Cтарый 4емоданЛ.Н.Толстой
В ПОСЛЕДНИЙ ГОД
К ЕГО ЖИЗНИ
ОТ АВТОРА
Я познакомился с Л. Н. Толстым 23 августа 1907 года, в бытность мою студентом историко-филологического факультета Московского университета, при переходе с первого курса на второй. Затем я посетил Льва Николаевича в 1908 и в 1909 годах. В последний раз, 23 декабря 1909 года, я привез в Ясную Поляну рукопись составленного мною систематического изложения мировоззрения Толстого. У самого Льва Николаевича отношение его к отдельным вопросам изложено в специальных трудах,— скажем, вопрос о социальном неравенстве— в книге «Так что же нам делать?», вопрос об искусстве — в книге «Что такое искусство?», рабочий вопрос — в «Рабстве нашего времени», отношение к государству—главным образом, в сочинении «Царство божие внутри вас», отношение к православию — в книге «Критика догматического богословия» и т. д. и т. д. В «систему», изложенную в одном основном сочинении, Лев Николаевич своих взглядов не сводил и сводить отказывался. «Если это будет нужно людям,— говорил он,— то пусть они сделают это сами».
Меня, как студента «философской группы» историко-филологического факультета, заинтересовала как раз эта задача, и я ее выполнил в книге «Христианская этика. Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого»
Лев Николаевич помог мне в самом процессе моей работы. Именно когда мне понадобилось изложить взгляд Толстого на науку и образование и я не нашел Достаточных материалов в печатных источниках, Толстой написал особую большую статью «О воспитании»2
27
в виде письма ко мне, данными которого я и воспользовался.
В декабре 1909 года Лев Николаевич прочел мою работу, одобрил ее и впоследствии снабдил небольшим предисловием, с которым она была дважды издана в Москве ( в 1917 и 1919 годах), а также переведена на болгарский и французский языки.
При свидании со мной в Ясной Поляне в 1909 году Лев Николаевич посоветовал мне показать мою работу В. Г. Черткову, занимавшемуся издательской деятельностью. С письмом Льва Николаевича, рекомендовавшим меня и мою работу В. Г. Черткову, я посетил последнего в имении Крёкшино под Москвой. Чертков же, познакомившись с письмом Толстого и с моей работой, нашел возможным порекомендовать меня Льву Николаевичу в качестве личного секретаря.
Дело в том, что как раз незадолго перед тем, в августе 1909 года, в Ясной Поляне был арестован и сослан на два года в Пермскую губернию секретарь Толстого Н. Н. Гусев. Ему вменялась в вину рассылка по почте запрещенных цензурой сочинений Толстого. Лев Николаевич остался без «помощника» (как называл он своих секретарей). Ему помогала до известной степени его младшая дочь Александра Львовна, но помощь эта ограничивалась, главным образом, перепиской черновиков и была недостаточна. Нужен был человек, который был бы знаком с мировоззрением Толстого и мог бы самостоятельно отвечать на письма по религиозным и философским вопросам. Кроме того, Льву Николаевичу требовалась подчас и более сложная помощь в любимой работе его последних лет — составлении сборников мыслей, излагающих его жизнепонимание. И для этой работы нужен был еще один, более опытный, сотрудник. Книга моя, по-видимому, убедила Черткова в том, что меня можно привлечь для такого сотрудничества.
Списавшись с Л. Н. Толстым, Чертков через несколько дней передал мне его приглашение приехать в Ясную Поляну.
— Согласны вы на это?—спросил он.
Разумеется, я был не только согласен, но совершенно счастлив получить возможность постоянной близо-
28
сти с человеком, к которому не мог относиться иначе, как с величайшим преклонением и любовью.
— Но вам придется жить сначала не в Ясной Поляне, а за три версты от нее, на нашем хуторе Телятинки. Там живет сейчас наш управляющий, молодой человек из крестьян, и еще двое-трое лиц. Из Телятинок вы можете хоть каждый день ездить в Ясную Поляну и брать от Льва Николаевича работу,— добавил Чертков.
