Cтарый 4емоданЕРМАК
или
ПОКОРЕНИЕ СИБИРИ
Со всем тем, я не дерзнул бы украсить труд свой почтеннейшим именем
Вашего сиятельства, зная тонкость и разборчивость вкуса Вашего в литературе,
если б в то же время не знал и снисходительности Вашей ко всему отечественному;
и если б в романе сем не занимали самое почетное место знаменитые Строгоновы.
С глубочайшим почтением и совершенною преданностью имею честь быть,
Вашего Сиятельства, Милостивая Государыня! Покорнейшим слугою Павел Свиньин.
ВВЕДЕНИЕ
Мудрено поверить, что событие, подобное завоеванию Сибири, заслужило только несколько страниц в «Истории Государства Российского», хотя по-видимому, оно во всех отношениях представляло достойное поприще глубокомыслию и витийству Карамзина. Кажется непостижимым, почему знаменитый историограф наш не воспользовался сим великим событием, удивившим Европу не менее завоевания Америки, и не дал свободы неподражаемому перу своему, чтобы превзойти в красноречии описателя открытия Нового Света? Но удивление прекратится, когда узнаем на опыте скудность, неверность и безжизненность материалов, коими должен был историограф ограничиться. Скажем даже, что удивление наше увеличилось к таланту, умевшему из хаоса противоречий и темных преданий извлечь столько важных истин и составить столько прекрасных картин, ибо, по обязанности историка, Карамзин должен был каждое слово свое подкреплять документами, каждое определение основывать на свидетельстве неоспоримом, очищенном критикой! Летописи же о завоевании Сибири противоречат одни другом, начиная с положительных начал, до малейших подробностей, и вместе с тем не заключают в себе ни одной из сих последних, по которой бы историку можно было представить верную картину сего великого события или обрисовать, хотя бы поверхностно, исполинов, совершивших столь великое дело! Всякому русскому, думаю, всякому космополиту желалось бы познакомиться ближе с завоевателями Сибири: Строгановыми, Ермаком, Кольцом, Грозою, Паном и Мещеряком; но современные им бытоописате-л и не оставили нам красок для их портретов, и знаменитая эпоха сия утратилась даже в самих преданиях.
269
По крайней мере, мне стояло большого труда на самом месте собрать несколько подробностей, несколько поверий. Я радовался как приятнейшему открытию, как счастливой находке — малейшей догадке, рождавшейся при ближайшем наблюдении следов Ермакова похода. Сами сказки были для меня нередко лучом истины или очарованием поэзии! Одна только природа — природа единственная, величественная — мало изменилась в Сибири и с правдоподобностью переносила мое воображение в знаменитую эпоху завоевания полночного царства. «Может быть, об этот камень,— мечтал я,— ударялась также ладья Ермака, когда боролся он со стремнинами Ч усовой; может быть, он сидел осп этой лиственницей, на этом холме близ Тагила — полон дум великих?» И если мечты эти доставляли мне тогда особенное наслаждение, то теперь, ко1да я предпринял представить в живой картине покорение Сибири, они сделались для меня драгоценными, необходимыми. Таким образом, предания о князе Снцком, сражавшемся в рядах завоевателей Сибири под славным именем атамана Грозы; об усердии шамана к русским, немало содействовавшем Ермаку в покорении дикарей; о мстительности Мещеряка; об орле, упавшем к ногам завоевателя Сибири в минуту ранимости храброй дружины на это великое дело; о любви Грозы к Велике; несколько местных сведений о Строгановых и Кучуме; предания о названии Орла-городка и тому подобное — подали мне возможность выполнить мое предприятие, если и не совершенно, то по крайней мере достаточно для того, чтобы извлечь из мрака великие характеры, когорте вообще соединяя с доблестями и добродетелями слабостей недостатки человечества, бывают столь драгоценны для романиста и привлекательны для чкдегеля!
Рассмотрев беспристрастно покорение Сибири казаками, найдешь его еще удивительнее, еще чудеснее завоевания Америки Пиззаром и Кортесом. Правда, огнестрельное оружие и устройство войска делали [к дшсльныи перевес и на сторону казаке», которых дикие также сначала почитали за непобедимых и бессмертных. Но очарование это умалялось по мере их приближения к столице Сибири, ибо, как известно, Кучум защищал ее пушками. Итак, убийственное действие и гром пороха не были главной причиной дивных побед Ермака, а главная причина оных заключалась в личных его доблестях и мужестве его сподвижников.
