Cтарый 4емоданА. С. СЕРАФИМОВИЧ
I
Литературная деятельность А. С. Серафимовича продолжалась шесть десятилетий. Она связала собой две огромные литературные эпохи. Серафимович вступил в литературу младшим современником Л. Толстого и А. Чехова, первые шаги молодого писателя получили одобрение В. Короленко и Г. Успенского. Серафимович явился продолжателем лучших традиций передовой русской литературы XIX века. В то же время его творчество неотделимо от эпохи пролетарской революции. Он был одним из зачинателей пролетарской литературы. И после Великой Октябрьской социалистической революции, которую встретил уже сложившимся писателем, он был одним из первых созидателей культуры социалистического общества.
Творчество Серафимовича уходит своими корнями в почау народной жизни, в которой происходили сдвиги огромного исторического значения. «Истинное творчество тогда не мертво, когда оно глядит на жизнь, на борьбу революционными глазами восставшего класса, а не померкшим взглядом уходящего в забвение». Строки эти были написаны, когда за плечами Серафимовича стояло почти сорок лет работы в литературе, но в них — убеждение, которому писатель был верен всю жизнь.
Александр Серафимович Серафимович (Попов) родился на Дону, в станице Нижне-Курмоярской 19 января 1863 года, в семье донского казака, есаула, казначея казачьего полка. Мальчику не было и четырех лет, когда полк, в котором служил Серафим Иванович Попов, был отправлен в Польшу; вместе с ним туда двинулась и вся семья Поповых.
5
На родину вернулись в конце 1873 года, поселились снова на Дону, в станице Усть-Медведицкой. В начале 1876 года умер отец, на руках вдовы осталось четверо детей. Средний достаток в семье сменила «незамирающая бедность». Нелегко было Раисе Александровне поднимать детей, еще труднее было дать возможность старшему сыну закончить гимназическое образование. «Ценою неустанного труда, ценою туберкулеза мать учила меня в гимназии»,— с благодарностью вспоминал позднее Серафимович о самоотверженности матери.
В детстве его окружала офицерская среда, ее представления он, казалось, и должен был усвоить. Но для него было как бы «две жизни — набело и начерно», одна — «в светлых чистых комнатах», другая — на кухне, в казарме. Это рождало, по справедливому признанию самого писателя, двойственность, «тончайшую расщелину» в детской психологии, расшатывало представления, воспитываемые в военном кругу-
После смерти отца обедневшая семья Поповых стала чужой в офицерской среде, и сами собой отпали перегородки, отделявшие домашний мир будущего писателя от мира простых тружеников. Отроческие годы прошли среди людей из народа, и это, по словам самого Серафимовича, наложило отпечаток на всю его последующую жизнь. «Расщелина» углублялась. А напряженная умственная жизнь в гимназии довершила дело: «В четвертом классе начался мучительно-болезненный перелом: я умолял бога поддержать во мне надтреснувшуюся и разваливающуюся веру в него, но он был нем и рухнул вместе с царем и всем, что так прочно было привито семьей и окружающими».
Большую роль в этом переломе сыграли произведения революционеров-демократов, Чернышевского, Добролюбова, Писарева; их жадно читал гимназист Попов, они пробуждали в нем первые порывы к знанию, к полезной деятельности, веру в то, что «есть другая жизнь, которой добиваются люди, люди какой-то иной породы, смелые, гордые, полные сил, знания и рвущейся энергии...»
С такими настроениями Серафимович после окончания гимназии приехал в Петербург в 1883 году и поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Петербургский период стал периодом формирования мировоззрения будущего писателя.
Это были годы мрачной политической реакции. На убийство Александра И народовольцами царское правительство ответило
6
жестокими полицейскими репрессиями. Реакция проникла во все области русской жизни. В стране торжествовал полицейско-бю-рократический режим.
Для революционного движения эта эпоха была переходной. Народовольчество, обнаружившее свою несостоятельность, переживало кризис, глубокий идейный и организационный разброд. Идеи марксизма стали получать в России все большее распространение, начались первые столкновения марксистов с народниками. В политической жизни студентов Петербургского университета отразились характерные черты этой эпохи. В передовом студенчестве не угасали революционные настроения. В университете действовали революционные кружки, в которых цели самообразования совмещались с задачами подготовки к политической борьбе против самодержавия. В студенческих кружках разгорались споры между сторонниками народнических и марксистских идей. Даже среди тех, кто сохранял верность народовольческому знамени, усиливался интерес к трудам Маркса. Делались попытки совместить народнические идеи с некоторыми положениями марксистской теории. Показательна в этом смысле группа Александра Ульянова, старшего брата В. И. Ленина: она еще держалась народнической веры в особый путь экономического развития России и признавала роль террора в борьбе против самодержавия, но искала сближения с социал-демократами и в решении революционных задач отводила большое место «рабочему вопросу».
