Cтарый 4емоданВнимание читателей и исследователей поэзии Языкова не раз останавливало ее интонационное и ритмическое совершенство. ' Чаще других лириков той поры прибегая к пропуску метрических ударений, писатель избегает монотонности и ускоряет движение стиха. Роднящая Языкова с поэтамп XVIII века патетичность достигается. частым использованием восклицательной интонации, риторических обращений и вопросов, императивных предложений разных типов («Блистай, красуйся, Рейн! Да ни грозы военной, Ни песен радостных врага Не слышишь вечно ты...»). Экспрессивность резко повышают и разного рода повторы, обычное у Языкова нагнетание параллельных рнтмнко-сннтаксических конструкций:
Громче буря истребленья,
Крепче смелый ей отпор!
Это жертвенник спасенья
Это пламень очищенья,
Это фениксов костер!
Д. В. Давыдову» (* Жизни баловень счастливый...*)
Поэт предпочитает разветвленные синтаксические построения, дающие простор интонационному движению. Для него характерны видимая неупорядоченность строфической организации, варьирование схемы рифмовки — приемы, разрушающие инерцию ритмического движения, создающие иллюзию мгновенно рождающейся взволнованной поэтической речи. Так возникает впечатление удивительной свободы стикового «поведения» автора. Оно естественно довершает образ вдохновенного поэта, который рождается из совокупности лирических произведений Языкова.
Мастерство владения поэтическим словом оказалось наиболее ценимой современниками Языкова стороной его творчества. Будущее его поэзии в 1820—1830-х годах рисуется им как соединение уже достигнутой мощи «выражения» с глубиной проблематики. Примерно так же представляет свой завтрашний день и сам писатель. Связанные со студенческой, жизнью стихотворения (песни, послания и т. п,).„ составляющие в дерптский период основную поэтическую продукцию Языкова, он рассматривает как пробу пера перед предстоящим ему «богатырским» делом. «Только дай мне бог здоровья, а я наделаю чудес в мире литературном» (ЯА, 290), — пишет он брату в конце 1826 года. Воодушевленный сознанием собственной силы, полный радостных планов относительно своего литературного будущего, Языков в январе 1827 года выходит из числа студентов и начинает готовиться к кандидатскому экзамену. Однако усилившаяся тоска по дому, мысль о том, что годы, которые могли бы быть полностью отданы творчеству, уходят напрасно, в это время начинают все сильнее мучить его. Весной 1829 года поэт резко порывает с тяготящим его положением и, так и не сдав экзамена, уезжает из Дерпта.
* * *
Период 1829—1832 годов (в это время Языков живет преимущественно в Москве) исключительно важен в его литературной судьбе. Стремление к пересмотру своего творческого пути укрепляется теперь окончательно. Несомненно, важную роль в этом, как и в дальнейшей эволюции Языкова, сыграло сближение с братьями И. В. и П. В. Киреевскими, М. П. Погодиным, А. С. Хомяковым, объединявшимися тогда вокруг журнала «Московский вест-инк» — активного пропагандиста в России немецкой идеалистической философии и литературы. Основное содержание намеченного поворота, как оно рисуется Языкову, сводится к отказу от «лирики чувства», являющейся откликом на минутные события жизни, в пользу поэзии программной, возвышенной, философски значимой. Мысль о подобной перемене, вероятно, подсказывалась как угрозой исчерпанности тематической основы «студенческой» поэзии, так и тем обстоятельством, что автобиографический образ его лирического героя носил (в отличие, например, от поэта-гусара произведений Дениса Давыдова) «возрастной» характер, а потому неизбежно должен был отступить при возмужании автора. Однако еще более значительными были причины внеиндивидуального характера. Поиски Языкова шли в русле общих устремлений русской литературы, выдвинувшей в новой исторической ситуации лозунг создания «поэзии мысли». Вот почему языковские планы «торжественного перехода» его лирики были встречены с пониманием и сочувствием. «Твои студенческие элегии дойдут до потомства, но ты прав, что хочешь избрать другую дорогу. С возмужалостью поэта должна мужать и. его поэзия, без того не будет истины и настоящего вдохновения...»1 — писал Языкову в начале 1832 года Е. А. Баратынский, призывая его «явить» свою музу «в достойном блеске»:
Наперснице души твоей
Дай диадиму и порфиру;
Державный сан ее открой...
