, со всем приличием светского человека, который не осмеливается вспоминать прошедшего;— Зоя также встречает его со всеми признаками равнодушия.
Зоя в полном расцвете красоты,— и сердце Юрия заныло, когда она назвала его князем.
— Она не любит меня.!— подумал он, и эта мысль оковала его развязность, помрачила в первый раз ясность его души, и живая, приятная наружность его стала холодной, светской наружностью.
Опять уезжает он с тоской в душе; но мысль о Зое уже неразлучна с ним. Он бывал любимым, но еще никого не любил; привез непочатое сердце Зое, а она отвергает его. В столице он был кумиром женщин, а в ничтожном городке существо, которое, может быть, не знает еще себе цены, смотрит на него как на последнего из людей...
Ночь Юрия бессонна в первый раз; на другой день отец и мать ухаживают за ним, как за больным: он мрачен; его угощают, как гостя, но он от всего отказывается.
— Тебя разбила дорога, Юрий,— говорят ему.
— Может быть,— отвечает он.
Но Зоя является с отцом и матерью; Зоя грустна, смотрит на Юрия томными взорами,— Юрий оживает.
Зоя ласкова с ним, приветлива, припоминает старое, припоминает счастливое детство и взаимную их дружбу и, прощаясь, говорит ему:
— Вы завтра у нас?
— Она меня любит!— повторяет мысленно Юрий.
Наступила новая бессонная ночь; но бессонная от полноты радостных чувств'.
На другой день Юрий уже на крыльях готов лететь на зов Зои с утра; но его не отпускают прежде вечера.
Он является ввечеру. Зои еще нет в гостиной; Роман Матвеевич заводит дельный рассказ про былое; от насильственного внимания у Юрия катится с лица пот градом... он посматривает на двери — Зои нет. Наконец она выходит; но Роман Матвеевич разговорился; в пылу рассказа он стоит перед Юрием и декламирует про времена своей молодости... Юрию некогда взглянуть на Зою.
Кончив описание прошедшего, Роман Матвеевич начал его сравнивать с настоящим и наконец воскликнул:
— Ну скажите, где теперь найти подобную дружбу и подобную любовь?
— Да-да, это правда!— сказал Юрий, вставая с места и думая прервать этими словами разговор. Он подходит уже к Зое. Но Зоя также встала с места и быстро вышла из комнаты.
Взор и холодная улыбка ее, казалось, говорили:
— Да-да, где теперь найти такую любовь! и не ищите ее!
Юрий не понимал, что значит эта новая холодность; но это
был только легкий опыт в сравнении с тем, что он испытал впоследствии. Он находил в Зое все богатство совершенств женских, только сердце ее было для него непостижимо, он колебался между счастием и отчаянием; то повторял он в восторге: она меня любит!— то, измученный сомнением, твердил: не любит она меня! Юрий не мог уже отказаться от Зои, не разрешив тайны чувств ее в отношении себя; но день от дня задача сердца становилась сложнее.
Характер Зои был странен, непостижим.
Смотрите на изображение мадонны, страстно, пламенно; она отвечает вам, не отводит взоров от своего поклонника. Влюбленное зрение встречает взаимность; но слух и осязание никогда не встретят ее, будут мучениками любви к мадонне.
Так и к Зое, казалось, недоступна была нежность ее поклонника.
Она подводила его стезею терпеливой надежды к раю; еще один шаг, и он готов уже был прошептать: мой рай в тебе! — вдруг перед ним пустыня, а подле него мрамор в образе женщины,— и все надежды свернулись в тучу, улетели. Он сам каменеет от удивления и ужаса; но мрамор оживает, глаза блестят, манят его — снова очарование, снова виден рай в отдалении, и счастливец ведет к нему будущую свою подругу.
Он задумался, предался грустному отчаянию, выжидает, чтоб она его спросила: о чем вы задумались?— но ждет напрасно.
Он старается угодить ей, и встречает безмолвную благодарность сердца, и слышит холодное: покорно вас благодарю!— а для страсти довольно одного бесстрастного слова.
Это был лед, облеченный в красоту, который, казалось, боялся растаять от пламени любви; это была утонченная чувствительность, которой нельзя было сказать: вы шутите!— чтоб не услышать в самую торжественную минуту надежды на сознание любви: я шучу!— Это была гармоника Эола, под которую нельзя было подстроить струн сердца.