Александр Попов примкнул к передовому студенчеству. Он вошел в один из революционных кружков, и за ним, как за политически неблагонадежным, уже в 1885 году было учреждено негласное полицейское наблюдение.
Первого марта 1887 года группа А. Ульянова совершила покушение на жизнь Александра III. Оно окончилось неудачей. А. Ульянов и другие участники покушения были казнены.
В Петербургском университете начались массовые аресты. Был арестован и привлечен к дознанию по делу первомартов-цев и А. Попов, фамилия которого значилась в записной книжке А. Ульянова. Он был захвачен на конспиративной квартире, куда пришел с пачкой типографского шрифта, чтобы отпечатать листовку о событиях 1 марта 1887 года. В целях дальнейшего розыска полиция отпустила Серафимовича, но вскоре снова арестовала его, и по обвинению в политической неблагонадежности он был сослан на пять лет на жительство в Архангельскую губернию под надзор полиции.
Серафимович был близок со многими участниками покушения, хорошо был знаком и с Александром Ульяновым. Образ пламенного юноши, блестящего оратора и организатора, беззаветно преданного революционному делу, оставил неизгладимый след в его сознании. Его потрясла казнь товарищей, о которой он узнал, уже находясь под стражей в петербургском доме предварительного заключения. И катастрофа, постигшая группу А. Ульянова, не прошла для него даром. Она помогла ему убедиться в бесплодности борьбы, лишенной поддержки народа, заставила искать другую дорогу. К выбору такой дороги он был отчасти подготовлен тем, что еще в студенческие годы изучал «Капитал» К. Маркса. А решающую роль сыграли обстоятельства ссылки.
В ссылке он познакомился с Петром Анисимовичем Мои-сеенко, организатором знаменитой стачки на фабрике Морозова в Орехово-Зуеве в 1885 году, и в Моисеенко увидел новый тип революционера, рожденного рабочим классом. Соприкоснувшись в петербургский период с мужеством народовольцев, которое Плеханов метко назвал «мужеством отчаяния», Серафимович теперь, в ссылке, узнал другое мужество, источником которого была уверенность в силе рабочего движения. Опорой для новых настроений становится снова изучение работ Маркса.
В 1890 году, когда Серафимович получил разрешение отбывать оставшийся срок наказания на родине, мы видим его уже в кругу «ранних» социал-демократов. Правда, группа, в которую входил Серафимович, живя в 1890—1892 годах в Усть-Медведи-це, вряд ли имела определенное политическое лицо, но примечательно, что она вела пропаганду за пределами станицы, главным образом среди железнодорожных рабочих.
Более определенным было политическое лицо группы, в которую Серафимович вошел после переезда в Новочеркасск в 1892 году. Она была организационно связана с социал-демократическими кружками Ростова-на-Дону, и с их инициаторами и руководителями В. Я. Алабышевым и А. А. Машицким Серафимович поддерживал близкие дружеские отношения.
Не прерывалась дружба и с Моисеенко; ему Серафимович помог обосноваться в Ростове-н^-Дону и организовать столярную мастерскую, служившую местом встреч революционеров.
Таким образом, можно считать бесспорным, что Серафимович активно содействовал социал-демократической пропаганде среди рабочих. Это говорит о том, что он понимал ее значение.
8
В 90-е годы, когда складывался писательский облик Серафимовича, все его симпатии были на стороне марксистских и социал-демократических идей. Опираясь на них, он ищет ответа на основные вопросы русской жизни.
Серафимович вступил в литературу тогда, когда передовые писатели-реалисты, JI. Толстой, Салтыков-Щедрин, Глеб Успенский и другие, полным голосом говорили о противоречиях нового, капиталистического уклада, о тяжелых последствиях победы «Чумазого» и уверенного шествия господина Купона по стране.
Демократическая литература уже вынесла приговор бесчеловечному социальному строю, рассказав о бедственном положении народа в новых исторических условиях.
Молодому писателю близки были именно эти традиции в литературе, он не мог не разделять критического пафоса великих реалистов, ему были понятны их демократические симпатии и живой интерес к острым социальным проблемам.