«Языкову» («Бывало, свет позабывая...»)
1 Литературно-библиологический сборник. Пг., 1918, с. 70.
Некоторые из Созданных на рубеже 1820—1830-х годов произ' ведений позволяют говорить об осуществлении новой творческой программы писателя. Это знаменитый «Пловец» («Нелюдимо наше море...»), предполагающий философски углубленное истолкование текста, ярко воплотивший в себе пафос жизненной активности и борьбы. Это стихотворение «Поэту» с его романтической идеей исключительности поэта-пророка и новой для Языкова трактовкой искусства как силы, примиряющей жизненные противоречия. Это «Стансы» с их неглубокой, но примечательной рефлексией и т. д.
Характерно, что заметное место среди языковских произведений этого периода занимает псалмодическая лирика. В создании идеологически насыщенной поэзии, в формировании нового этического идеала Языков, вслед за русскими писателями XVIII — начала XIX века, опирается на определенным образом переосмысленную религиозную литературу (Библия, жития святых и т. п.). Однако сочинения такого рода интересуют поэта не только в качестве традиционных источников высоких тем, образов, средств художественной выразительности. Языков ищет в них ответа и на вопрос о своеобразии русского национального характера, одной из определяющих черт которого начиная с 1830-х годов он считает глубокую религиозность. В этом причина характерного для Языкова в тридцатые — сороковые годы переплетения интереса к религиозной литературе с интересом к русской истории и фольклору, одним из инициаторов научного собирания и изучения которого он явился.
В целом поэзия Языкова тех лет носит переходный характер. Но это и время наивысшего расцвета дарования писателя. Особенно плодотворным оказывается 1831 год, в течение которого создаются такие лирические шедевры, как «Весенняя ночь», «Элегия» («Блажен, кто мог на ложе ночи...»), «Перстень», «Пожар», «Воспоминание об А. А. Воейковой», «Кубок», «Конь», «Камби» и др. Тогда же у Языкова возникает план отдельного издания своих стихотворений.
Сборник задумывается как прощание с поэтической молодостью. Согласно замыслу автора, он должен дать целостное представление о творчестве дерптской поры, подвести его итоги и одновременно начать иную полосу. Не случайно открывало его программное стихотворение «Поэту», а одним из завершающих было помещено «Ау!», декларирующее поворот к новой тематике:
Да, я покинул наконец Пиры, беспечность кочевую, Я, голосистый их певец! Святых восторгов просит лира — Она чужда тех буйных лет, И вновь из прелести сует Не сотворит себе кумира!
Появление «Стихотворений Н. Языкова» (СПб., 1833) стало вершиной литературного признания поэта. Холодный отзыв Кс. Полевого в журнале «Московский телеграф» теряется среди восторженных откликов Пушкина, Д. Давыдова, Вяземского, Баратынского, рецензий И. В. Киреевского, А. Ф. Воейкова, выдающегося немецкого переводчика К- фон дер Борга. Выражая общую мысль поклонников поэта, Киреевский писал в связи со сборником Языкова: «...надежда принадлежит к числу тех чувств, которые всего сильнее возбуждаются его стихотворениями», «кажется, что для поэзии его уже занялась заря новой эпохи»
В действительности судьба писателя складывалась, однако, сложнее. В 1832 году Языков, осуществляя свою многолетнюю мечту, уезжает на родину — в Симбирскую губернию. Сельское уединение, прекращение «всяких сношений с суетами мира сего» издавна представлялось ему необходимым условием успешной литературной работы. Но творческая активность поэта в это время заметно падает. После тридцати стихотворений, созданных в 1831 году, на 1832 год приходятся лишь два-три. Незначительно число произведений, написанных и в дальнейшем. И хотя художественное достоинство большинства стихотворений симбирского периода велико (достаточно назвать оба послания к Д. В. Давыдову, «Молитву», послания П. В. Киреевскому, П. Н. Шепелеву), очевидно, что поэзия Языкова переживает кризис. Его причины нельзя объяснить однозначно. Несомненно, одна из важнейших — серьезное расстройство здоровья писателя, прежде всего — заболевание спинного мозга, симптомы которого появились еще в 1831 году. Отрицательную роль играют и новые условия жизни: упорно стремившийся к тишине и покою, Языков тем не менее активнее работал в иной обстановке — в гуще московских событий, дерптском шуме и суете. Ему необходимо ощущение аудитории, внимание читателя и слушателя, внешние творческие импульсы. Нелегкими оказывались и поиски нового пути в литературе — преодоление прежнего субъективизма, освоение нового круга тем, расширение жанрового диапазона. Тем примечательнее создание в симбирские годы двух стихотворных сказок, как бы венчающих многолетние мечты Языкова о выходе за пределы чистой лирики.