Имелось одно деликатное обстоятельство, препятствовавшее тому, чтобы я поселился сразу в Ясной Поляне: это ревнивое отношение младшей дочери Толстого к появлению новых людей и особенно новых «помощников» отца в доме. От такого ревнивого чувства Александра Львовна, оказывается, была не свободна и по отношению к Н. Н. Гусеву. Так как у меня никаких «завоевательных» планов не было и я мечтал только в той или иной мере быть полезным Льву Николаевичу, то я нисколько не возражал и против того, чтобы поселиться, в самых скромных условиях, в Телятинках.
Не удивился я тогда и просьбе Черткова посылать ему копии моих дневниковых записей, если я их буду вести, что он находил весьма желательным. Естественно, что административно высланный из Тульской губернии и лишенный возможности поддерживать личное общение с Толстым Чертков должен был особенно ценить любую письменную информацию о жизни в яснополянском доме.
Секретарь Черткова А. П. Сергеенко вручил мне даже несколько экземпляров английских тетрадей с тонкими и особо прочными прокладными листами; писать следовало химическим карандашом с «копиркой», а затем отрывать копии по пунктиру и отсылать их в Крёк-шино. Я обещал это делать и действительно первое время аккуратно исполнял свое обещание. Однако со временем, во вторую половину 1910 года, когда В. Г. Чертков сам появился на яснополянском горизонте и когда события в семье Толстых приняли драматический характер, я понял, как стесняла меня «цензура» со стороны Владимира Григорьевича, и под разными предлогами перестал доставлять ему копии дневника, хотя этого и требовали от меня.
29
Меня предупредили также, что жена Л. Н. Толстого по своему характеру и взглядам является совершенно чуждым, если даже не враждебным ему человеком. Это было ново для меня, тем более что при первом знакомстве Софья Андреевна произвела на меня вполне благоприятное и даже довольно сильное впечатление. Мне понравился прямой взгляд ее блестящих карих глаз, понравились ее простота, доступность, интеллигентность. Тронуло любезное и гостеприимное отношение к человеку, впервые ею увиденному, об идейной близости которого с Толстым она отлично знала. Конечно, я к ней, как к жене Толстого, мог относиться только с величайшим уважением, какие бы отношения ни существовали между нею и ее мужем.
Наконец все сборы окончились, я ликвидировал свои дела в Москве и переехал в Тульскую губернию.
В аристократической Ясной Поляне, где, между прочим, проживала тогда старшая дочь Толстого, обаятельная и умная Татьяна Львовна, со своим мужем М. С. Сухотиным и пятилетней дочерью Таней, встретили меня не менее радушно, чем в демократических Телятинках. Я не говорю уже о самом Льве Николаевиче. Но и Софья Андреевна отнеслась ко мне с прежней любезностью и, по-видимому, с полным доверием: хоть я и приехал «от Черткова», но все же я был «московский студент», и за это многое можно было простить. И только одна Александра Львовна держалась суховато. Здороваясь и прощаясь, она вежливо пожимала мне руку, но глаза ее при этом оставались суровыми, а тонкие губы на бледном лице были сжаты.
Начал я свою работу 17 января 1910 года, причем проживал сначала в Телятинках, а потом либо в Ясной Поляне, либо в Телятинках, до самой смерти Толстого 7 (20) ноября 1910 года.
Общаясь со Львом Николаевичем, я вел дневник, записи которого и составляют эту книгу.
ЯНВАРЬ
17 января 1910 года.
егодня, в день приезда в Телятинки, я, пообедав и устроившись в моей комнате, отправился с управляющим хутора, молодым человеком, моим ровесником, в Ясную Поляну, местопребывание великого человека, с которым так неожиданно сблизила меня судьба. С собой я вез письмо Льву Николаевичу и фотографии его с внучатами для него, для их матери О. К. Толстой (жены Андрея Львовича), и для бабушки, Софьи Андреевны: все от Чертковых.
| Но Льва Николаевича не оказалось дома: он гулял с родными, как я мог понять по позднейшим разговорам в столовой. Мне довольно долго пришлось ждать его в приемной. Милый дедушка вошел в валенках (пимах, по-сибирски), бодрый и свежий, только что с мороза.