270
Сочту себя весьма счастливым, если успею здесь доказать то и другое на самом деле. Для полноты же картины считаю нелишним присовокупить краткую выписку из Истории Карамзина, касательно первых сведений рпгг»«и о Сибири.
«Сие неизмеримое пространство Северной Азии,— говорит он,— огражденное Каменным поясом, Ледовитым морем, океаном Восточным, цепью гор Алтайских и Саянских,— отечество малолюдных племен монгольских, татарских, чудских и американских, укрывалось от любопытства древних космог-рафов. Там, на главной высоте земного шара, было, как угадывал великий Линнеи, первобытное убежище Ноша семейства после гибельного, всемирного наводнения; там воображение Геродотовых современников искало Грнфов, стерегущих золотое руно; но история не ведала Сибири до нашествия гуннов, турков, монголов на Европу; предки Аттнлины скитались на берегах Енисея; славный хан Дизавул принимал Юс-тинианова сановника Земарха в долинах алтайских; послы Иннокентия IV и Святого Людовика ехали к наследникам Чингисхановым мимо Байкала, и несчастный отец Александра Невского падал ниц пред Гаюком в окрестностях Амура. Как данники монголов, узнав в XIII веке юг Сибири, мы еще ранее, как завоеватели, узнали ее северо-запад, где смелые новгородцы уже в XI веке обогащались мехами драгоценными. В исходе XV столетия зи?мряя Москвы развевались на снежном хребте Каменного пояса, или древних гор Рифей-ских, и воеводы Иоанна III возгласили его великое имя на берегах Тавды, Иртыша, Оби, в пяти тысячах верстах от нашей столицы.
Уже сей монарх именовался в своем титуле Югорским, сын его — Обдорским и Кондийским, а внук — Сибирским, обложив данью сию монгольскую или татарскую державу, которая составилась из древних улусов ишимских, тюменских или шабанеких, известных нам с 1480 года и названных так, вероятно, по имени брата Батыева Шаба на — сдиновластителя северной Азии на восток от моря Аральского.
Но еще господство наше за Каменным поясом было слабо и ненадежно. Кучум, овладев Сибирью, искал благоволения Иоаннова, когти еще опасался ее жителей, насильно обращаемых им в магометанскую веру, и ногаев — друзей России. Но, утвердив власть свою над Тобольской Ордой, перезвал к себе многих степных киргизов и, женив сына Алея на дочери
271
ногайского князя Тин-Ахмата, уже не исполнял обязанностей нашего данника; тайно сносился с черемисой, возбуждал сей народ свирепый к бунту против Государя Московского и под смертной казнью запрещал остякам, югорцам, вогуличам платить древнюю дань России.
Царь Иоанн Васильевич, озабоченный важными, непрестанными войнами, не мог распространить ни власти своей над отдаленной Сибирью, ни наказать Кучума. Он уступил это, так сказать, Строгановым — богатейшим всельникам того края, позволив им строить крепости в земле Сибирской, чтобы стеснить Кучума в его собственных владениях и навсегда утвердить безопасность наших. В 1574 году он даровал им жалованную грамоту на землю неприятельскую».
Последствия доказали, с какой пользой и славою умный Строганов воспользовался сею царскою милостью, и вместе с тем заставляют решительно сказать, что без руководства его и пособий, предприимчивость и отважность Ермака, храбрость его дружины остались бы без успеха.
После сего трудно поверить, что в великом множестве разного рода бумаг, находящихся при конторах строгановских поместий и заведений, не отыскалось доселе никаких актов, касающихся похода Ермака, по которым бы можно было сделать свод сибирских летописей, приводящих противоречиями своими в недоумение не только историка, но и романиста, желающего основать свое повествование на истинах исторических. Не отыскалось актов, по которым бы можно было решить, которой верить из известных летописей: Строгановской, Есиновской или Ремезовской, различных между собой в самых главных показаниях. Так, например, по показаниям второй и последней (которым следовали Миллер и Фишер) Ермак привел к Строгановым дружину, простиравшуюся до 7000 человек, а следуя первой, которой держался Карамзин, она не превышала 840 человек. Столь же великая разница значится во времени той эпохи. Последователи тобольской летописи утверждают, что Ермак пришел к Строгановым в 1577 году, а Сибирская летопись означает 1579 год — годом их пришествия. Первая говорит о двух походах казаков от Строгановых, а последняя об одном. Но как в тех, так и в других столько несообразностей с местными обстоятельствами, что должно было иметь большое терпение, чтобы извлечь истину, согласить разногласия. Возможно ли, например, что-
272
бы Ермак, отправляясь на покорение Сибири, не узнал предварительно сего пути, или чтобы Строгановы не дали ему сведущих провожатых, тем более, что Сылва и Чу сова я давно были ими изведаны, и они имели даже селения на той и на другой? Подобная несообразность усматривается в Сибирской или Строгановской летописи, ще сказано:
«В лето 34 (1582) сентября в первый день, на память Преподобного отца нашего Симеона Столпника посланы из городков своих Семен, Максим и Никита Строгановы в Сибирь на Сибирского Султана волжских атаманов и казаков Ермака Тимофеева с товарищи и проч., и того же сентября в 9 день, на память Богоотца Иоакима и Анны, пришли воины в ту сибирскую землю бесстрашно и многие татарские городки и улусы повоевали вниз по Туре, и дойдя до Тавды реки в мужестве, и на устье той реки наймаше татар.»