Литературная сказка — один из популярнейших в России в 1830-е годы жанров. Ее расцвет связан с обострением интереса к проблеме национального своеобразия искусства, к фольклору как форме эстетического самовыражения народа. Однако в принципах литературного освоения народной поэзии обнаруживается заметное расхождение между разными авторами. Пушкинской манере бережного воссоздания поэтики и самого «духа» источника противостоит
1 О стихотворениях г. Языкова. — Телескоп, 1834, ч. 19, с. 241.
путь его активного переосмысления, характерный для писателей-романтиков Именно этот метод оказывается наиболее близок Языкову. Взгляды поэта выражает пародийная «Сказка о пастухе и диком вепре» (1835), в которой принцип точного следования фольклорной основе доводится до крайности и обессмысливается. Полемическую направленность имеет и наиболее крупное по объему сочинение Языкова — драматическая сказка «Жар-Птица» (1836). Однако обший ее замысел значительно более широк. Сохраняя нравственный пафос источника, поэт кардинально перерабатывает широко известную сказку «Иван-царевич и серый волк», создавая на основе ее сюжета многоплановое, разноречивое произведение. «Жар-Птица» насыщена литературными намеками, ассоциациями, реминисценциями, имеющими прежде всего пародийный смысл. Яркий художественный эффект производит использованный Языковым прием модернизации фольклорных ситуаций и персонажей. Сближение, взаимопроникновение сказки и реальности одинаково деформирует обе эти области. И на мир чудесного, и на различимую за условной сказочностью современность падает иронический отсвет: царь Дол мат грозится ославить Ивана в газетах, серый волк философски рассуждает о всесилии судьбы или же поэтически изысканно и пылко воспевает прелести Елены. (Доведение до абсурда фольклорного антропоморфизма вообще становится в «Жар-Птице» одним из основных источников комизма.)
Шутливое в явыковской сказке сливается с серьезным. В монологе царя Выслав а поднимается тема взаимоотношений власти п народа. Рядом с анекдотическими фигурами сказочных правителей возникает образ Петра I, монарха-труженика и преобразователя. В образе Ивана-царевича поэтизируются дорогие Языкову черты молодого героя — решительность, пылкость, вдохновенность, удальство. Однако иронический контекст всего произведения накладывает отпечаток и на такого рода темы и образы, разрушает возможность их однозначного истолкования. В языковской сказке рождается атмосфера литературной игры.
«Жар-Птица» многое говорит об эстетической позиции писателя в середине 1830-х годов. И все же это произведение в большей степени интересно как замысел, нежели как художественная реальность. Несмотря на свои частные достоинства, драматическая сказка в целом не удалась Языкову. Она статична, многословна и лишний раз обнаруживает, что дарование ее автора было сугубо лирическим по своей природе.
После 1836 года в литературной деятельности Языкова наступает двухлетний перерыв. Он вызван дальнейшим ухудшением
1 Подробнее об этом см.: А з а д о в с к и й М. К. Н. М. Языков. — В кн.: Языков Н. М. Полное собрание стихотворений. М. — Л., «Academia», 1934, с. 69—72.
здоровья писателя. В 1838 году, после безуспешного лечения на ро-дине, Языков уезжает за границу. Начинается томительное: пятилетие скитаний по курортам Германии, Чехии, Италии: Страдальческий облик поэта, в ту пору рисуют воспоминания П. А-. Вяземского: «В 1838 году встретился я с Языковым в Ганау. Я знал его в Москве полным, румяным, что называется, кровь с молоком. Тут ужаснулся я перемене, которую нашел. Передо мною был старик согбенный, иссохший; с трудом передвигал он ноги, с трудом переводил дыхание*
Физическое страдание, тоска по дому, сожаление об ушедшей молодости — преобладающие темы произведений поэта заграничного периода. На фойе мажорной, увлекающей своей силой и стремительностью лирики молодого Языкова эти стихотворения выглядят неожиданными. В большинстве своем они неторопливы, подчас намеренно прозаичны. Их наполняет не радостное предчувствие будущего, а воспоминания о минувшем. Однако в лучших произведениях конца 1830-х — начала 1840-х годов по-прежнему покоряет присущая поэту душевная открытость, подлинность чувства, по-новому — его глубина и проникновенность:
Бог весть, не втуне ли скитался В чужих странах я много лет! Мой. черный день не разгулялся, Мне утешенья нет как нет. Печальный,"трепетный и томный Назад, в отеческий мой дом, Спешу, как птица в куст укромный Спешит, забитая дождем.