Р — Я так рад, так рад,— говорил он,— что вы приехали. Как же, Владимир Григорьевич писал мне! И ^мне понадобится ваша помощь: «На каждый день»1 так много требует работы...
Щ-— Ну, а как ваша работа? 2— спросил он.
I Я ответил, что пока еще не исправлял ее, но надеюсь скоро это сделать. В течение вечера Лев Николаевич еще раз спрашивал о моей работе. Он интересовался также статьей Черткова «Две цензуры для Толстого», написанной по поводу многочисленных искажений, допущенных «Русскими ведомостями» при печатании статьи Льва Николаевича «О ложной науке»3.
I Затем Лев Николаевич долго любовался присланными Чертковым фотографиями. На них были изображены Лев Николаевич и его внучата, Соня и Ильюша
31
Толстые. Лев Николаевич рассказывает детям сказку об огурце. «Шел мальчик и видит: лежит огурчик, вот такой...» и т. д. Дети смеются и с сосредоточенным любопытством смотрят на дедушку, ожидая продолжения рассказа.
— Прелестно, прелестно! — говорил он.— И как это он... захватит!.. Что это я рассказывал детям? Забыл... И ведь до какого совершенства исполнение доведено! Пойду удивить ими Соню и других.
Лев Николаевич шел отдыхать и просил меня подождать.
— А отчего это у вас губы сухие? Вы нездоровы? — спросил он у меня, уже выходя из комнаты.
Я отвечал, что, должно быть, устал, так как ночью плохо спал в вагоне.
— Ну, вот вы и ложитесь,— и он показал мне на диван,— и отдохнете, и прекрасно! Я ведь тоже пойду спать.
— Нет, спасибо, я буду читать.
У меня в самом деле был интересный материал: письма разных лиц к Льву Николаевичу, наиболее интересные, переписанные на ремингтоне и присланные ему со мною Чертковым.
Вечером, после обеда, за которым присутствовало, между прочим, семейство Сухотиных, мы прошли со Львом Николаевичем в его кабинет.
— Балует меня Владимир Григорьевич,— говорил Лев Николаевич,— вот опять прислал вас мне помогать *. И я думаю, что воспользуюсь вашей помощью; думаю, что воспользуюсь.
А затем мы приступили к работе. Я привез Льву Николаевичу корректуру январского выпуска его сборника мыслей «На каждый день». На первый раз он задал мне работу, которая заключалась в том, что я должен был сравнить содержание этой книжки с новым планом сборника, который был выработан Львом Николаевичем уже после того, как был сдан в печать январский выпуск. Тут же Лев Николаевич объяснил мне сущность этой работы. Впрочем, он колебался, печатать ли ему дальнейшие выпуски по новому или по
* Н. Н. Гусев был рекомендован Льву Николаевичу в качестве секретаря также В. Г. Чертковым.
32
старому плану, по которому были составлены четыре вышедших уже выпуска. Об этом он просил спросить письменно Черткова. По новому плану он предполагал выпустить новое издание, более доступное по изложению, более популярное.
Назавтра просил приехать в двенадцать часов. Вышел проводить меня в переднюю. Мне было радостно его присутствие, и, должно быть, чтобы увеличить эту радость, видя его бодрым и здоровым, я, застегивая воротник, все-таки спросил, как он себя чувствует.
— Для моих лет хорошо! — отвечал Толстой.
Я стал говорить ему, как я себя хорошо чувствую и как я хорошо прожил эту неделю у Чертковых, у — Как я рад, как я .рад! — говорил Лев Николаевич.
В его устах эти слова были особенно трогательны, потому что видно было, чувствовалось, что он произнес их искренне, что он именно «радовался», а не отдавал только долг вежливости. Он и все, что говорит, говорит искренне,— это я знал и по его сочинениям и давно заметил в нем самом.
— Какая там атмосфера хорошая,— продолжал я. — Хор-рошая!..— произнес Толстой тоном глубокого убеждения.
И когда я сказал, что я как-то сблизился там со всеми, хотя и жил недолго, Лев Николаевич заметил: — Всех нас сближает то Одно, что в нас, общее у всех. Как все линии в центре, так все мы в Одном Сходимся.
И он сблизил пальцы обеих рук. — Ну, до завтра! — поднял он высоко руку и опустил ее на мою ладонь.