Страждет самолюбие Юрия; в нем то вера, то неверие; в ней — то увлекающее внимание, то неожиданное равнодушие без причины,— любовь то умирает, то воскресает.
Прошли все четыре месяца отпуска в недоумении.
— Завтра,— думает Юрий,— решится участь моя! завтра остаюсь здесь навсегда, или навсегда еду!
Приезжает, ищет минуты, чтоб быть глаз на глаз с Зоей,— находит.
— Прощайте,— говорит он ей,— я... завтра еду...
— Вы едете?., желаю вам счастливого пути!..— отвечает она голосом, который скрыл вполне ее внутренние чувства. Тронутый этим равнодушием, Юрий хотел продолжать; он подходил уже к ней; но Зоя, не обращая на это внимания, встала, пошла в другую комнату.
Юрий остановился, побледнел, и поток чувств, готовый вылиться перед Зоей, внезапно стесненный в груди, вскипел и хлынул проклятием любви.
— Прощай, безумная девушка!— произносил Юрий, преследуя глазами Зою, голосом беззвучным.— Будь твое сердце в вечном разладе с чувствами и желаниями твоими!.. Пусть любовь в глазах твоих кажется ненавистью, а ненависть любовью!., будь ты сама себе во всем препятствием, сама себе тайным врагом, обманчивым другом, неверным любовником, холодным мужем, слепым руководителем!.. Прощай, камень холодный, могильный, в котором живет только грустная память!.. Есть и без тебя на свете довольно любви: я отдам себя первой, в которой есть сердце, которая польстит моим чувствам!., но сердце мое будет вечно грустить по тебе... и с счастием душа не сживется!..
В глазах Юрия заблистала слеза, но он сдавил глаза, не дал ей выкатиться и скрылся, не простясь ни с кем.
Отчаянная, бледная ходит Зоя перед открытым окном в своей комнате. Таинственная ночь на Иванов день озарена яркой луной; но затмение надвигается на нее; надвигается на небо и полоса черной тучи с юга. Тиха вся окрестность, только иногда резкий ветр пройдет по лесу за Днепром, волны заколышутся, а отраженный в водах лик луны рассыплется по струям искрами. Сидит Зоя перед открытым окном, бледная. Она не грустит, переломила грусть свою. Юрий в глазах ее самый ничтожный из людей: Юрий уехал, уехал от Зои, которая его любит! В понятиях ее совершается чудо: самый презренный из людей лучше Юрия, и в то же время самый лучший из людей недостоин стопы его.
Не теплую молитву шепчет Зоя, недоброе что-то задумывает.
Ветер посвистывает за углом, луна побагровела; за Днепром, вправо, толпятся не облака, а чудища.
Летит старая ведьма на шабаш, на Лысую гору, летит мимо самого окна и поет:
кумара!
Них, них заполам бада,
Эшохомо лаваса шиббада,
кумара! ааа, ооо, иии, эээ, ууу!
Поет, поет, да вдруг начнет соловья дразнить:
Тьуу, тьюу, тьюу!
Сшпь, шью, шокуа!
Тьё, тьё, тьё!
— Что это!— вскричала испуганная Зоя.
Ведьма оглянулась, увидела Зою.
— Ааа! ооо! ууу! Вот постараться поскорее состарить, да и в ведьмы ее!— сказала она, да и присела на трубу; оправила растрепанные седые волоса чепчиком с бахромой, опустила широкие полы юбки, которые распахнуты были, как перепончатые крылья летучей мыши, нырнула в трубу и очутилась в комнате Зои приветливой пожилой старушкой, такой доброй, сладоречивой, что, казалось, в устах ее пчелы развели сот и мед.
— Здравствуй, милая моя!
— Ах!— вскрикнула Зоя.
— Что испугалась, дитя мое!., призадумалась и не видала, как я в двери вошла... Верно, велика грусть на сердце?.. о, грусть-злодейка истомит, иссушит, подточит стебелек и веточку, опадет сердце незрелым яблочком.
— Вам нужно маминьку?
— Э нет, радость моя, на тебя полюбоваться пришла да погадать, что с тобой сбудется.
— Ворожея, колдунья!— подумала с испугом Зоя.
