Cтарый 4емодан«ЧЕЛОВЕК СО ВЗДОХОМ»
«Стихов нет. Немпогие об этом жалеют» — так начиналась статья Николая Некрасова «Русские второстепенные поэты», появившаяся на пороге нового десятилетия, в первом номере журнала «Современник» 1850 года. Статья двадцативосьмилетнего поэта, издателя «Современника», подытоживая ситуацию ушедших 1840-х годов: эпигонство и измельчание массовой поэтической продукции, равнодушие публики и неприязнь критики к поэзии, написана была, однако, с целью привлечь внимание к незамеченным ценностям отечественной поэзии и к новым поэтическим именам. Мотивы этой «борьбы за поэзию» были несколько позже объяснены Некрасовым так: «Новейшее время... стремится во что бы то ни стало, наперекор человеческой природе, стать во враждебные отношения к поэзии»; тем самым «оно рискует сократить восприимчивость души, лишая ее одной из вопиющих ее потребностей», ибо поэзия — «источник самых высоких, прекрасных и чистых наслаждений, какие когда-либо испытывал и будет испытывать человек». Некрасовская статья «Русские второстепенные поэты» была построена на лирике Тютчева —- поэта старшего поколения; в конце же статьи автор нашел возможным поставить рядом с тютчевскими «Весенними водами» весеннее стихотворение поэта своего поколения: «Стихотворение это принадлежит г. Фету. (...) Со временем мы будем подробно говорить здесь о г. Фете».
Так впервые появилось в «Современнике» имя поэта, которому предстояло вскоре занять там исключительное положение. Фет не был новичком в литературе: еще в 1842—1843 годах два журнала — «Отечественные записки» и «Москвитянин» — открыли его для русского читателя. Во второй половине 1840-х годов имя этого поэта почти совсем исчезло со страниц печати. Но как раз в начале 1850 года вышел в свет давно подготовленный им поэтический сборник. Эта книга, ставшая наряду со статьей Некрасова предвестницей «поэтической эпохи 1850-х годов»*, впервые представила русскому читателю мир фетовской поэзии в целостном виде.
* См.: Кожи нов В. В. О «поэтической эпохе» 1850-х годов//Рус-ская литература.— 1969.— № 3.
5
Выход «Стихотворений А. Фета» стал ярким событием отечественной изящной словесности нового десятилетия. «В наше непоэтическое время с каким-то особенным наслаждением останавливаемся на этом сборнике. (...) Даровитейший из наших современных лириков, г. Фет... которого замечательные песни убеждают многих, что и для нашей эпохи не иссяк еще родник истинного лиризма...» Так писали «Отечественные записки» — журнал, еще в 1843 году опубликовавший стихотворение «Я пришел к тебе с приветом», которое было одновременно и «лирическим автопортретом», и «поэтической декларацией» нового поэта. В четырех строфах этого стихотворения, с четырехкратным повторением глагола «рассказать», Фет как бы во всеуслышание именовал все то, о чем пришел он рассказать в русской поэзии:
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера — пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь,— но только песня зреет.
«Подобного лирического весеннего чувства природы мы не знаем во всей русской поэзии!» — таково было впечатление от этого стихотворения критика Василия Боткина, близкого с конца 1840-х годбв кругу «Современника». Находя в фетовском творчестве «чарующий лиризм, исполненный... какого-то праздничного веянья жизни», редакция «Современника» откликнулась на только что вышедшие сборник поэта сразу двумя рецензиями (в третьем номере 1850 года). Для профессора Московского университета Петра Кудрявцева лирика Фета — подтверждение того, что «самородный источник поэзии не иссякает ни в какое время, что иногда он пробивается наружу даже совершенно вопреки времени, ему, по-видимому, неблагоприятствующему». Критик находит «самый верный указатель неподдельности поэтического таланта» Фета в стихотворении «Я пришел к тебе с приветом» в его четвертой строфе: «Песня складывается прежде, чем поэт думал о ней... поэт чувствует, что у него зреет песня, потому что она уже поется». Невольность, непосредственность, неудержимость фетовского «пения», однако, совсем не означает, что новая поэтическая муза «простодушна до наивности»: она «позволяет себе заглядывать жизни прямо в лицо и не пугаться ее приговоров».