Я с любовью пожал ее.
18 января.
Говорил с Львом Николаевичем после завтрака, следовательно, после того, как он уже успел проработать часа четыре и был более или менее утомлен. - Лев Николаевич поручил мне: собрать из его сочинений мысли о неравенстве на один из дней в сборник «На каждый день», что не было сделано, как требовал того план; просмотреть корректуру январского спи-
33
ска, исправить места неудовлетворительные в литературном отношении, то есть снять повторения, уточнить неясности и т. п.
— Смелее! — добавил Лев Николаевич.
Мне нужно было еще передать Льву Николаевичу некоторые поручения Черткова, но, видя, что он утомлен, я осведомился:
— Вы устали, Лев Николаевич. Может быть, в другой раз?
— Нет, нет, пожалуйста,— запротестовал он, откинулся в кресло и стал слушать.
Затем мы попрощались. Он пошел было к себе, но вернулся.
— Вы не смотрите, что я такой мрачный: я сегодня ужасно устал! — произнес он, делая особенное ударение на слове «ужасно».
Чего уж тут было «смотреть»! Я и сам не рад был, что послушался его и остался дольше времени.
20 января.
Поехал в Ясную Поляну нарочно утром, чтобы поговорить с Толстым до его занятий. Нет, он был уже в кабинете и просил подождать. Передавая ему собранные мною мысли о неравенстве, я заметил, что одну мысль — о том, что способность отдаваться занятиям наукой и искусством вовсе не отмечает выгодно человека,— я взял у современного философа Льва Шестова.
— Мысль очень хорошая,— сказал он.
— Лев Шестов писал против вас, но для вас это, наверное, ничего не значит?4
— Конечно! Ведь помещаю же я в своей книге часто мысли Ницше5.
Я прочитал Льву Николаевичу мысль Шестова, и он согласился включить ее в «На каждый день» *.
Попутно я заметил, что как раз ведь особенно распространено мнение, что люди науки, искусства — особенные, не такие, как все.
— Да, да... Вот, например, каково отношение к Чехову... Вы просматриваете газеты? Я говорю об юби-
* При дальнейших просмотрах сборника «На каждый день» Лев Николаевич исключил эту мысль.
34
лейных статьях®. То обстоятельство, что Чехов не знал и не нашел смысла жизни, представляется всем каким-то особенным, в этом видят что-то поэтическое!..
По поводу все той же мысли Шестова я высказал мнение, что сама книга Шестова о Льве Николаевиче неудовлетворительна и что прежде всего автор заслуживает упрека в незнании Толстого.
Толстой согласился, что ему часто приходится встречаться с такой критикой его взглядов, но все-таки поинтересовался Шестовым, книги которого у меня на руках, к сожалению, не оказалось.
Что касается работы, то Лев Николаевич просил меня собрать еще мысли о неравенстве для всех других месяцев в году: я ведь набрал только на январь, а содержание каждого месяца составляется по одинаковой программе. Таким образом, нужно выбрать по крайней мере шестьдесят мыслей.
— Мне страшно надоело самому выбирать,— говорил Лев Николаевич, морщась и смеясь.— Мне кажется, что в этой механической работе есть что-то стесняющее свободу мысли.
Кроме того, Лев Николаевич обещал дать мне экземпляр рукописи его «упрощенного» «На каждый день», с новыми вставками и изменениями7.
— А вы его опять просмотрите критически,— говорил он,— и проследите, что из него годится для этого первого текста, что не годится: одно возьмите, другое выбросьте.
Сегодня же Лев Николаевич объявил, что, не дожидаясь ответа В. Г. Черткова, он решил оставшиеся выпуски «На каждый день» напечатать в их настоящем виде, по старому плану. По новому плану выйдет то же сочинение в популярном изложении.
Завтра мы условились, что я приду вечером, в семь часов.
21 января.
— Лев Николаевич болен и лежит,— услыхал я в передней яснополянского дома от старого слуги Ильи Васильевича Сидоркова, приехавши туда вечером.
Оказывается, Лев Николаевич занемог с самого Утра, так что видеть его и заниматься с ним нечего
35
.......................
<<<---