В литературу, обличающую «купонный» строй, Серафимович внес новые свежие наблюдения. В ссылке его поразили «беспощадно-суровая природа и железный человеческий труд», и он написал первые свои рассказы: «На льдине» (1889), «На плотах» (1890), «Снежная пустыня» (1890), показав, что и на далекий Север проникли капиталистические отношения.
Живя на юге России, где в 90-е годы сильнее, чем в других местах страны, заявляла о себе эпоха промышленной «горячки»,, писатель спускался в шахты, ездил на металлургические заводы,, близко знал типографских рабочих, железнодорожников, мелких служащих, и его правдивые рассказы о рабочих разных профессий давали новые свидетельства горькой участи народа. Подвижнический труд изо дня в день не спасает от нужды, не обеспечивает старости, вызывает преждевременную инвалидность». Сюжеты большинства рассказов Серафимовича глубоко драматичны: в безбрежный океан навстречу смерти уносит на льдине помора Сороку, под колесами поезда гибнет стрелочник Иван,, кончает жизнь самоубийством старый наборщик Семизоров, выгнанный из типографии, а шахтер Семишкура или сцепщик Макар настолько измучены работой и обессилены, что производят впечатление обреченных на гибель. Рассказы Серафимовича окрашены сочувствием к обездоленным людям и в этом смысле отвечают гуманистическим традициям критического реализма.
Но этим далеко ие исчерпывается их содержание. Писатель* задумываясь над вопросом, почему так тяжко живется труже-
9
нику и кто в этом виноват, находит ответ в строе социальных отношений. Гибель героев не является результатом чьей-либо злой воли. Разве самоубийство Семизорова вызвано тем, что именно по отношению к нему допущена кем-то несправедливость? Каждый из его товарищей знает, что наступит момент и он будет выброшен за двери типографии, таков порядок: «износился, пора и честь знать». Разве кулак Ворона виноват в том, что Сорока, ке желая расставаться с богатой добычей, не успел достигнуть берега до начала отлива? Нельзя назвать непосредственных виновников несчастий шахтера Семишкуры или сцепщика Макара. Своих героев писатель изображает в ситуациях, которые заставляют почувствовать бесчеловечность всего строя жизни, драму повседневного существования. Судьба героя как бы обнажает действие закона капиталистической эксплуатации и является наглядным доказательством того, что закон этот действует повсеместно и стихийно.
Потрясающего драматизма достигает писатель в рассказах о детях, лишенных детства. Эта тема, многократно разрабатывавшаяся в русской литературе, получает у Серафимовича новый поворот. В его рассказах о детях нет жестоких отцов, дурных людей, злых обидчиков. «Нужда неволит,—объясняет шахтер необходимость отправить маленького Сеньку на три дня праздников в шахту,— все недостача да недохватки. Тоже трудно стало, то ись до того трудно — следов не соследишь...» («Маленький шахтер»). Непосильный труд начинается с детства. Долгие часы один в полной темноте стоит у ворот, регулирующих ток воздуха в шахте, десятилетний Иваська, с недетской серьезностью и грустью признающий, что ему «чижало на сердце» («Под землей»). Герои Серафимовича — простые труженики, взрослые и дети — жертвы безудержной эксплуатации. Сила реализма художника состоит в том, что он вскрывает хищническую природу капиталистических отношений, понимает социально-экономическую основу их бесчеловечности.
Важнейшей особенностью раннего творчества Серафимовича был мужественный и суровый реализм в изображении людей труда, свободный и от сентиментальной жалостливости к угнетенным и от неприязненного осуждения грубой жестокости их быта и нравов. Серафимович не скрывает, что его герои способны быть жестокими; Сорока спаивает самоеда, чтобы задарма отобрать у него оленей, Кузьма Толоконников, не задумываясь, разбивает плоты других сплавщиков, когда нет иной возможности спасти
10
свою «плитку» леса. Но в то же время писатель показывает, как в условиях каторжного, изнуряющего труда выковываются выносливые смелые люди, стойкие в перенесении жизненных трудностей, способные выдержать нечеловеческое физическое перенапряжение и выжить тогда, когда, кажется, жить уже невозможно. Это свидетельствовало об огромных потенциальных силах, которые заложены в трудящихся.