Стало быть Ермак прошел более 600 верст, поднявшись по Чусовой против ее течения бурного и сильного, переправился через горный хребет, построил городок, взял многие татарские городки и селения в 8 дней! И это называется летописью исторической, и по этой летописи пишут слепо историю. Сама смерть Ермака представлена в них разнообразно, неудовлетворительно и оставляется на размышления и догадки, сообразные с местностью и обстоятельствами!
Автор сего романа старался, по возможности, пользоваться тем и другим и ласкает себя надеждой, что читатели, между прочим, найдут в нем удовлетворительное разрешение причин самых, по-видимому, чудных, несбыточных происшествий, равно как и бессмертных подвигов и неудач его героев.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Раздоры, главный город или столица донских казаков в XVI столетии.— Царская опала на казаков.— Девичник у атамана Луковки.— Таинственный гость.— Неразгаданный удалец.
На низменном острове, образовавшемся из соединения Северного Донца с Доном, видно было несколько сот землянок, мазанок и изб, обнесенных частым высоким тыном со сторожками по углам. Это был в XVI столетии главный город или войсковая станица донских казаков, называемая Раздорами. Одно уже название Раздоры некоторым образом объясняет предмет основания столицы удалых наездников, и действительно, не красота месторасположения, не изобилие в продовольствии или какие другие выгоды заставили казаков предпочесть это место всем другим станицам. Нет! Одно соседство с азовцами, мужественными, дерзкими и неутомимыми их врагами было приманкой для отвагов, стекавшихся отовсюду вкусить сладость войны беспрерывной, неумолкаемой, испытать прелесть опасности и осторожности днем и ночью, насладиться безропотным перенесением всех возможных недостатков, трудностей, ужасов и смертей... Раздоры, населенные столь отчаянными головами, служили
1) Отвага ми назывались у донцев храбрецы, люди, ищущие опасности и подвиги подобно странствующим рыцарям средних веков.
277
стражей и оплотом не только для всей Донской области, но и для России со стороны самых хищных ее соседей: турок, крымцев, ногайцев и черкесов .
Вот причина, почему русские государи дорожили существованием донцев и не столь были строги и взыскательны к ним, сколько они заслуживали своими разбоями по Волге, которые немало препятствовали распространению восточной торговли, делавшейся час от часу выгоднее для государства, особенно после покорения Астрахани. Сколько раз казаки бдительностью своей предупреждали или останавливали опустошительные набеги диких варваров на Украину. Едва прикормленные люди подают весть из Азова, что татары хлынули на Русь,— несколько сот или тысяч отважных наездников бросаются на переправы и броды, залегают в скрытых местах и, выждав врага, вымещают ему кровью за раны Отечества, берут у него пленников и награбленные сокровища и надолго отнимают охоту к хищничеству! Или, едва пронесутся слухи, что султан собирает Грозу на Москву, казаки выкапывают из песка свои лодки3 и несутся в Аксак-Денглис4 и далее в Понт-Евксинский; прорываются силой или обманом через железные цепи, протянутые в реке у сторожевых башен, нарочно выстроенных турками на Калаче и на мертвом Донце, и берут их корабли, каторги, ком яги; собирают дань с Колхиды; палят и разоряют прибрежные города и селения и наводят ужас на сам Царьград. Порта отлагает удар, приготовленный ею на Русь, удерживает ногайцев и крымцев и шлет послов к Белому царю — да уймет казаков разорять Оттоманские области. Но буйные казаки редко внимали увещеваниям и угрозам русских государей и, если по настоянию их мирились с азовцами, то для того только, чтобы через несколько дней отослать к ним размирную грамоту или врасплох напасть и разграбить послов султанских.
