АВТОБИОГРАФИЯ

I. РОДОСЛОВНАЯ А. О. СМИРНОВОЙ, УРОЖДЕННОЙ РОССЕТ
родилась в 1809 году шестого марта, м& день мучеников в Аммерии. Мои воспо-S^SmJL минания начинаются с трехлетнего воз-ИР раста. В Одессе выпал снег в 1812 году.
Я шепелявила и сказала отцу:
«Тата! Что это за маленькие белые мушки?» — «Это снег, дитя мое».— «Откуда он?» — «С неба, как и все, что существует на земле, дитя мое».
Отец мой был le chevalier de Rossette, уроженец Безансона, смежного с Швейцарией. Его мать была девица Лагарп, сестра наставника императора Александра, полковника Лагарпа. Дед мой был вольтерьянец, как, впрочем, все в то время; он воспитывал сына до пятнадцати лет в этих же неглубоких понятиях. Бабка моя перешла в римскую церковь и была, кажется, весьма крутого нрава: она хотела обратить сына, с ним спорила и постоянно его попрекала,—он вышел из терпенья и оставил отеческий кров. Как он дошел до Вены, мне неизвестно, и все последующее я узнала от дяди, Николая Ивановича Лорера (декабриста). Венский университет считался лучшим в Германии, и отец окончил там курс своих наук. Должно быть, что он встретил там знатных и богатых благодетелей. Я часто слышала, что отец мой и герцог Ришелье говорили о князе Кантемире, а когда я спросила,

* В тексте в основном сохранены орфография и пунктуация автора (прим. редактора).
21
кто был Канте миг.— отец мне отвечал: «Иди, играй с своим воздушным шаром, это тебя не касается».
Эти благодетеле советовали ему принять должность драгомана у Порта. Порта платила тогда щедрой рукой и награждал! драгоманов драгоценными камнями, жемчугами и шалями (теперь турецкие шали точно так же тяжелы,как попоны, а в то время очень славились, когда шальбыла так тонка, что можно было ее продернуть в обручальное кольцо). Через три года отцу надоела эта дсшность, и он приехал в Херсон и определился в Черюморскую гребную флотилию, которой командовал и местный, умный и всеми уважаемый адмирал Мордвина и вице-адмиралы Ламбро и де-Га-лето. Там он подружился с Мордвиновым, Николаем Степановичем Волковым, господином Измайловым, т. е. с самыми образованными людьми. Тогда Мордвинов получил за заслуга Байдарскую долину, ему дан был выбор, и он, конечно, выбрал самую лучшую местность, где великолепная растительность, воздух самый живительный и местоположение самое красивое. Яйла освежает и оживляет эту местность. Мордвинов дал тоже землю моему ощу по близости к Байдарской долине, но какой-то граф Капнист ею завладел незаконным образом. Тогда слшжом мало заботились о документах, отчего были Еостоянные процессы. В послужном списке моего отца сказано было, что он был флигель-адъютантом князя Потемкина и получил Куяльники в Бессарабии, но и на это не было документов, остались только счета по Куяльнику (Куяльник — дача виноградная, по-бессарабски). Мордвинов и многие другие оставили Крым, и в Херсоне остались адмиралы Ламбро и де-Галето. Тогда была война с турками, и Суворов осаждал Очаков.
Я была давно замужем, а муж мой был губернатором в Калуге. Однажды приехал престарелый князь Вяземский и спросил у него, на ком он женат. Он ему отвечал: «На mademoiselle Rossetti».— «А как ее звать?» — «Александра Осиповна».—«Так это дочь моего лучшего друга, chevalier de Rossette! Я хочу ее видеть». Тут гостили у нас двое из моих братьев. Он нас насмешил и сказал: «Ваш отец был человек не только большого сердца, ю и большой доблести: без него мы никогда бы не взяли Очакова. Суворов не любил ино-
22
страниев, и его недостаточно оценили: За взятие Очакова он получил Георгия на шею, очаковскую золотую медаль и шесть тысяч десятин земли на Телигуле». Телигул впадает в Ингул, Ингул в Водяную, а Водяная в Буг под Николаевом. Что делал мой отец после Очаковского дела, в котором турки потеряли до десяти тысяч убитыми и ранеными, а русские пять тысяч, остальное турецкое войско отправилось на своих довольно пробитых нашими ядрами судах, и до двадцати тысяч погибло в море, [я не знаю].