Многие герои ранних рассказов Серафимовича пассивны, не сознают своей силы. В этом критика склонна была усматривать ограниченность реализма Серафимовича, видеть непонимание писателем значения рабочего движения, которое в 90-е годы росло и ширилось. Однако факты биографии Серафимовича говорят о том, что он знал о росте настроений протеста в рабочей среде и понимал значение этого. Он был свидетелем стачки 1894 года в главных железнодорожных мастерских Ростова-на-Дону, в подготовке которой активное участие принимал Моисеенко. Из самых рассказов видно, чем объясняет писатель социальную пассивность простых тружеников. В сцепщике Макаре после двадцати четырех часов дежурства «трудно... признать человека: колеблющаяся неверная походка, мутные глаза и бессмысленное лицо идиота — без мысли, без выражения» («Сцепщик», 1898). А ведь этот каторжный труд изо дня в день длится всю жизнь. Он не только оставляет отпечаток на физическом облике рано стареющего, изможденного человека, но, кажется, отнимает у него самую способность раздумывать над своей жизнью, рождает тупое равнодушие к своей судьбе. В очерке «На заводе» (1899), вникая в условия работы доменщика, автор замечает: «Меня поражает не только отсутствие отдыха у этого человека, но и отсутствие сознания необходимости этого отдыха и естественного на него права. Непрерывность этой грандиозной работы завода порабощает его мысль, сознание».
Таким образом, Серафимович не просто изображал пассивность, а стремился постигнуть ее причины, понимая, что равнодушие рабочих к своей судьбе не есть нечто непреложное и неизменное. Писатель знает, что протест угнетенных против социального бесправия зреет. Ведь в жизни того же Макара наступает момент, когда «сидевшая в глубине горечь, едкое чувство обиды и попранного человеческого достоинства... прорвались нестерпимой болью». А самоубийство наборщика Семизоро-ва вызывает вспышку протеста у целого коллектива, порождая у хозяев типографии растерянность перед солидарностью заба-
11
стовщиков («Инвалид»). И закономерно, что к концу 90-х годов, в обстановке нового общественного подъема, именно такие факты начинают приковывать к себе внимание писателя. В самой жизни он находил подкрепление своему убеждению в том, что силу и реально историческое значение может иметь только движение народа. Выражая заветные свои мысли, Серафимович написал в 1898 году рассказ «Капля», в котором в аллегорической форме, единственно возможной для подобной темы, провозгласил неизбежность краха самодержавия под натиском революционных сил. На смену каплям — героическим одиночкам — здесь идет мощный поток, который опрокидывает казавшуюся неприступной твердыню царизма.
Пафосом раннего творчества Серафимовича является призыв к преодолению социальной пассивности, пока еще свойственней массам трудящихся. Рассказы писателя, проникнутые желанием заронить в сознание простого труженика мысль о праве изменить свою жизнь, отвечали духу времени, когда задача внесения социалистического сознания в массы стояла на очереди дня.
Творчество Серафимовича 90-х — начала 900-х годов выходило, таким образом, за рамки общедемократической реалистической литературы. Но тем не менее писатель при решении собственных, совершенно новых задач опирается на художественные традиции этой литературы. «Я от семидесятников родился, их традициями был начинен»,— признавался Серафимович, имея в виду прежде всего традиции Глеба Успенского.
В творчестве Г. Успенского Серафимовичу был близок вдумчивый анализ экономического положения народа, его быта под углом зрения основных социальных процессов эпохи. У Г. Успенского Серафимович учился вниманию к социальной типичности образа. В творчестве Серафимовича судьбы героев, по преимуществу «обыкновенных», служат раскрытию типических черт жизни определенной социальной группы или класса. Писатель не стремится к полноте индивидуальной характеристики, к психологической детализации образа. Это давало основание В. Г. Короленко отмечать в ранних рассказах «некоторую эскизность в обрисовке фигур» К Но и в облике героев Серафимовича и в обстановке их труда и быта всегда сохраняются живые краски самой действительности.
1 В. Г. Короленко, Собр. соч., М. 1955, т. VIII, стр. 315.
12
Сравнительно редко обращаясь к развитому сюжету, сложной интриге, Серафимович уже в ранний период обрел мастерство яркого и содержательного описания. Он сдержан в передаче чувств и переживаний своих героев, но с такой жизненной точностью и эмоциональной выразительностью описывает труд в шахте, возле домны, один рабочий день в жизни сцепщика, стрелочника или мелкого аптекарского служащего, что заставляет самого читателя как бы стать рядом с героем и вместе с ним почувствовать и тяжесть свода шахты, и обжигающий жар доменной печи, и опустошающую усталость после суточного дежурства. • . ! 4 - - IТ
В выборе красок писатель проявляет разнообразие и гибкость. Величественными картинами природы дикого Севера поражают первые его рассказы, написанные в ссылке. Страшен до неестественности и в то же время достоверен до последних мелочей трагизм «Мести», «Ночного рассвета», «В пути». Драматичны «Сцепщик», «Маленький шахтер». Сдержанно-«деловиты» очерки «Под землей», «На заводе». Юмор, переходящий в иронию, когда речь идет о барине — любителе петушиных боев, характерен для «Боя петухов», а ирония, граничащая с сатирой, определяет отбор красок в «Шторме».