Кудрявцев знал, что говорил, упоминая о «приговорах жизни»: необычная фамилия «Фет», звучавшая для многих как литературный псевдоним, заключала в себе тайну, но тайну отнюдь не литературного, а жизненного, и притом весьма драматичного, происхождения.
...В сентябре 1820 года дворня мценского помещика Афанасия Неофи-товича Шеншина встречала в усадьбе Новоселки своего барина, который отсутствовал почти целый год: лечился на водах в Германии. Отставной гвардеец, 44-летний Шеншин вернулся не один: он привез с собой жену —• 22-летнюю Шарлотту Фёт, которая бросила в Германии, в Дармштадте, мужа Иоганна Фёта, дочь Каролину, старика отца Карла Беккера, все принеся в жертву своей страсти. Вскоре после приезда Шеншина с Шарлоттой в Новоселки и появился на свет младенец Афанасий; точная дата его рождения неизвестна (варианты: 29 октября; 23 ноября; 29 ноября). Это — лишь малая часть «тайны происхождения», главное же в том, что А. Шеншин явно не был его отцом, но и И. Фёт не считал его своим сыном (это явствует из переписки Шеншина и Беккеров, разысканной уже в наше время Г. Блоком).
Ребенок Шарлотты Фёт, родившийся осенью 1820 года в Новоселках, был записан в метрических документах сыном Шеншина; этот подлог каким-то образом всплыл в 1834 году, последовал официальный запрос о рождении Афанасия и о браке его родителей, и тут жизнь мальчика испытала катастрофическое «превращение». Прожив четырнадцать лет в Новоселках и считаясь «несомненным Афанасием Шеншиным», он вдруг был отвезен в далекий лифляндский городишко Верро, помещен в частный пансион немца Крюммера и вскоре поставлен в известность, что ему следует отныне именоваться «гессен-дармштадтским подданным А. Фётом». Эта «честная фамилия» немецкого мещанина (право на которую для Афанасия с большим трудом добились его мать и Афанасий Неофитович у дармштадтских родственников) спасала мальчика от позорного клейма «незаконнорожденного», которое отбросило бы его на самое дно общества, навсегда закрыв перед ним все пути в жизни; но вместе с тем эта короткая фамилия, такая «мягкая» («Фёт» — по-немецки «жирный»), принесла ее новому владельцу «жесточайшие нравственные пытки», подготовившие в его душе почву для того неискоренимого пессимизма, которым впоследствии так отличались убеждения этого человека.
Оторванный от семьи, потерявший свою фамилию, отлученный от дома (его не брали в Новоселки даже на летние каникулы), одинокий Афанасий рос в чужом городе, чувствуя себя «собакой, потерявшей
7
хозяина». Нетрудно представить, куда уносились мысли и чувства пятнадцатилетнего изгоя: однажды, оказавшись на верховой прогулке у лиф дяндской границы, он за пограничным мостиком соскочил с лошади и бросился целовать русскую землю. Где-то там, за тысячи верст, были Новоселки — его усадебная колыбель, единственная отрада его души..; Но уже готовилась для этой души и иная отрада: «В тихие минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность...»
Это подавал голос никому еще не ведомый творческий дар, это просилась к жизни поэзия. Но прежде чем эти «цветы» появились «на поверхности», Афанасий должен был пережить новую перемену, столь же неожиданную, но несравненно более радостную: по воле Шеншина он сменил Лифляндию на Россию, Верро — на Москву, пансион Крюммера — на пансион профессора Московского университета Погодина.
Осенью 1838 года погодинский пансионер становится студентом университета, и в это же время происходят два события, которые и обозначают в его жизни момент «рождения поэта»: восемнадцатилетний Афанасий начал писать стихи и познакомился с Аполлоном Григорьевым — тоже студентом университета и тоже горевшим страстью к стихотворству. Вскоре два друга, «Афоня» и «Аполлоша», стали совсем неразлучны: Афанасий переехал в дом Григорьевых на Малой Полянке в Замоскворечье. Здесь друзья готовили к печати первый, «студенческий», сборник стихов Афанасия (который вышел в 1840 году под инициалами «А. Ф.»); в этом же доме были созданы и многие уже зрелые самобытные стихотворения, которые вскоре стали появляться в журналах под именем «А. Фет». Эта полная подпись впервые появилась в конце 1841 года под стихотворением «Посейдон» в журнале «Отечественные записки»; может быть, следует приписать случаю, ошибке наборщика то, что буква «ё» ' превратилась в «е», но сама перемена была знаменательной: фамилия «гессен-дармштадтского подданного» отныне обращалась как бы в литературный псевдоним русского поэта...