Со взятием Очакова кончилось владычество в южной России турок.
Во время революции французские эмигранты рассеялись по всей Европе. В Петербург [приехали] между прочим, герцог Ришелье и несколько аббатов. Император Александр был сметлив и тотчас, угнав герцога Ришелье, сказал ему: «Дорогой дюк! Вы знаете, я чувствую угрызение совести. Юг России мне достался в наследство. Этот край богат и плодороден, но землевладельцы пользуются своими правами для его разорения. Я даю вам неограниченные полномочия и прошу вас возможно скорее установить связь между Малороссией, Турцией и портами Средиземного моря».— «Государь,— отвечал Ришелье,— я сделаю все возможное, чтобы оправдать ваше доверие. Прошу вас только об одном условии: пусть моя шпага никогда не направляется против француза».— «Идите, дорогой дюк. Я вас отпускаю». Еще при Потемкине были отпущены большие суммы на постройку церкви, казармы, присутственных мест, госпиталя и тюрьмы. Каково же было удивление герцога, когда он приехал в Одессу! Все эти строения были почти развалины, всего было две цистерны [воды] на восемь тысяч жителей, половина их состояла из евреев и молдаван, а русские были нищие, и главная улица называлась Молдаванской. С Ришелье отправились лучшие из эмигрантов: граф Мортемар, маркиз Мезонфор, его кузен маркиз Растиньяк, граф [слово не разобр.],граф д'Одон, граф Кастельно, который написал историю Одессы и ею управлял при герцоге.
Он приехал в 1808 г., и Кастельно в своей книжке говорит: «Chevalier de Rossette распоряжается в настоящее время двумя ста ми пятьюдесятью корабля-
23
ми, которые вошли в Одесский рейд». Герцог очень обрадовался моему отцу, потому что он его познакомил с бытом края и некоторыми личностями, ему известными, как люди честные и способные. Комендантом был назначен шотландец, генерал Фома Александрович Кобле. Тюрьма была под присмотром генерала Фёрстера. Гарнизонный командир был полковник Га-кебуш. Вызваны были негоцианты: итальянец Лано, швейцарец Сикар и француз Рубо. Герцог вызвал француза Вассоля, который привез шпанских овец и лошадей. Он вызвал бывшего своего садовника Батиста, который привез огромное количество корней фруктовых деревьев, опортовых яблок, больших груш, называемых «груши дюшес» [по-русски — дули], мелких груш и полосатых груш, черных, красных и белых, из которых готовится слабительная манна. Ришелье назначил Растиньяка губернатором в Крым. Раздавая земли под Одессою, он повторял: «Сажайте, скрещивайте, поливайте».
Сношения были весьма затруднительны. Не получая давно известий от Растиньяка, он послал к нему отца моего, который был инспектором карантина. Бабушка моя, Екатерина Евсеевна Лорер, рожденная княжна Цицианова, была содержательницей станции. Отец мой спросил у смотрителя, где бы он мог переночевать. Ему сказали: у полковницы. Станция была за полверсты от дома. Ему навстречу вышла ее дочь Надежда Ивановна и привела его домой. Для бабушки было достаточно, что он послан дюком. [Она] его угостила ужином и даже предложила ему ночевать у нее. [Она] сказала дочери: «Надя, поди посмотри, хорошо ли Гапка взбила перинки и подушки в гостиной?» Отцу моему было пятьдесят пять лет, а матери восемнадцать. Он пленился необыкновенной красотой и детской простотой: она не подозревала, что была замечательной красоты. В 1836 году я встретила в Ма-риенбаде Софью Станиславовну Киселеву. Меня с ней познакомил великий князь Михаил Павлович. Она мне тотчас сказала: «Я знала вашу мать. Мы были в Одессе, вся наша семья и жена Сергея Гагарина, которая вас знала. Однажды он пригласил нас на вечер, предупредив, что мы увидим самую красивую и милую женщину в мире. Когда ваша мать взошла, в
24