— Нет, не ворожея, не колдунья,— продолжала ведьма,— а кое-что знаю: знаю, что ты мудрена уродилась, смышлена на всякие науки, учена разным хитростям, играешь на гуслях...
— Я не играю на гуслях...
— Ну-ну-ну, те же гусли цымбалды, да не русские: все равно, тоже в струны побрякивают... Не о том дело... Ты, милочка, соскучилась, думкам-то твоим не сидится дома; на все четыре стороны разлетелись,— чай, и тебе хочется за ними вслед? Знаю, знаю, и не говори... хочется тебе посмотреть белого света, проведать: куда-то улетел мой голубок хохлатый? а? Все можно! То-то чуда на белом свете и радостей! людей-то, людей! один надоел, другие есть лучше его... А живут не по-здешнему: в палатах высоких, во дворцах пространных, золота без счету, всякой воли вволю, женихи на выбор... а любят-то как! не по-здешнему!.. Ты вот, сказать, сидишь,— а он в бархатном кафтане, в шелковых рукавичках, вдруг зашаркает, подсядет, да за ручку... Все с почтеньем да с уваженьем — преучтивый народ!.. А потом позовет плясать нерусскую пляску... какую бишь? ты ведь знаешь?..
— Французскую кадриль...
— Да-да-да! душа не нарадуется, как начнет вертеть и пристойно обнимет, вот... так!..
— Ой!— вскрикнула Зоя. Глаза ее помутились, кровь вскипела, дух занялся, по всей пробежал какой-то сладостный трепет.
Ведьма продолжала щекотать Зою, покуда она не изнемогла, очи ее закатились, лицо пылало, из уст заклубились слюнки.
— Дитя ты мое, то-то еще молода, ничего не знаешь!., то ли еще будет!.. Да, вот как там: все на учтивостях; а здесь что за обычаи?., глупые!., девушки хоть умри без радости: четыре стены не четыре стороны; то и ясный день, как в окно солнце светит, то и ласка, что по голове погладили да сказали: ай умница, за работой сидит!— о-хо-хо! на тюремное заключенье дочерей родят!..
Зоя вздохнула.
— Нет, дитятко, я не старого покроя, не жму плеча. Румяному цвету не слезами себя поливать!.. Слыхала ты про счастье?
— Слыхала.
— Слыхала! а в глаза не видывала; да и где ж видеть: счастье живет за горами; а как живет,— не по-здешнему!.. Вот, примером, тебе он нравится... ну, ведь нравится?
— Нравится.
— А если ты ему не нравишься: тогда что?
— Тогда просто умирать!
— То-то и есть, что нет!
— Что ж делать?
— А на что привораживанье?
— Какое?
— Не все вдруг; много узнаешь, скоро состареешься; а есть и другое средство...
— Какое же?
— Верное-верное! Вот, сказать, ты любишь, а он не любит, любит другую; а ты по глупости и давай грустить: изноешь, истаешь, выльешь душу слезами... Что ж толку?.. А на что другой?., дело иное, как бы он был один на свете, одинехонек...
— Изменить ему!., как это можно!— вскричала Зоя.
— Изменить? кто тебе сказал? да что же это такое за слово?., ведь, красная девушка, красное солнышко: на одного ли оно светит?., с одного ли цвета пчелка мед собирает?., подумай-ко?
— А может быть, он любит?— спросила Зоя, вздохнув.
— Любит? ну и пусть любит; полюбит, да и перестанет; не замуж же выходить.
— А как же?
— Что ж с тобой, сударыня, толковать: и вол по своей доброй воле не становится в ярмо.
Зоя призадумалась.
— То-то вы, девушки! живут в глуши и обычаев не знают! Сама ты скажи: дарит ли кто волю?— волю продают, душенька; а в твои ли годы продавать ее? Свет ты моя краса! верно, ты в клетке родилась: пригожа собой и поешь на славу, а не ведаешь воли и мирского раздолья! Книги читала?..
— Читала.
— Ну, что в книгах писано?
— Мало ли что, всему и верить нельзя.
— Вера, душенька, с глазу приходит. За окном улица, по улице ходят добрые молодцы; а за улицей-то что?— другая улица; а за той-то что?—Днепр, река гремучая; а за Днеп-ром-то что? Небось конец света, не так ли?
— Как можно: миру конца нет.
— Умненько; а где ты бывала?
