Cтарый 4емодан
Р.И.Иванычук
МАЛЬВЫ
роман
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Разве вы но ходили по земле и не видели, каким был их конец?
Были они могущественной силой, но ничего не может ослабить аллаха
ни на небе, ни на земле.
Коран, 35-я сура, пророческая
Весной тысяча восемнадцатого года гиджры* вместе с многими галерами, каторгами и паштардами к Кафской пристани причалил небольшой турецкий фрегат *. С него сошел на берег седобородый мужчина в белой чалме и в сером арабском бурнусе. Его лицо пряталось в густой длинной бороде — трудно было определить возраст старца, но был он древний, как мир, и в глубоких темных глазах его таилась мудрость многих поколений.
Старец упал на колени, склонился ч земле и прошептал:
— Здравствуй, благодатный край, после долгой разлуки. Кланяется тебе анатолиец, сказитель-меддах Омар, которого ты шестнадцать лет тому назад изгнал из Кафы мечом Шагин-Гирея *. Тогда я, не обиженный, а удивленный, пошел странствовать по всей империи от Карпат до Балкан, от Дуная до Нила, чтобы убедиться, действительно ли другие народы ненавидят нас, турок. А если это верно, то почему? Думал я, что встречу темноту и глупость, а встретился с благородным прозрением ослепленных богатырей; думал я, что увижу озлобленное отношение ко мне, турку, а увидел высокое благородство, уважение к уму, ненависть к цепям. И спросил я тогда себя, кто виновен в том, что мой народ стал носителем
145
зла и неволи? Нужно ли это ему? Ведь анатолийский райя не стал богаче оттого, что завоевывает чужие страны... Я возвратился к тебе, мой Крымский край. Не мстить — твой гнев был жестоким, но справедливым, — я хочу посмотреть, крепко ли Осман * заковал тебя в кандалы; или, может быть, ты еще дышишь своей буйной непокорностью, по-прежнему топчешь чужие земли, следуя примеру своего соседа и повелителя, или, может быть, тебя осенил свет освободительного духа и дикие страсти твои сменились поисками правды?
Он поднялся. С галер выходили, спеша на ясырь-ба-зар, турецкие купцы, маршевой колонной шли янычары — султанская охрана кафе кого паши, торопились му-бапгары *, чтобы отсчитать пятую часть татарского ясы-ря для турецкого падишаха, — двигалась на крымскую землю ненасытная османская рать.
Меддах Омар проводил их взглядом.
«О народ османский... Когда уже ты будешь довольствоваться своим добром, заброшенным, нераскопанным? Зачем ты заришься на чужие земли, не вспахав свои, почему не насытишь собственным богатством родных детей, а принуждаешь их, голодных, рыскать не по своим полям и напрасно проливать кровь соседей? Когда уже ты утолишь свою неутолимую жажду? Сегодня у тебя есть власть, и ты своевольничаешь. Кто же защитит тебя от божьей мести, когда она грянет? А она придет. Уже сужается круг веков, и тебе придется вернуться туда, откуда пришел, исполнив свое призвание на земле. Вернешься, осуждаемый всеми.
О, страшное у тебя призвание! Тебя обманули тщеславные и властолюбивые вожди твои, и ты, лицемерно взяв божье учение за оружие, залил слезами, кровью и ненавистью к себе полмира. А что ты получил за это? Сидишь, точно безумный скупец, среди сокровищ, награбленных в чужих амбарах; хлеб, отнятый у голодных, не лезет тебе в рот; сидишь в лохмотьях и нужде, не ведая, что делать с награбленным добром. Народы превратил в нищих, а сам обогатиться не можешь и лишь порождаешь лютую ненависть к себе.
Купцы, янычары, мубаширы скрылись за воротами Кафы, а меддах Омар, высокий и величественный, направился в Карантинную слободу, где останавливались паломники, возвращавшиеся из Мекки.
...В этот год слишком рано началось лето в Крыму. Шелковица осыпалась, не успев созреть, виноград не
146
завязался, опали пожелтешиие персики величиной с лесной орех, ветры не гнали по небу ни единого облачка.- Созрел ячмень, едва покрывший собой серую каменистую почву, и развеялось половой выбросившее метелку просо.
А в июне на Кафские степи налетела саранча. Крестьяне вышли с кетменями копать рвы, появилась процессия дервишей в суконных серых одеждах, неся в круглых баклагах святую мекканскую воду, и стояли беспомощные, глядя, как вокруг гибнет все живое.
Среди толпы женщин, которые в отчаянии уже не думали о том, что в тревоге открыли свои лица, стоял седобородый мужчина в белой чалме и сером бурнусе. В его глазах отражалас^тяжелая скорбь.
— Кара аллаха за грехи наши... Вот так чернеет и стонет земля, когда правоверные войска идут в чужие страны, — вслух подумал он, и люди повернули к нему головы, а стоявшие в стороне дервиши подошли ближе. — Такой же шум стоит тогда над землей, и так же раздается плач женщин и детей.