В начале 1840-х годов, когда знатоки и ценители поэзии («истинные дилетанты», как тогда говорили) наслаждались «праздничным веянием» и «благоуханной свежестью» фетовской лирики, когда составитель «Полной русской хрестоматии» А. Галахов поместил в ней несколько стихотворений двадцатитрехлетнего поэта рядом с произведениями корифеев отечественной поэзии, когда фетовское стихотворение «На заре ты ее не буди», положенное на музыку А. Варламовым, стало «почти народною песней»,— в это время совершалось мучительное духовное становление нового лирического поэта.
Вдумаемся в следующие слова: «Я не видал человека, которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся самоубийства... Я боялся за него, я проводил часто ночи у его постели, стараясь чем бы то ни
8
было рассеять... страшное хаотическое брожение стихий его души». Это свидетельство Аполлона Григорьева о ближайшем и задушевном друге его юности—авторе стихотворения «Я пришел к тебе с приветом»; это рассказ о рождении поэта Афанасия Фета. «Этот человек должен был или убить себя, или сделаться таким, каким он сделался. (...) Страдания улеглись, затихли в нем, хотя, разумеется, не вдруг. (...) Он был художник, в полном смысле этого слова: в высокой степени присутствовала в нем способность творения... С способностью творения в нем росло равнодушие. Равнодушие — ко всему, кроме способности творить,— к божьему миру, как скоро предметы оного переставали отражаться в его творческой способности, к самому себе, как скоро он переставал быть художником.— Так сознал и так принял этот человек свое назначение в жизни». Это свидетельство, многое объясняя в становлении личности Афанасия Шеншина-Фета (с его парадоксальной, изумлявшей многих контрастностью человека и поэта), находит подтверждение в прозвище, которое имел в студенческие годы Фет: «Рейхенбах». Это фамилия героя романа Н. Полевого «Абадонна». Наверное, не случайно Фет-студент выбрал себе (или получил от друзей) прозвище «Рейхенбах»: вероятно, на страницах романа Полевого, в речах его героя, поэта-романтика Вильгельма Рейхенба-ха,он нашел много «своего» — нашел отклик собственным убеждениям, вынесенным из горького жизненного опыта. «Никогда не находил я в мире согласия и мира между жизнью и поэзиею!» — восклицает Рейхенбах. С одной стороны, бездушие жизни, «холод существования», непреходящая «горечь действительности»; но этому противостоит «наслаждение мечтаний» — неистребимое стремление поэта «отказаться от пошлой будничной жизни» и страстно требовать: «Дайте мне первобытного, высокого, безотчетного наслаждения жизнью; дайте мне светлое зеркало искусства, где свободно отражались бы и небо, природа и душа моя!»
«Неверие и вера, живущие во мне, не плоды, выросшие на университетской скамье, а на браздах жизни»,— писал Фет в 1840-х годах своему приятелю, поэту Я. Полонскому. В год окончания университета (1844) ему пришлось пережить новые «приговоры жизни». Сначала скоропостижно скончался дядя Петр Неофитович Шеншин, любивший его и обещавший передать ему уже приготовленную значительную сумму денег, чтобы как-то помочь неимущему и бесправному члену рода; со смертью дяди деньги бесследно пропали. Вскоре (после нескольких лет мучительной болезни) умерла от рака мать поэта. В начале следующего года Фет простился с Новоселками; свою дальнейшую дорогу он уже выбрал твердо — и направился в Херсонскую губернию, где поступил на службу в кирасирский Военного Ордена полк.
Фет избрал наследственный для Шеншиных род войск — кавалерию. Сотни дворянских детей подобным же образом шли по стопам своих отцов-военных; но для Фета вступление на эту дорогу имело иной смысл: не естественное продолжение родовой традиции, а целенаправленное обретение ее, возвращение в то лоно, откуда он был исторгнут. «Вольноопреде- ...
9
......
<<<---
