Cтарый 4емоданЧасть третья МОСКВА
КУКУЙ-ГОРОДОК
Въезд царицы в Москву ознаменовался не совсем приятным событием. Еще далеко за заставой императорский поезд был встречен толпами голодного и оборванного люда. Здесь были рабочие московских суконных фабрик, выполнявших поставки на казну; рабочие из ближних и дальних городов, прибывшие в Москву искать суда и справедливости против своих хозяев-фабрикантов; беглые крестьяне, выгнанные из своих деревень голодом и притеснениями и наводнившие Москву в поисках куска хлеба; московские колодники, скованные попарно цепями иссеченные кнутами и почти совсем раздетые, которые, несмотря на свой ужасающий вид, издавна пользовались привилегией бродить по Москве невозбранно, выклянчивая себе пропитание, в котором им отказывала казна. Ночью они являлись на ночлег и поверку во узилище, помещавшееся в самом Кремле, а днем могли шататься, где им вздумается, лишь бы не просили у тюремщиков есть.
Рабочие многих московских фабрик не работали уже несколько недель, дожидаясь приезда царицы, чтобы подать ей челобитные. В этих, челобитных указывались и причины, вынудившие их бросить работу: «работай не работай, а все одно, с голоду подыхать приходится». Просили защиты от хозяев, «кои смотрят на них, аки на неживых, в пище и питье не нуждающихся, а требуют работы, аки с живых, здоровых и сытых людей».
Эти толпы оборванных "людей бежали за поездом царицы, протягивая свои челобитные. Форейторы стегали «людишек» длинными бичами, конвойные отгоняли нагайками и топтали конями. Поезд не остановился, и челобитные
256
приняты не были. Императрица проследовала в Головинский дворец, куда за нею бежала часть толпы. Остальные рассеялись вдоль дороги, швыряя в проезжающих комьями снега и конским пометом.
В этот же день генерал-губернатор Москвы получил от императрицы строгий выговор за допущение неприличного сборища. Чины гарнизона, заведующие порядком в столице, получили от генерал-губернатора выговор еще более строгий. Некоторые поплатились гауптвахтой. Охрана была усилена. Этим дело и кончилось.
В дальнейшем жизнь двора потекла по обычному руслу, как она текла и в невской столице.
Немало трудов и усилий потребовалось, чтобы наладйть заново театральный аппарат. Он был сверх меры громоздок, раздроблен, противоречив по интересам составляющих его частей, а главное — лишён единого разумного руководства.
Гофмаршальская часть служила лишь вывеской; все существенное организовывалось как-то само собой, поми* мо нее.
В Москве имелся только один-единственный придворный театр, именовавшийся «Новым оперным домом». Помещался он в немецкой слободе в Кукуй-городке, у реки Яузы, по соседству с Головинским дворцом.
Театр был построен около десяти лет тому назад, ко дню коронации Елизаветы Петровны, архитектором Растрелли. Сейчас он достаточно обветшал и уже давно Дни и ночи приводился в благоприличное состояние.
Это было грандиозное Деревянное сооружение, установленное на каменном фундаменте и вмещавшее несколько тысяч зрителей.
Первоначальная постройка, гармоничная, несмотря на огромные размеры, в строго античном стиле, с гигантскими деревянными колоннами, была испорчена позднейшими пристройками, служившими складами для декораций и уборными для артистов.
Внутри театр имел три строго обособленных «аппарта-мента», или яруса. Первый состоял из ряда лож и обширного сидячего партера. Он предназначался для благородной публики, не особенно близкой ко двору. Во втором ярусе помещались две ложи императрицы — средняя и боковая, сообщавшиеся между собой и представлявшие как бы одно целое, а также великокняжеская Ложа и ложи придворной знати. Здесь же находился ряд салонов. Третий
257
ярус имел отдельные входы я выходы и сплошь состоял из балконов и галерей. Он предоставлялся в распоряжение почтенных лиц города и знатного купечества. Сюда же, при наличии свободных мест, допускалась и иная публика, при непременном условии «абы оная одета была не гнусно» и, разумеется, за деньги.