Таким образом вывело, наконец, из терпения царя Иоанна
1) Нередко казаки напоминали государям русским, что сторожат их древнее достояние — Тмутаракань
2) Доброжелатели, шпионы.
3) Возвращаясь из морского похода донцы закапывали в землю свои лодки, чтобы неприятель не нашел и не истребил их.4
4) Азовское море.
5) При разрыве мира та сторона, которая начинала войну, обязана была послать другой размирную грамоту. Не послать оной почиталось поступком бесчестным. Но аэовцы это часто делали, и тогца казаки поступали с ними без всякой пощады.
278
Васильевича разбитие казаками в 1577 году богатых бухарских караванов и Кизылбашского гонца, ехавшего в Москву по важному делу. Он решился наказать виновных, но, не желая еще истреблять или ослаблять их, требовал только голов атаманов, участвовавших в сем разбое: Ермака, Кольца, Грозы и Матвея Мещеряка. Казаки просили помилования, клялись, что перестанут буйствовать, своевольничать и обещались выдать все награбленное у персиян имущество, лишь бы прощены были их храбрые атаманы. С такою-то повинною отправили в Москву атамана Бритоусова и, хотя казаки надеялись, по обыкновению, получить прощение, дабы снова изменить, но слухи о великой на них опале Грозного и ужасы бедствий Новгорода, провинившегося перед царем, распространяли в Раздорах неведомые доселе страх и трепет.
Несмотря на то, перед домом старшего атамана Луковки, отличавшемся от прочих обширностью двора, обнесенного тростниковым забором, и огромностью тесового крыльца, называемого галереей, весело толпился народ и жужжал, как пчелы перед ульем. Все они от мала до велика спешили туда взглянуть и подивиться на богатые сговоры дочери атаманской. Обряды свадебные, самые простые и бедные, были новостью для жителей Раздоров, ибо казаки еще большей частью избирали жен по старинному обычаю на Майдане1, тем естественнее богатство, спесь и страсть атамана Луковки к подражанию московским обычаям возбуждали всеобщее любопытство. В этот вечер отправлялся у него девичник.
Тоща как на рундуке молодые казаки плясали журавля под громкие песни и тихие звуки гребешка и варгана, жених с невестою, причетом и зваными гостями сидели в красной избе и готовились приняться за сытный ужин, который, если не по изяществу яств, то по изобилию их и изобретательности, заслуживает быть описанным с некоторой подробностью.
На длинном дубовом столе, накрытом чистой скатертью, стояли в переднем конце несколько серебряных ковшей и
1) Для сего нужно было только казаку объявить на Майдане (т. е. сборном месте), «по в жены себе избрал такую-то. Столь же легко и тем же порядком разводился он с нею, после чего всякий другой мог жениться на отказанной, прикрыв ее полой плаща, что значило снять с нее бесчестье развода.
279
вызолоченная чара с царским орлом, а на заднем — оловянные кружки с медами и огромная медная ендова с пивом. Между ними расставлены были в деревянных ставцах и на шаях следующие блюда: в первом месте большой пшеничный круглик1 с рубленым мясом и холодное — студень, сек , лизни , приправленные огурцами, копченый лебедь и соленый журавль. Когда блюда эти были опорожнены или обнесены проворной ясыркой из турчанок, то места их заменили разные горячие: жирные щи, похлебка из курицы с пшеном и изюмом, морква4, борщ, лапша, дульма ; потом следовали жаренья: гуси, шурубарки6, поросенок с начинкой, ягненок с чесноком, часть дикой козы, драхва и кулики, а вместо пирожных подавали блинцы, лапшевник и в заключение уре-кашу, просо, приправленное сузьмою, т. е. кислым молоком.
Внутренность светлицы представляла также соединение богатства с самой грубой простотой: на тесовых скамьях нбро-саны были парчовые подушки и узорчатые персидские ковры. Передний угол посвящен был Божнице: здесь на двух полках, сколоченных кое-как из сосновых досок, блистало от сияния лампады несколько образов в серебряных окладах и жемчужных убрусах, украшенных сверх того свежими полевыми цветами; под образами лежало множество караваев, принесенных гостями жениха. По голым стенам развешано было дорогое оружие и конская сбруя всех соседних народов: вот под ногайское или черкесское седло подложена крымская или турецкая попона; там русская пищаль, рог и вязни обнимались с персидской саблей; в углу булатный нож и драгоценный турецкий сайдак держались на заржавленном гвозде с грубой украинской рогатиной; так что сие смешение, доказывая звание и достояние хозяина, представлялось как бы в искусственном беспорядке.