«Элегия» («Бог весть, не втуне ли скитался...»)
Мысль о «малой» родине — «отеческом доме» — соединяется в поэзии Языкова с мыслью о России. Пребывание на чужбине обострило чувство патриотизма писателя. Тема родной земли пронизывает самые разные его произведения. Она возникает в сопоставлении своего и чужого, нынешнего и минувшего, в жажде широты и простора, так необходимых русскому человеку («И тесно и душно мне в области гор...»). Впечатляющий образ России создается Языковым в замечательном стихотворении «К Рейну», где красота чужой страны отступает перед величием родины.
В небогатой событиями заграничной жизни Языкова выделяется его знакомство' (1839) и сближение с Н. В; Гоголем. Дружеское общение писателей на протяжении последующих лет оставило заметный след в их творческих судьбах. В особенности же существен-
1 Вяземский П. А. Языков и Гоголь,— В кн.: Вяземский П. А. Поли. собр. соч., т. 2. СПб., 1879, с. 308—309.
лее воздействие оно оказало на мировоззрение и поэзию Языкова. Секрет этого влияния находит несколько объяснений.
Затянувшиеся и не приносящие ощутимого результата творческие поиски, несбывшиеся литературные планы, постепенное сужение круга читателей обостряют в ту пору чувство неудовлетворенности и растерянности, зародившееся у Языкова еще в середине 1830-х годов. «Я сам чувствую, что я уже не тот, каков был прежде некогда — и еще дальше не тот, каким бы я должен быть в мои теперешние годы...»1 — с горечью пишет он брату в 1842 году. Вот почему поэт, прежде столь ревниво относившийся к своей творческой независимости, с готовностью и надеждой воспринимает гоголевские уроки.
Не менее существенно и идейное родство обоих художников («Наши мысли и вкусы были почти сходны» (13, 213), — вспоминал Гоголь после смерти поэта). Языкову оказывается близка владеющая Гоголем в тот период идея религиозно-нравственного воспитания общества силой искусства. Подкрепленные гоголевским авторитетом, приобретают особую весомость уже жившие в сознании Языкова представления об учительской миссии художника, его ответственности перед современностью. Ободрение великого писателя, исключительно высоко оценивавшего масштабы его литературного дарования («Бог да хранит тебя для разума и для вразумления многих из нас» (12, 455), — обращался Гоголь к поэту в одном из писем в феврале 1845 года), вновь придавало Языкову веру в свои силы и призвание. Все это сказывается на характере его творчества последних лет.
Летом 1843 года Языков возвращается на родину. С этого момента и до самой смерти (в декабре 1846 года) поэт живет в Москве. То было время горячих споров между представителями двух основных течений тогдашней русской общественной мысли — так называемыми «западниками» и «славянофилами». Среди последних друзья Языкова — братья Киреевские, А. С. Хомяков, К. С. Аксаков и др. Со славянофилами писателя роднят и его взгляды — убежденность в духовно-нравственном превосходстве русского человека (в ту пору нередко переходящая у Языкова в националистическую нетерпимость), патриархальный национальный идеал, а также резко критическое отношение к николаевской бюрократии (яркий пример тому — сатирическая поэма «Лины»). Стержневой в творчестве Языкова последних лет становится тема защиты национально-самобытного начала. Она разрабатывается поэтом с предельной остротой, перерастая для него в вопрос о судьбе России. Не случайно в программном для своего творчества последних лет стихотворении «Землетрясенье» (1844) Языков обращается к пре-
1 Литературное наследство, 1950, т. 56, ч. 2. М., с. 156.