Театр имел три подъезда: императорский, великокняжеский и средний — для прочей публики, с боковыми лестницами на третий ярус.
Внутреннее убранство было просто и не отличалось излишней роскошью, если нё считать больших художественных плафонов, выполненных первоклассными итальянскими мастерами, да дорогой штофной обивки 8 ложах высоких особ. Все барьеры и скамьи были обиты по-казенному: красным сукнОм с желтой тесьмой.
Обширная, высокая и поместительная сцена, снабженная изумительными по совершенству машинными приспособлениями, позволяла устраивать спектакли, отличавшиеся сложностью и грандиозностью, с множеством моментальных перемен и превращений.
Необходимость отстоять место русской труппы о общем репертуаре и не дать оттеснить себя на задний план вынуждала Сумарокова и Волкова присутствовать на множестве совещаний' как с участием гофмаршала, так и без него, в виде предварительного сговора представителей отдельных трупп. Главенствующее положение, естественно, отводилось итальянской опере, но при этом необходимо было оправдать существование в других видов увеселений.
В условиях невообразимого сумбура, с величайшими усилиями; все же наконец театральная жизнь Москвы кое-как наладилась>Итальянская опера и балет чередовались с французскими и русскими спектаклями.
Часто представления носили причудливо смешанный характер. Какая-нибудь французская комедия или драма прихотливо перемежалась целыми вставными балетами с участием итальянских и русских танцовщиков.
Последние все успешнее конкурировали со своими итальянскими собратьями, усвоив не только их технику и виртуозность, но и внося в танцы свой стиль, порывистость и страстность, далекие от принятой классической итальянской манеры. Все чаще имена европейских "знаменитостей — Фоссано, Коломбо, Маркони, Джорджино Тордиас, Фабиани — чередовались' с именами Авдотьи Тимофеевой,
258
Аграфены Ивановой, Натальи Сергеевой, Афанасия Топоркова и других.
Нелепое и обидное впечатление производило обыкновение отбрасывать в печатных программах фамилии русских танцовщиков, оставляя только одни их имена, иногда в уменьшительной форме: Авдотья, Афанасий, Афоня, Афояюшка, Семушка, Семка. То же самое практиковалось нередко и по отношению к русским певцам. Но в условиях того времени большинству зрителей это даже не бросалось в глаза.
Во время одного смешанного балетного спектакля, когда русские танцовщики изо всех сил старались заткнуть за пояс итальянцев, Олсуфьева вошла в комедиантскую ложу, где среди прочих находились и Сумароков с Волковым. В руках она держала программу, отпечатанную на атласе.
— Господа, важные новости. На Олимпе кавардак. Не то поветрие мезальянсов, не то что-то еще похуже. Боги в смятении.
— В чем дело, дорогая? — с удивлением спросил Сумароков.
— Я же говорю — в кавардаке. Вот, извольте посмотреть.
Елена Павловна передала Сумарокову программу. Там значилось:
Богиня Венус.... Синьора Фабиани
Бог Марс . . . . .Синьор Джорджино Тордиас
Галатея оживленная...Авдотья
Бог Плутос ........ .Синьор
Фоссано Богиня Прозерпина, супруга- его ....Акулина.
—Афони и Акули завоевывают Олимп и уже вступили в родство с бессмертными! А вы чуете, чем это пахнет? — серьезно проговорила Олсуфьева.
Сумароков рассмеялся:
— Так это ж дело обычное. А вы разве впервой такое видите? Наши Авдотьи и Акулины никакие не синьоры и даже фамилий не имеют.
259
-Наше дело дать им эти фамилии, Алексаша. Простите, я хотела сказать—господин Сумароков.
— Так будьте же вы их крестной матерью, Аленушка,—, засмеялся Александр Петрович.
— Попробую.
Олсуфьева вышла из ложи. Комедианты видели, как она появилась в императорской ложе, где находилась и великая княгиня. Там в перерыве просматривали программу и хохотали. По-видимому, Елена Павловна по обыкновению острила и смещила всех.
