ШЕМЯКИН СУД,
или
ПОСЛЕДНЕЕ МЕЖДОУСОБИЕ УДЕЛЬНЫХ
КНЯЗЕЙ РУССКИХ

К ЧИТАТЕЛЯМ

Вместо предисловия.
История русская, исполненная примерами возвышенных добродетелей и низких пороков, героизма и слабостей, хотя с первого взгляда представляет богатые источники, разительные картины для искусного пера писателя; но сам Вальтер-Скотт затруднился бы в выборе оных для обработки по строгим правилам романизма; ибо не нашел бы главного — любви. Любви, на которой движется вся занимательность его творений, и которая есть душа всех творений, и которая есть душа всех отличных романов, как и всего живущего под луной. Нет сомнения, что прекрасные россиянки и в старину умели любить, как и ныне, имели те же страсти, как и прелестные их потомки. Но они любили и страдали в тишине своих высоких светлиц или мрачных теремов, куда не проникал глаз мужчины и где никто не мог их подслушать; они не принимали никакого участия в делах общественных, не решали судьбы царств, подобно героиням веков рыцарства.
В сем отношении избранный мной эпизод из русской истории имеет большие преимущества тем, что Елена лицо не вымышленное, а историческое. Главные события, с нею случившиеся, самые страдания и горести от честолюбия отца ее, боярина Иоанна Дмитриевича, ею претерпенные, основаны на свидетельстве бытописателей. Этого уже достаточно, и даже много по скудости подобных примеров в нашей истории.
Эпизод сей и с других сторон исполнен романизма и интереса. Для первого — характер Шемяки, который есть идеал непостоянства, вероломства и сластолюбия, соединение низких страстей: корыстолюбия, расточительности и разврата; и
5
возвышенных доблестей: мужества и предприимчивости. Злодейский его поступок с Василием, облеченный в форму шовного приговора, вместе с бесчисленным множеством вопиющих несправедливостей, насилий и хищничества, татю прикрытых личиной правосудия, оставили эту поговорку о суде идем як ином подобно тому, как несчастья Вагивия могут представить разительную картину бедствий, от избрания недостойных вельмож, убедить в истине, что наказание существует и всем свете Интерес основывается на чрезвычайно важных для государства событиях: начале единодержавия, ослаблении влияния греков и окончании распрей между удельными князьями.
Поселясь близ Галича, отчизны Шемки, я имел возможность списать с натуры места, выставленные здесь театром многих происшествий, и собрать едва уцелевшие предания, относящиеся к временам отдаленной древности. Сверх того, я руководствовался Березннкоиской летописью города Галича, держась впрочем, сколь можно бдижг истории нашего бос-смертного историографа, так, что не дерзал даже изменять слов его, косца имел надобность включать их в роман свой.
Быт России во времена порабощения татарами нашего отечества всего более затруднял меня по скудости сведений, кои сверх того разбросаны в многотомных и скучных творениях. Но в верном изображении местоположений Сарая и прочих становищ Золотой Орды я могу ручаться, мбо для оного я воспользовался и многими замечаниями и преданиями, собранными мной на тех самых местах и сохраненными в моих
путдит талшт^т
Если двадцатипятилетняя опытность и наблюдения над людьми всех стран и состояний могли облегчить автора в изображении характеров (ибо нет ничего легче, как отдавать вперед снова и отношения), то на сцимт истории можно читать вперед результат мер правительства. Мудрые, основанные на прилежном изучении и любви к отечеству — доставляют благоденствие и изобилие государству. От противных же мер происходят вредные и действия. Самые чудеса и напасти, частые и общественные, повторялись в разные века с равным откровенное. Перст Всевышнего карал или вразумлял честолюбцев и злодеев в урок грядущим поколениям. Мудрая Екатерина иэтчвала историю зеркалом царей!
