Cтарый 4емоданНа пересечении изобразительных традиций Гоголя, Тургенева, а позднее, как мы увидим, и Толстого Бунин находит свое, оригинальное продолжение, испытывая и воздействие, правда, лишь в самом общем смысле этого слова, Чехова. Чехов как-то сказал Бунину: «Вам хорошо теперь писать рассказы, все к этому привыкли, а я пробил дорогу к маленькому рассказу...» И не только «пробил дорогу», но и надолго вперед предопределил развитие самого жанра. Влияние Чехова (о чем я уже говорил) проявилось не в проблематике, не в стилистике, а лишь в направлении общих с Буниным поисков. Что же касается художественного метода Чехова и Бунина, то тут скорее следует говорить о своеобразной эстетической «несовместимости» писательских индивидуальностей. Чехов сказал, как известно, о «Соснах»: «только слишком компактно, вроде сгущенного бульона». Здесь «только» подчеркивает чужое, не чеховское. В свой черед Бунин, благоговевший перед Чеховым, отметит потом, что тот «пишет бегло и жидко». У Чехова поражает его волшебное как бы «из ничего»; Бунин, напротив, стремится ко все большему уплотнению, сгущению прозы. Прочитав «Деревню» , Горький повторит упрек Чехова, указав, что видит «лишь один» недостаток в ней — «густо!». Но тот же недостаток был и достоинством, свидетельством своеобразия, самобытности Бунина-художника.
К концу 1890-х годов в основном завершается путь Бунина к самому себе, достигает зрелости его дарование, поражающее внешней изобразительностью, феноменальной наблюдательностью и цепкостью памяти писателя. Настойчиво, сознательно, непрестанно он тренировал в себе наблюдательность, способность угадывать с единого взгляда характер человека, его положение, профессию. «Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего... стараясь что-то понять, поймать в нем, войти в него»,— скажет в «Жизни Арсеньева» Бунин. А если добавить к этому, что всю свою долгую творческую жизнь он был и оставался художником-по-движником, кропотливо, мучительно шлифовавшим каждую фразу, станет ясно, что и качества его таланта соединились на редкость гармонично и счастливо.
Однако как ни парадоксально, но именно это гармоничное, счастливое сочетание качеств бунинского таланта обусловило не только художественную чистоту и совершенство, но и известную ограниченность его творчества 1890-х и начала 1900-х годов, сосредоточенного на нравственно-духовных, подчас—чисто эстетических задачах. «Я написал и напечатал два рассказа,— вспоминал он об этой поре,—но в них все фальшиво и неприятно: один о голодающих мужиках, которых я не видел и, в сущности, не жалею, другой на пошлую тему о помещичьем разорении и тоже с выдумкой, между тем как мне хотелось написать только про громадный серебристый тополь, который растет перед домом бедного помещика Р., и еще про неподвижное чучело ястреба, которое стоит у него в кабинете на шкапе... Если писать о разорении, то я хотел бы выразить только его поэтичность». При всей полемичности этих позднейших признаний в них есть немалая доля истины: Бунин, если можно так выразиться, был долгое время «слишком писателем», а его произведения — «слишком литературой», чтобы реагировать на все то, чем жила и болела огромная Россия.
Мы находим у Бунина консерватизм мышления и эстетического склада, удаленность от того, что называли «запросами времени». Жизнь в обеих российских столицах, знакомство с крупнейшими писателями значили для него очень много. Тем не менее как одинока его фигура в литературе 900-х годов! Ему чужды, даже враждебны декаденты. Но и среди «знаниевцев» он все-таки «попутчик», союзник. Он много печатается в горьковском «Знании» и в то же время издает свои стихи в символистском «Скорпионе», а позднее охотно предоставляет свои произведения альманаху «Шиповник» — журналу с явным уклоном в декаданс — или арцыбашевской «Земле». Разумеется, с демократическим лагерем его связи, даже чисто человеческие, куда крепче и органичнее, чем с символистами. Помимо дружбы с Чеховым, известны его близкие, товарищеские отношения с драматургом-«знаниевцем» С. А. Найденовым, автором популярной пьесы «Дети Ванюшина». Длительная, хотя и неровная дружба сблизила его с Куприным. И все же, как правило, связи эти, даже смягченные церемонными бунинскими шутками, не только не достигают степени духовного «братства», но и бессильны подчас сломить в отношениях вежливо-холодноватое «Вы».
И по своим творческим традициям Бунин выступает как архаист-новатор, продолжающий не Чехова, а тургеневскую и даже дотургеневскую прозу. «Парчевый» язык Бунина близок Гоголю. Но только лирическим отступлениям у Го-*^>ля, их плавности, периодам, музыке, да еще исключительной внешней изобразительности. Зато сатирическое неприятие действительности, щедрая метафоризация, стихия романтического, олицетворение природы Бунину совершенно чужды, так что гоголевская «весело смеющаяся ночь» («Ночь перед рождеством») должна была вызвать у него раздражение не меньше, чем горьковское «море смеялось». Поразительна эта строгость и стойкость симпатий, эта цельность Бунина — человека и писателя, равнодушно прошедшего мимо таких явлений в русской культуре, как театр Чехова и поэзия Блока. Поразительно, если учесть, что перед нами большой художник, пытавшийся пробить новые пути для прозы.
Правда, если бы мы знали только стихи и лирические миниатюры Бунина конца 90-х и начала 1900-х годов, фигура его в истории отечественной словесности выглядела бы более чем скромной. В течение довольно длительного времени, вплоть до «Деревни» (1910) и «Суходола» (1911), творчество Бунина не было в центре внимания читающей публики, критики. Его поэзия, вопреки декадентской моде продолжавшая традиции А. Фета, А. Майкова, Я. Полонского, оценивалась в начале нашего века значительно выше его прозы. Как прозаик, Бунин виделся критике всего лишь «даровитым учеником талантливых учителей». Только очень зоркие современники — и среди них Чехов и Горький — сумели разглядеть в творчестве молодого Бунина нечто иное, большее.
Для весьма сдержанных оценок творчества Бунина этой поры, как мы уже убедились, были свои, очень веские основания. На фоне наиболее социально-острых произведений демократической литературы, таких, как «Молох» Куприна, где впервые запечатлен протестующий пролетариат, как пронизанные пафосом революционного бунтарства «Песня о Соколе», «Фома Гордеев», «Мещане», «На дне» Горького, как агитационно-политическая лирика Скитальца и и т. д.,— творчество Бунина кажется выключенным из общественной проблематики.
Жизнь несла в себе новые черты, новые конфликты, выдвигала новых героев.
<<<---