На другой день вышло распоряжение печатать не только имена, но и фамилии русских танцовщиков, однако без буквы «IV впереди, что могло повести к излишнему зазнайству. У кого не было фамилий, надлежало именовать по отчеству: Аграфена Ивановна и т. д.
— Реформа! Замечательнейшая реформа царствования, каких не бывало со времен приснопамятного Петра I,— смеялась Олсуфьева.— Горжусь! И моя капля — чего только, не знаю — есть в этой бочке дегтя. Надо проситься, чтобы меня назначили сенатором этого холщового царства. Все-таки почетнее, чем нюхать целыми днями крепкие духи моей повелительницы...
— Вы — бедовая особа,— сказал, в шутку беря ее за ухо, Сумароков.
— И не особа и не бедовая, а просто незаметная козявка. А уши прошу мне не оттягивать. И без меня достаточно вокруг представителей известной породы.
Между тем Семены, Кузьмы и Акулины, не без скандалов и отчаянных потасовок с синьорами и синьоритами, отвоевывали свое место на переменчивом театральном Олимпе, вызывая подчас бурю восторгов среди своих поклонников в зрительном зале. Немалая часть зрителей частенько отдавала предпочтение Авдотьям и Кузьмам перед громкими именами европейских знаменитостей. И не в силу одного лишь пристрастия к русским скромным именам.
В числе почитательниц русских талантов оказалась и экономная великая княгиня. Она уже давно прикинула, что русским талантам, по природе бессребреникам, можно платить гроши, не в пример колоссальным аппетитам господ иностранцев.
Последние тоже понимали это. Но их право на участие в дележе государственного золотого руна было узаконено обычаем. Поэтому они с чисто южной горячностью оттира-
260
ли от театра непрошеных конкурентов. Теперь, когда артисты всех тру'пп5 были вынуждены делить одну и ту же сцену, ежедневно сталкиваясь, обоюдная нервозность усилилась.
Размещенные на жительство в двух больших домах по соседству с: теа1"ром и перемешанные весьма причудливо, артисты обеих трупп не имели положительно ни одного часа, который избавлял бы их хоть на время от ненавистного лицезрения друг друга. В актерских общежитиях, разноязычных и разнохарактерных,: не было конца ссорам и сварам.
Не только гофмаршальская часть, но и личная канцелярия императрицы заваливались ворохами мелочных и придирчивых жалоб.
Скромнее других держалась юная русская труппа. Она ни на кого не жаловалась и не вызывала ни с чьей стороны жалоб.
Императрица всецело ставила это в заслугу Сумарокову, хотя он-то более всех других и способен был доводить любой пустяк до наивысшего кипения страстей. ►В действительности сдерживающим началом являлся Федор Волков. Екатерина знала это и потому при всяком случае старалась выделять умного и тактичного ярославского комедианта.
Русская труппа занималась с утра до вечера, перекраивая весь свой репертуар, замещая женские роли актрисами, все же недостаточными в числе. Для занятий приспособили один из пустующих заЛов соседнего Лефортовского дворца. Там было не особенно уютно, но все же работа шла без помехи.
Большие успехи делали сестры Ананьины, в особенности Мария. Ценным приобретением оказалась Авдотья Михайлова. Не портила дела и пожилая Зорина, игравшая роли всяких нянь и наперсниц. Но ощущалась настоятельная потребность в сильной актрисе на трагические роли, а ее-то и не было возможности достать.
Между Волковым и Олсуфьевой произошла легкая размолвка.
Прошло с неделю или более. Елена Павловна за кулисами не показывалась. Федор только однажды заметил ее мельком в ложе' императрицы во время французского спектакля. Французы давали сумароКовского «Синава», переведенного по желанию царицы на французский язык.
261
Сумарокову весьма польстила такая честь. Он сидел в директорской ложе, довольный и сияющий. Затащил туда и Волкова. Однако пьеса шла плохо, и это всем бросалось в глаза. По сцене ходили какие-то маркизы, наряженные в древнерусские костюмы. Актер, игравший волковскую роль — Синава, из кожи лез, чтобы быть похожим на Волкова.