6
Усердно же даго, чтоб спасая попытка моя раскрыть отдаленнейшую древность русскую пробудила окоту в русски авторах, более меня сведуп^х в исто реи и древностях нашего отечества, дини обработкой какого-нибудь события из первых времся царства русского или порабощения России татарами, подобно тому, как счастливые опыты романа «Кур-бский», для украшения коими «Отечественных Записок», я имел счастье споспешествовать автору убеждениями, ручательством в блестящем успехе и прочими, зависевшими от меня пособиями, породили Юрмя Милославского, Самозванца, Рославлена и многие другие прекрасные русские романы, которые распространили вкус к историческим романам, которые, црацщу сказать, во всех отношениях достойнее всего занимают отличные таланты и просвещенную публику!
Павел Свиньин. Богородское, 10 Декабря, 1831.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вельяминов послан великим князем Василием из Орды в Москву за казною.— Распутица.— Пожар в Москве.— Человеколюбивое обыкновение.— Вельяминов исторгает из огня девицу.— Первая любовь.— Костер на Кучковом поле для сожжения Колдуна.— Колдун спасен Вельяминовым.— Буйство народа.— Усмирение его.— Болезнь Вельяминова.
Осень 1431-го года почиталась в России самой продолжительной и ненастной, какой не запомнили и старики тогдашнего времени. В конце ноября не было еще санного пути, хотя реки давно стали повсюду, и грязь, разведенная дождями, лившими пред тем целый месяц, смерзлась острыми, крепкими глыбами, так что сделала дороги совершенно непроезжими и почти остановила внутреннее сообщение. Никакая лошадь не могла пройти более двадцати верст, не обломав копыт, и хотя аргамак, на котором ехал Вельяминов, был самой лучшей породы шал ох, славившийся в Орде необыкновенной крепостью и силой, но едва уже тащил ноги, и воевода чем более приближался к Москве, тем более увеличивалась его досада на усталость верного товарища, которого до половины дороги с трудом мог удерживать. Но сколь ни горел всадник нетерпе-
11
нием скорее добраться до Белокаменной, однако, помня то, что конь отслужил ему верой и правдой весь поход от Шери-Сарая, между тем как для двух сопутников из рынд великокняжеских и старого дядьки И пата, по прозванию Костыля, он должен был три раза переменять лошадей, Вельяминов не решался понудить своего аргамака мерами насильственными, и нагайка, быстро поднятая вверх, часто опускалась тихо на сафьяновый сапог его.
По этой одной черте можно уже судить о кротком, добром характере Вельяминова, любимца московского народа и товарища юности великого князя Василья Васильевича, который отправил его в Москву за новой казной, потому что привезенной им с собой в Орду не доставало для удовлетворения алчности монгольских вельмож. Их происками и хитростями отложен был до весны будущего года суд его с дядей Юрием Дмитриевичем, и сей последний уехал на зиму в Крым к приятелю своему и заступнику у двора ханского, сильному Темнику Тегине.
Уже стало смеркаться, а странникам нашим оставалось до Москвы еще около десяти верст самой ужасной дорога, которая и в наше время со стороны Владимира почиталась непроходимой после каждого большого дождя.
— Взгляни-ка, Борис Васильевич,— вскричал испуганный Костыль, дергая за полу Вельяминова, который от досады хранил глубокое молчание.— Посмотри-ка на небо, как оно побагровело; али овин горит в Кускове?
— Нет,— отвечал один из рынд,— зарево над самой Москвой; пожар, видно, в самом городе.
— Оборони Бог,— сказал Вельяминов,— особенно при теперешнем ветре и тесноте, много беды наделает.
— Упаси Господи, как бишь, нашу цареву улицу,— промолвил И пат, трижды перекрестясь.
— В общей беде и напасти должно забывать о своей собственности,— сказал Вельяминов.— Я беспокоюсь только о матушке.