— Бывала в Киеве.
— Только-то? дальний путь: из хмары в потемки!.. А много чего видала? навеселилась, нарадовалась, напитала душку досыта?
— Совсем нет: я и там так же скучала, как и здесь.
— Что ж ты видела, свет ты моя радость? что ж ты знаешь? Думаю я, и охоты нет?
— Ах, как это можно; я бы желала все видеть, все знать.
— Связаны твои крылышки!.. Но, честное слово, развязала бы я их... сперва одно бы развязала, потом другое — по очереди, иначе не могу.
— Я не птица!— сказала Зоя, вздохнув.
— Не ты, а воля птица.
— Что ж толку: развяжешь крылья, куда полечу я одна сиротинкой?
— Э, дружочек мой, нашла бы дорогу и посреди темного леса, не только что посреди белого света... Не девица красоту носит, а красота девицу.
— Нет, я не брошу дом родительский!
— Кто про то говорит: что за охота бросать верный приют... Не то! спроста ничего не сделаешь. Сперва пустим сердце на волю,— пусть его, погуляет, потешится, поищет любви и радостей. Воротится — пустим думку на волю; пусть и она посмотрит, как люди живут. Воротится — тогда подумаем о суженом-ряженом.
— Это что-то чудно!., а все-таки дома буду сидеть?
— Вот раз! Зоя дома останется, а ты полетишь, куда глаза глядят.
— Как будто Зоя и я — не все равно.
— Глупенькая; а книги читает!
— Я не понимаю!
— Нашел тупик! да я тебе растолкую. Случалось тебе сидеть дома сложа руки, ничего не видя, ничего не слыша?
— Очень часто случалось.
— А что это значит? Это значит, что самой-то тебя дома нет: сама-то ты носишься невесть где... Так да не так и я сделаю: будешь ты дома, да не будет тебя в дому; а будешь там, где сама захочешь.
— Если б это можно было!
— Чего не можно, да не все то мы знаем. У каждого есть своя наука, свое и уменье. И я кой-чему выучилась из старых писаний.
— Отчего же я читала старые книги, а про это ничего не читала?., даже в книге «Открытые тайны древних магиков».
— Кто их открывал!.. Не по этим книгам я училась: нашенские книги не пером писаны... Да не об этом дело; что знаю, то знаю, и тебе помогу.
— Если б это можно было, я бы не знала, что дала за это!
— Ни золота, ни спасибо,— ничего не нужно; только: шу, шу, шу, шу... слышала?
— Да для чего ж это?
— Уж это я знаю; на разные снадобья. Дам я твоему сердечку сорочьи крылышки: летит, куда хочет, далеко ли,
близко ли... только, чур, рано ли, поздно ли воротиться домой ровно в Ивановскую полночь.
— Что ж за охота летать сорокой!
— Не бойся, это только говорится так; будет оно летать сорокой, а всем казаться красной девицей. Какой хочет, на выбор: увидит любую красавицу, и будь ты она.
— Если бы так!
— Так и будет... Ну, скинь же крестик, мое сердце.
— На что это?
— Так следует. Скидай же, скидай! не бойся!
Зоя послушно скинула крестик, повесила к образам.
— Ну, протяни ко мне ручку... держи ладонку...
Зоя подала руку, открыла ладонку. Ведьма повела по ладонке круги пальцем, зашептала...
— Ой! — хотела вскрикнуть Зоя, не вытерпев щеко-танья...
— Тс! ни гугу!
Снова Зоя протянула руку. Ведьма повела круги, зашептала:
Сорока-воровка
Кашу варила,
На порог скакала,
Гостей сзывала.
Гости не бывали,
Каши не едали.
Этому в тарелочку,
Этому на блюдечко,
Этому на ложечку,
Этому поскребушки...
А ты мал,
Круп не драл,
По воду не ходил,
Воды не носил,
Тут пень,
Тут колода...
А тут...
тепленькая водичка с кипяточком!
Шш, шш!
— Ох!— вскрикнула Зоя, когда ведьма защекотала ее под сердце. У Зои помутились очи, потемнело в глазах. Щекотанье разлилось по всему телу, сладостная дремота налегла на все чувства, она, как беспамятная, припала к открытому окошку... Легонький ветерок обвевал прохладой ее волнующуюся грудь.
<<<---