Сумароков посмеивался: •
— Подгадили французы. Своего Расина они много лучше играют. А Синав-то, Синав! Ты замечаешь, Федя, ведь он во всем тебе подражает. Точная копия!
— Неужели я так же плох бываю, Александр Петрович? — ужаснулся Волков.
— Что ты, дружок! Да он потому и плох, что тебе подражает. Играл бы по-своему — было бы куда лучше. Я доволен. Ты не можешь себе вообразить, Федя, как я горжусь вами всеми, талантами самородными. Пусть и «сама» сличит. Полагаю, и от ее глаз не укроется.
По окончании спектакля стали тащить Волкова к себе ужинать. Федор отговорился поздним временем и усталостью, хотя было еще почти светло. В нем опять нарастало -такое знакомое будоражащее ощущение.
Федор в последнее время приятельски сошелся с двумя симпатичными ему лицами: с художником Перезинотти и с майором Рамбуром, заведовавшими технической частью всех Трупп.
Рамбур как-то зазвал Федора к себе обедать.
За первым приглашением последовало приглашение приходить обедать ежедневно. Федор, стесняясь, отнекивался.
— Языки чесать будем вволю,— соблазнял его француз.— Неразумно как-то одному со стульями разглагольствовать.
— Собеседников вы себе всегда найдете, Степан Степанович. Только пожелайте.
— Да я с вами желаю, а не с кем-либо.
— Неловко это как бы получится, нахлебннчать-то.г.
— Приловчимся.
Волков начал частенько наведываться к Рамбуру. Ежедневно видя старика за выполнением многочисленных и сложных обязанностей его по театру, Федор удивлялся его хладнокровию, распорядительности, вездесущности и совершенно исключительной памяти. Как-то не удержался и сказал ему:
262
— Степан Степанович, вам бы армиями командовать впору. Фельдмаршалом быть.
— А пошто? — удивился француз.— Мало без меня кровопускателей? Не люблю я членовредительства. Когда танцорка какая на неровном полу щиколотку себе свернет,— и то я епитимью на себя наложить готов за повреждение балетной .косточки. А там — сплошная мясорубка. Ну его, фельдмаршальство всякое! Я театральный провиантмейстер — и довольно с меня. Вы думаете, не пробовали меня в чины разные производить? Пробовали! Только, благодарение богу, я удачно отмаливался. Ну, и оставили в покое, по трусости моей как бы. Майора чин вот навязали-таки. Так ведь это — майор невсамделишний, а только театральный. Вот как у вас в трагедиях полководцы да герои разные бывают, которые ножа кухонного в руках никогда не держали. Вы думаете, сие плохо? Отменно хорошо. Кабы моя власть, я бы все войны театральными сделал. Махай, робя, картонными мечами! Ура! И шумно, и вреда никому никакого.
— Без войн, Степан Степанович, нельзя.
— Без театральных то есть?
—- Нет, без настоящих.
— Ну, без энтих можно. Не тронь никого — и к тебе никто не полезет. Без театральных баталий — без тех нельзя. Скучно. Публика шум обожает,
Старик любил поболтать, особенно на театрально-военные темы, но только с человеком толковым и понимающим. Федора Волкова он сразу отличил н прямо-таки влюбился в него. . ;,
Иногда за столом у Рамбура присутствовал еще кто-нибудь. Чаще других — Перезинотти и Валериани. Француз был старым холостяком и жил одиноко.
Валериани обладал желчным и раздражительным характером. Рамбур его не особенно жаловал, в глаза и за глаза называл занозой.
— Около сего синьора занозиться можно, осторожнее! — предупреждал он Волкова и Перезинотти.