Не пора ли после сего познакомить читателя с лицами, присутствовавшими на празднике у атамана Луковки. Начнем с него самого: представьте себе старика с белою, как лунь, головою и серебряною бородой, с румяными щеками, широкоплечего, бодрого, веселого, и будете иметь верное изо-
1) Пирог круглый.
2) Филейная часть в разваре.
3) Языки.
4) Суп из баранины.
5) Из капусты с рубленым мясом.
6) Утки.
280
бражение Луковки. На нем была шелковая рубаха, подпоясанная шелковым же поясом. По правую руку его сидел жених. Сей последний был одет по-казацки самым щегольским образом, по тогдашнему обычаю: на нем был атласный кафтан с частыми серебряными нашивками; за шелковым турецким кушаком заткнут был булатный нож с черенком рыбьего зуба, а на ногах — красные сафьянные сапоги. Но, несмотря на полный казацкий наряд, с первого взгляда можно было угадать, что этот молодой человек был чужд сему обществу, что он вскормлен не на берегах тихого Дона. Его серые глаза, хотя беглые, не блистали огнем, который отличает обитателей Дона от всех других племен, составляющих обширное Русское царство, который служит казаку вывеской необыкновенной сметливости, предприимчивости, быстроты. Нет! Эти усы и кудри, красные как огонь, эта русая, мягкая борода на белом лице, не принадлежат донцу, с малолетства подвергающемуся влиянию стихий, ветра и солнца. Этот взгляд исподлобья не сроден казаку, имеющему чело открытое, светлое. И точно, атаман Луковка называл молодого зятя своего князем Сит-ским, за которого, говорил он, просватал дочь свою Велику, бывши тому два года назад в Москве. И прекрасная Велика сидела возле жениха своего в самом богатом наряде: парчовый кубылек и бархатный танк с куньим околышем, из-под коего висели дорогие жемчужные чикилики; но блестящий наряд совершенно противоречил унылому виду красавицы. Алые щеки ее покрыты были смертною бледностью, а черные глаза, горевшие до того как полуночные звезды, зарделись вокруг и редко, редко выказывались из-под цлинных ресниц. Все приписывали сию перемену девичьей стыдливости или горести невесты, покидающей дом родителей, расстающейся с удовольствиями юности. Но нет! Эта унылость открывала муку душевную, была вывескою сердца растерзанного. В продолжение всего праздника не выкатилась из очей Велики ни одна капля слезы отрадной, ни одна улыбка не оживила прелестных уст ее: она походила скорее на жертву, обреченную на смерть, чем на невесту, обрученную жениху.
И страдания Велики понимал только один мужчина средних лет, величавой, благородной наружности, несмотря на его небрежный, воинственный наряд и не изменявшуюся угрюмость, противоречившие совершенно щеголеватости и разгульной веселости прочих гостей. Всякий раз, как незнакомец
281
литию. В 1590 году Маметкул был в походе против шведов, а в 1598 году ходил с царем Борисом Федоровичем Годуновым к Серпухову, на встречу Крымских Татар, и везде отличался усердием и мужеством. В реляциях и современных грамотах он писался или царевичем сибирским, или Маметкулом-Ал-таумовичем. От него произошел род князей сибирских.
Храбрый царь — изгнанник Кучум, лишась в другой и последний раз своей столицы и царства, не хотел покориться своему року: долго скитался с шайками Ногаев, по степи Ба-рабинской, делал отчаянные наезды, не принимал никаких милостей от царя Русского, не слушал лаже увещаний сына своего Абдул-Хаира, который из Москвы славил великодушие Федора, и мирился только на одном — на возвращении ему Сибири, Сибири, которой приобретение становилось между тем час от часу чувствительнее и важнее для России. В 1585 году, то есть четыре года спустя по взятии Искера Ермаком Тимофеевичем, Сибирь доставляла уже в казну царскую ежегодно по 5000 сороков, 200000 соболей, 10000 лисиц черных, 500000 белок, кроме бобров и горностаев!
Но если есть средства исчислять сокровища, и даже определить количество золота, серебра и других драгоценных металлов, коими обогатила Сибирь новую свою обладательницу в течение двух с половиною столетий, то возможно ли оценить блага нравственные,— столь щедро ею на нее излиянные?
<<<---