обществе произошло движение. На ней было белое платье из индийского муслина. Ее черные волосы были причесаны a la Titus и стянуты красным шерстяным шнурком. Единственным ее украшением были круг-лыё серьги с застежкой из мелких бриллиантов. Линии ее фигуры и рук были восхитительны. Следом за ней шел красивый старик в белокуром парике. Дюк нам ее представил. Она отвечала непринужденно и, казалось, не имела представления о своей красоте. Дюк относился к ней с отцовской нежностью и радовался ее успеху. Знаете ли вы, моя дорогая, что когда она овдовела, и в Одессу прибыл Киселев, посланный государем сопровождать дюка в Петербург, он до безумия влюбился в нее и просил ее руки, но она ему отказала. Киселев — человек высоких нравственных качеств. Она была бы счастлива с ним». Моя дочь Софья Трубецкая встретила графа Киселева у графини Софии Львовны Шуваловой, он ей сказал: «Княгиня! Вы очень красивы. Ваша мать красивей вас. Но ваша бабушка была самой красивой женщиной, какую я видел». На возвратном пути из Херсона отец мой сделал предложение. Бабушка с радостью согласилась, не спрашивая, конечно, согласия дочери: тогда послушание было первым долгом. Их, вероятно, обвенчали в церкви Андрея Первозванного, в семи верстах от Грамаклеи,— так называлась деревушка бабушки. Теперь я должна сделать отступление от начатого повествования. На музыкальном языке это называется fugato, а сколько их приходится испытывать в жизни!
БАБУШКА ЕКАТЕРИНА ЕВСЕЕВНА ЛОРЕР
Бабушка Екатерина Евсеевна Лорер была рожденная княжна Цицианова. Во время Петра Великого царь Вахтанг просил подданства России, во избежание нападок враждебной Персии и Турции. С ним приехало множество княжеских и некняжеских родов: Цициановы, Багратионовы, Давыдовы, Эристовы и другие. У князя Евсевия и жены его был единственный сын, князь Дмитрий. Он сделался известен своим хлебосольством и расточительностью да еще привычкой лгать вроде Мюнхгаузена. Он женился на по-
25
той, что ни она, ни другие не подозревали, что это точно высокие добродетели. Ей самой и всем казалось что она не заслуживает особого внимания и благодар.' ности. Амалия Ивановна была все в доме: и нянька, и учительница, и ключница, и друг маменьки, и вторая мать нам, даже доктор. Ее глаз и присмотр были везде. Она любила чистоту и порядок. В пять часов она уже просыпалась, тотчас надевала корсет, кофточку, юбку и тотчас отправлялась в буфет, где выдавала провизию повару и буфетчику. Потом поднимала нас и мы повторяли за ней «Vater unser» *. Тотчас после завтрака, т. е. молока с булкой, а Амалье Ивановне приносили кофе со сливками, мы отправлялись в сад, где собирали цветы, дикую спаржу, сморчки и подбирали яблоки и груши. Эти прогулки доставляли нам истинную радость наших дней; они повторялись вечером, до ужина. В Одессе было так невыносимо жарко, что в 10 часов закрывали ставни, поливали пол водою; я вязала, но никогда не могла дойти до дорожки, и мы лежа дремали. В час подавали обед. Повар был очень хороший, из Москвы. Отец его купил со всем семейством у господина Высоцкого; но он пил запоем, потому маменька его лечила черными каплями. Иногда этот артист Дмитрий нас оставлял без обеда. Тогда посылали за Артемием Макаровичем Худобашевым; он являлся, угрожал Дмитрию полицией, тюрьмой, и этот на несколько времени приходил в повиновение.

Вдаль до крепости изредка пушки стреляли, и слышался какой-то неизъяснимо-грустный гул, который сливался с заунывным звоном колоколов. Le glas de la mort ** очень хорошо выражает чувство, которое охватывает душу. Тело еще простояло три дня в крепости. Потом отслужили последнюю заупокойную обедню, панихиду и опустили бренные останки труженицы в землю. Печаль и рыданья были неумолчны: плакали и дети, и взрослые, и старики.