Один из дервишей нервно взмахнул головой, закачалась серебряная серьга в его ухе. Он подошел к меддаху Омару, заросший и босой, смиренные глаза наполнились гневом:
— В своем ли ты уме, старче, что накликаешь на нас кару христианского бога за джихад? * Кто ты такой? Да, видно, мусульманин. Но как ты мог забыть слова пророка: «В рай попадет тот, кто погибнет на поле брапи с гяурами»?
— Но ведь сказано тоже в седьмой суре корана, отче, — спокойно ответил меддах Омар, — в пророческой суре: «Сколько селений мы зря погубили!»
— Если ты знаешь коран, пусть осенит нас свет единственно правдивого учения, — смиренно посмотрел дер-ниш на старика, — вспомни тогда слова пророка: «Мы будем держать свои знамена над всеми странами до тех пор, пока они не поймут, что это явь».
— Но вторая сура, благочестивый, сура мединская, гласит: «Горе тем, которые пишут послания своими руками, а потом говорят: так сказал аллах», потому что знамена, о которых ты говоришь, несут наши воины и в Азов, и в Багдад. И там, и там чернеет земля от наших ратников, точно Кафская степь от саранчи. Скажи же мне, какая война священна? Против христиан или против единоверных мусульман?:
447
Задрожал посох в руке дервиша, а женщины с тревогой и надеждой смотрели в умные глаза седобородого аксакала — что скажет он еще, может быть, это пришел к ним вестник горя или радости?
Омар носмотрел на опечаленных матерей, сестер и дочерей воинов, которые отдали или отдают жизнь за Высокий Порог * на Евфрате и на Дону, — страдание сковало его губы, молчал старик; окинул взглядом проповедников священных войн — ярость обуяла его, и рассказал он дервишам пророческий сон:
— Когда султан Амурат находился у стен Багдада, ему приснился дивный сон. Будто бы к лозе подошел нож, чтобы срезать ее. А эта лоза отослала его к другой. И еще узрел падишах во сне коршунов, которые ели падаль и погибали, обожравшись нечистью. Позвал Амурат мудреца и спросил его, что означает сей сон.
«Это предсказание на нынешний день, — ответил мудрец, — Лоза, которая отсылала нож к своей подруге, — это мы сами, ради своей корысти не щадящие брата. А коршуны — это опять-таки мы, это мы пожираем чужое добро, нас тошнит от человеческих страданий, и творим и творить будем то же самое до тех пор, пока не околеем от своей ненасытной жадности».
Дервиши закричали:
— Ты шиит *, шелудивый перс! И мудрец тот тоже был персом-шиитом, пускай иочернеет его голова, которую, наверное, отсек великий падишах!
Закричали остальные дервиши:
— Кто ты? Отвести его к кафскому падишаху!
Ни один мускул не дрогнул на лице аксакала.
— Я Омар-челеби, анатолиец. И этот ответ султану дал я.
Крики утихли, и шепот пронесся по толпе, имя Омара с трепетом на устах произносили пораженные монахи. О, его, этого путешественника, меддаха и хафи-за *, на которого еще не поднялась рука ни одного властелина, знали в Стамбуле и Брусе, в Бахчисарае и Кафе.
— Молитесь, люди, — произнес меддах. — Голод бродит над степью. Молите б*>га, чтобы не сбылись слова пророка о семи тощих коровах, что пожирают семь тучных, о семи сухих колосьях, что пожирают семь наливных. Просите милости у всевышнего...
Он поднял руки, прошептал молитву и отправился в безвестность.
148
ГЛАВА ВТОРАЯ
Зажурилась Украiна, що нiде прожити,
Витоптала орда кiньми
маленькii дiти.
Малих потоптала, старих
порубала,
А молодих, середульших,
у полон забрала.
Украинская народная песня
В это адски знойное лето хозяин-татарин отпустил Марию на волю. Два года тому назад он купил ее с больным семилетним ребенком на ясырь-базаре и привел в свою тесную и темную саклю.
Посреди татарской сакли стоял ковровый станок, за ним на миндере * стонала больная жена. Она не поднялась, только сокрушенно посмотрела на невольницу, потом ее стеклянные глаза надолго впились в татарина и тотчас погасли, стали безразличными.
— Якши гяурка, — сказала она. — Будет твоей.
Смущенный хозяин развел руками, показал на станок с натянутой на раме основой, и Мария поняла, что убогий владелец и купил себе ее — рабыню, очевидно, только для того, чтобы она ткала ковры, зарабатывая ему на жизнь.
Мария научилась ткать быстро. Сквозь натянутые нити смотрела, как подрастает ее дочь, тянется руками к яркому волокну, вплетает его в основу, становится помощницей. Прислушивалась к тому, как дочь училась разговаривать по-татарски, и сама разговаривала с нею на чужом языке, чтобы искоса не смотрели на них хозяева да чтобы ребенка не обижали, когда выйдет погулять на улицу. Ткала с утра до вечера и все напевала песню, да все одну и ту я;е:
Ой, що ж бо то та за чорний ворон,
Що над морем крякае,
Ой, що ж то та й за бурлака,
Що Bcix бурлак скликае...
И странно было слышать, что дочь часто подтягивает матери на чужом языке.
Татарин продавал ковры, которые ткала Мария, и кормил больную жену, не обижая и рабынь.
149...................
<<<---