— Вестимо, Борис Васильевич,— отвечал И пат,— вестимо. Но матушка Наталья Ивановна, как бишь, Христос с нею, живой человек: выедет при опасности. Это не середь ночи, как было во всесвятский пожар, где не одна тысяча, как бишь, сгорела на полатях и на печках, не успев соскочить; а дом-то не на ходулях!
12
— Дом нажитое дело, Ипатушка; Бог не убог, выстроим и лучше.
— И, батюшка боярин, да легко ли, как бишь, выстроить дом краше нашего; кажись, во всей Москве нет его ни выше, ни уэорчатее, а терема-то, как бишь, словно ханские; их строил покойный дедушка твой московский Тысяцкий, дай Бог ему царство Небесное. Чуть-чуть помню; и то я был еще мальчишка, без году двадцать... А в моленной-то иконы все Рублева, да Черного
Между тем зарево становилось час от часу обширнее и багровее: казалось, весь горизонт вспыхнул или покрылся кровавой пеленой. Читатель легко может представить себе отчаяние наших страннике», лишенных способа лететь в сто-лицу для спасения родных и ближних, и бедные усталые их кони почувствовали это на своих баках: сам ретивый Сокол, аргамак Вельяминова, должен был истощить последние усилия от нескольких крепких ударов, полученных им по крутым бедрам своим.
Едва приблизились они к околице московской, как оглушены были заунывным звуком бил, звоном набатных колоколов и пронзительным шумом трещоток, раздававшихся во всех ее третях. Наконец послышались человеческие голоса, вопли отчаяния и треск разрушавшихся зданий, сливавшиеся в какой-то печальный гул, раздиравший душу. Пламя то разливалось красными волнами, то взвивалось к небу наподобие взрыву огнедышащих гор в виде черных столбов и ниспадало в ярких искрах, казавшихся издали раскаленными камнями или метеорами. Вельяминов потерял терпение и, соскочив с аргамака своего, приказал и другим спешиться и вести истомленных коней в поводу. Путешествие сделалось успешнее: скоро могли они различить глазами, что горело Загорсдье и пламя пробиралось к Посаду , примыкавшему к Детинцу. Вот начали уже встречаться и телеги, навьюченные разного рода имуществом, спасенным от пожара. За ними шли целые семейства, лишившиеся крова — с громкими стенаниями и воплями, не зная, где преклонить голову. Далее представились огромные кучи, составленные из столов, лавок, перин, подушек и прочей домашней утвари, нагроможденные посреди
1) Отличные иконописцы времён Василия Васильевича!...
2) Московские слободы.
3) Посад, строения, вне Кремля бывшие
13
улиц и по сторонам, на дворах и в огородах, к коим повсюду частоколы были разломаны. Над сими ничтожными остатками от благосостояния, нажитого полувековой деятельностью и прилежанием трудолюбивого гражданина, рыдали бедные сироты, лишенные в одну минуту насущного пропитания! С каждым шагом ужас увеличивался: на унылых пепелищах торчащие, как остовы в саванах, трубы указывали места красивых хором. Служители алтарей в полном облачении стояли у преддверий церквей и призывали православных христиан к защите оных. На крышах домов, не объятых еще пламенем, хозяева, держа в руках иконы Неопалимой Купины, испрашивали у нее своего спасения. Но моления их были тщетны!