О последнем говаривал:
— Кабы все люди были, как Перезинотти, на свете не было бы никаких передряг. ^
Перезинотти был восторженным мечтателем, человеком влюбленным в свое искусство и ничего кроме него не признающим. Он положительно бредил красками. Мыслил ка-
263
кими-то цветными пятнами. Человеческие характеры в его представлении окрашивались в определенные тона. В его речи часто попадались такие выражения, как «голубая душа», «лиловая грусть», «лазоревая дама», «фиолетовый человек», «серенькое дарование».
. Сознался однажды, что с .именем Рамбура у него связано этакое ярко-желтое пятно.
— Масляное? — спросил француз.
— Нет, синьор, много, много ярче,—сказал итальянец, полузакрыв глаза.— Вот синьор Валериани — весь оранжевый, а Федор Григорьевич — пурпурный.
— Чем же кажетесь вы сами себе, синьор?
— Я сам? Чем-то неопределенным... Со многими оттенками... где перемешаны многие цвета...
— Как на краскотере? — усмехнулся Рамбур.
.—- Не совсем так,— мечтательно ответил итальянец, не уловив иронии в словах француза.— Правильнее бы сравнить с неяркой палитрой...
— С палитрой, на которую сели? —>• подсказал француз.
— Пожалуй,— подумав, согласился Перезинотти.— Вы правы, синьор, с палитрой, на которую осторожно сели. Края пятен становятся тогда слегка расплывчатыми.
. — Может быть, скорее похоже на отпечаток места, которым сели? — добродушно пошутил Рамбур.
. — Отпечаток дает более тусклые тона. А это — гораздо ярче,— закрыв глаза, сказал художник, вызывая в памяти сочетание цветов, которое он собой представлял.
Рамбур вздохнул и сказал сердечно, как бы извиняясь за свои насмешки:
— Чудесный вы человек, синьор художник! Редкий человек! Как бы вы сами себе ни представлялись, в моих глазах вы состоите из одних нежных и ласкающих красок.
— О нет, Степан Степанович! — воскликнул Перезинотти.-*-Много замечал блеклых, даже грязноватых тонов.
— Не верьте, это- обман зрения,— твердо проговорил Рамбур.
Волков с улыбкой посмотрел на 'детски восторженного итальянца.
264
2
РОЖДЕНИЕ РУССКОЙ ОПЕРЫ
Екатерина носилась с мыслью упорядочить все театральное дело. Предполагала часть спектаклей сделать общедоступными, имеющими воспитательное значёние для народа.
Она не любила и не понимала музыки. Итальянскую оперу находила дорогостоящей и вредной затеей. Мечтала если не распустить ее совсем, то хотя бы заменить добрую часть итальянских певцов русскими.
Неоднократно спрашивала на этот счет мнение Волкова. Он высказывался по своему обыкновению Откровенно и в том смысле, что для общедоступных спектаклей требуется юсобый театр и особо подготовленная труппа. Здесь зрители должны чувствовать себя: свободно, не будучи стеснены присутствием знати. Создание такого театра ~ дело долгое, главным образом из-за подготовки артистов. Однако стремиться к этому разумно и желательно. Что касается итальянской оперы, то было бы полезно заменить ее исподволь оперой русской, так как имеется уже4 целый ряд русских певцов, не уступающих иностранцам. Здесь сайым трудным будет—; создание русских опер, и без 'иностранцев в этом деле пока все равно не обойтись.
Екатерина такие же мысли часто внушала императрице.
Она установила постоянные совещания о нуждах театра под своим председательством. Сначала это касалось •только русского театра. В состав совещания входили Сумароков, Волков, художник Перезинотти и капельмейстер Арайя, когда требовалось, писавший музыку также и на русские мотивы.
Следует отметить, что все касающееся театра и музыки в течение ряда лет усиленно итальянизировалось. Даже такая косная область русского /искусства, как церковное пение, не избегла общей участи. Итальянская вокализация считалась как бы обязательной. Декоративная сторона русских спектаклей также носила печать итальянщины.
Против такого объитальянивания всеми силами восста-вали Сумароков и Волков.
Главный художник Валериани не понимал и не признавал никакого иного искусства. Зато его помощник Перези-иотти очень увлекался древнерусской живописью, идеей
265...
................
<<<---