данию о страшном бедствии, постигшем Византию, — Ощущением кризиса пронизано и его отношение к сегодняшнему дню. Отсюда следует представление об особой миссии поэта — глашатая высшей истины:
..ты, поэт, в годину страха
И колебания земли
Носись душой превыше праха
И ликам ангельским внемли,
И приноси дрожащим людям
Молитвы с горней вышины,
Да в сердце примем их и будем
Мы нашей верой спасены.
Тот же метод исторических параллелей лежит в основе другого программного стихотворения Языкова — «С? м пеон» (1846). Посвящение одному из активнейших бойцов славянофильской партии — А. С. Хомякову — служит ключом к его истолкованию. Библейский сюжет наводит поэта на мысль о современной России, образ плененного богатыря ассоциируется в его сознании с окованной, но способной к освобождению русской «своенародностью».
С «Землетрясеньем» непосредственно связаны языковские «полемические послания» (прежде всего «К ненашим», «Константину Аксакову», «К Чаадаеву»), переводящие программные установки этого стихотворения в практическую область. Именно этим произведениям, в которых воскрешались и экспрессивность, и максимализм ранней лирики Языкова, суждено было сыграть наиболее роковую роль в его творческой биографии. Отталкиваясь от конкретных поводов (споры вокруг лекций Грановского, некоторые высказывания Чаадаева и т. п.), Языков адресует свои страстные инвективы не столько этим малознакомым ему людям, сколько тем явлениям, течениям общественной мысли, в которых он видит зло современной жизни. (Вероятно, именно в таком отвлеченном плане и воспринял стихотворение «К ненашим» далекий от московских споров Гоголь.) Отсюда и свойственная этим посланиям преувеличенность обвинений, необычайная резкость характеристик. Но эти особенности имеют в языковских произведениях и другое обоснование. Они становятся как бы проявлением искренности («простосердечный мой возглас») и бескомпромиссности поэта-обличителя. Религиозная окраска, витийственная организация, архаичность лексики и синтаксиса призваны были подчеркнуть связь этих сочинений с жанрами церковной проповеди и обличения, придать им тем самым особую весомость.
Послания Языкова вызвали широкий общественный резонанс, на который надеялся автор. Но прозвучали они не так, как он рассчитывал Не только резкость тона, но и реакционность высказанных убеждений, направленность их против людей, преследуемых властью, предопределили восприятие полемических стихотворений Языкова как стихотворных «доносов» (Герцен). Демократический лагерь ответил на них уничтожающими отзывами Белинского и Герцена, пародией Некрасова. Репутации Языкова «полемические послания» нанесли непоправимый ущерб: последний из литературных «поступков» поэта надолго наложил отпечаток на восприятие всего его творчества.
Языков раздели! судьбу многих писателей пушкинской поры (Вяземского, Д. Давыдова, Жуковского и др.), не сумевших понять изменений в искусстве и общественной жизни, к сороковым годам превратившихся из оппозиционеров в консерваторов, из литературных революционеров — в защитников отмирающих традиций. Он не принимает произведений молодого Тургенева, лермонтовского «Героя нашего времени», с предубеждением относится к творчеству Достоевского. Так, в конфликте с новой эпохой, заканчивает поэт свою жизнь. Вместе с читателями его поколения постепенно уходит интерес к его творчеству, еще значительный в 1840—1850-х годах.
К началу нового столетия поэзия Языкова полузабыта. Филологической наукой он рассматривается как один из второстепенных писателей, чьи стихотворения интересны лишь в историко-литературном отношении. Но именно в это время начинается и процесс возрождения интереса к творчеству Языкова, связанный с общим усилением внимания к культуре пушкинской поры. Произведения Языкова с увлечением читает А. Блок, смелостью его выражений восхищается В. Брюсов, специфику его стиха изучает А. Белый. Особенно близок оказывается Языков поэтической молодежи 1910-х годов, ищущей новых путей в литературе. Увлеченные свежестью мироощущения, новаторством языковской литературной формы, поэты этого поколения пропагандируют сочинения вновь открытого писателя. Его художественные завоевания оказывают непосредственное воздействие на Н. Асеева и Б. Пастернака. С этого момента внимание к лирике Языкова больше не угасает. Не сумевший разрешить тех масштабных задач, которые он ставил перед собой в молодости или в 1840-е годы, Языков тем не менее занял прочное место в нашей поэзии как один из наиболее даровитых, искренних и смелых ее мастеров.
А. А. Карпов
<<<---