Вельяминов, отпустив спутников по домам, остался один со старым слугой Ипатом. Они давно уже привязали коней своих на знакомом подворье близ Вшивой горки и шли полком к царевой улице1, на которой в разных местах пылало несколько домов от галок2, перелетавших с пожарища. Нельзя было терять ни минуты, должно на все отважиться. И они решились пробраться через самое пожарище, иначе обход был очень далек, но едва не заплатили жизнью они за свою дерзость. На них сыпались со всех сторон искры, дым захватывал дыхание; но путешественники наши добрались до Яузского моста и полагали, что преодолели уже все труды и опасности, ибо думали, что река положила преграду пожару. Но в какой страх и изумление приведены они были, когда увидели, что не только мост объялся пламенем, но и занялись все дома по обеим сторонам реки и даже вспыхнула деревянная мостовая на улицах. Нельзя было сделать шагу ни назад, ни вперед. Оставалось одно средство — кинуться в реку, которая хотя и покрыта была льдом, но оный был очень тонок и изрыт великим множеством полыней. Не оставалось времени колебаться в выборе и наши странствователи спустились в реку, где, оступаясь на каждом шагу в воду и цепляясь за обгорелые бревна, вышли кое-как на берег. Отдохнув немного и собравшись с силами, они пустились далее и достигли без дальнейших препятствий до Царьгорода, который конечно бы превратился в пепел с прочими посадами Москвы, если б ветер вдруг не поворотил к Заречью3.
1) Ныне Тверская.
2) Галками называются головни.
3) Так называлось Замоскворечье.
14
Вельяминов без труда взошел на красный двор свой, найдя ворота отворенными, и немало удивился, не встретив ни одного человека, между тем как все вещи, вынесенные из хором и кладовых, лежали под открытым небом без всякого призора. Но в старину на Руси редко были примеры, чтобы кто-нибудь дерзнул украсть с пожарища! Это преступление считалось наравне с церковной татьбою. Без малейшего препятствия и также не встретив никого, вошли они на тесовое крыльцо и сени; здесь только столкнулась с ними старая мама, бежавшая с большой поспешностью и беспокойством. Она остолбенела и долго крестилась, полагая вероятно, что ей грезится наяву призрак молодого боярина; но уверившись, что действительно видит перед собой своего милого питомца, всплеснула руками, и кинулась целовать его.
— Добрая мама,— сказал Вельяминов, отвечая на ее ласки ласками,— скажи поскорее, здорова ли матушка?
— Ах! ты кормилец наш,— отвечала она, обливаясь непритворными слезами радости,— видно, Бог послал тебя нам ангелом хранителем. Вот уж шестая неделя, как Наталья Ивановна лежит больна-больнехонька и еле каплей промочит горлышко. Я бежала сварить ей теплеца, но на шестке не нашла ни одного уголька; проклятая челядь вся разбрелась...
— Как! неужели, кроме тебя, нет никого в целом доме?
— Да, батюшка Борис Васильевич, остались одни только девчонки: вишь, боярыня приказала, чтобы все бежали на помощь соседям, лишь только минет своя опасность, а они, окаянные, и обрадовались...
Невозможно представить той радости, которую доставил боярыне Наталье неожиданный приезд ее сына, с которым она не думала более свидеться на сем свете. Она так похудела от болезни, что барин впрямь испугался, хотя присутствие и лобзание милого, единственного сына, придали ей еще некоторую живость и силы. Видя необходимость оставить ее сколь можно скорее в покое, особенно после столь сильных по ее слабости восторгов, он отпросился на несколько часов испол-, нить долг гражданина и поспешил на пожар. С благословенья родительницы он взял с собой несколько холопов и запасся шубами и одеялами, какие только нашлись в старинных боярских кладовых. Ах! сколько раз Вельяминов благодарил судьбу за возможность подать помощь своему ближнему, сколько благословений вознеслось к престолу Всевышнего за сии, по-
15
супруги, бездетные издалече притекали с молениями к Ови-новской Божией Матери и — вера их была награждаема.
Скажем в заключение, что во время пребывания своего в Галиче за постройкою церкви, Вельяминов наслаждался счастьем друзей своих Федора Семеновича Басенка и князя Ба-бы-Свиньина, окончивавших достохлальные дни свои в чести, славе и изобилии, и что, наконец, вкушал он почти ежедневно христианские беседы преподобного Паисия, коего нетленные останки доныне покоятся под спудом в обители его имени, находящейся в двух верстах от Галича.

....