Наконец Серафимович не чужд и романтической символики («Капля», «Грабительское логово»).
Раннее творчество Серафимовича нельзя себе представить без его активной работы в газете, сначала в «Приазовском крае» (Ростов-на-Дону, 1896—1898), потом в «Донской речи» (Новочеркасск и Ростов-на-Дону, 1898—1902), и в 1902—1903 годах в «Курьере» (Москва). Газетные корреспонденции, очерки, фельетоны вобрали в себя богатый материал жизненных наблюдений. Темы газетных выступлений писателя разнообразны: бесчинство полиции, защита местными властями интересов господствующих классов, положение разоренного крестьянства, невежество и темнота казачьей деревни, тяжелые условия труда и быта рабочих, ремесленников, мелких служащих, вопросы народного образования и воспитания молодого поколения, цинично-торгашеское отношение буржуазного общества к женщине, лицемерие буржуазной морали, пассивность и консервативность русского обывателя, продажность буржуазной печати.
Фельетоны, корреспонденции Серафимовича содержат яркие зарисовки жизни Мариуполя, Ростова-на-Дону 90-х — начала 900-х годов; автор идет чаще всего от конкретных фактов, взятых
13
из повседневной жизни, пользуясь ими для подтверждения главной мысли о проникновении капитализма во все области экономической и общественной жизни страны. Наиболее законченно эта мысль была сформулирована в фельетоне «Не за совесть, а за страх». Характеризуя здесь Ростов-на-Дону как типичный капиталистический город, Серафимович писал: «Все, решительно все — людские отношения, деятельность учреждений, вся структура общественной жизни, печать, все получает в нем яркую определенную окраску служения капиталу. Здесь только один бог, одна совесть, одна правда — капитал. Ему поклоняются, ему служат, его защищают, перед ним падают ниц»
Серафимович не преувеличивал возможностей газет, в которых ему приходилось работать, так как эти газеты не выходили за рамки буржуазно-либерального направления. Пример газеты «Приазовский край», финансировавшейся капиталистами, неоднократно убеждал писателя в том, что свобода печати в буржуазном обществе — чистейшая иллюзия. Газета стояла на страже интересов своих хозяев. Поэтому писатель-газетчик рисовался Серафимовичу в образе человека, связанного по рукам и ногам веревками. Но это не мешало ему признавать за печатью высокую общественную роль. Сам он считал нужным использовать подцензурную печать для обличения буржуазного строя, стремился с помощью газеты «извлечь на свет все, что есть... самого подлого, самого поганого в жизни»2. Этим определялась направленность его газетной публицистики, которая последовательно разоблачала созданный буржуазной печатью миф о «высокой цивилизаторской миссии» отечественных и иностранных капиталистов.
Рамки либерально-буржуазной печати вынуждали его в положительных выводах ограничиваться практическими предложениями на ближайший день и в пределах общественной благотворительности.
Писатель знал, что решение таких частных вопросов, как, например, устройство угольного склада для ростовской бедноты, или поддержка общества вспомоществования приказчиков, или наконец постройка в городском саду народного клуба вместо кабака с продажными женщинами, зависело от разных Кит Киты-чей, конкретные имена которых знали читатели ростовских или новочеркасских газет. И он настойчиво пытался пробить толстую
1 «Донская речь», 1898, № 217.
2 Там же, 1901, № 290.
14
стену равнодушия «сильных мира сего», не без основания полагая, что гласность печати или заставит их сделать какое-то нужное, полезное для народа дело, или даст пищу для новых обличений классового своекорыстия Кит Китычей.
Но как бы там ни было, Серафимович оставался в своей газетной работе последовательным защитником интересов простых тружеников, ни на минуту не забывая о законах общества, где царствует «золотой телец». И резкая грань всегда отделяла его от буржуазных либералов. Недаром разоблачение либеральной интеллигенции занимает в публицистике Серафимовича 90-х и 900-х годов важное место. В сатирических фельетонах против либералов он снимает маску с «друзей народа», показывая, что за их «благородными» заботами о прогрессе всегда стоит готовность при первых же признаках общественного пробуждения народа прибегнуть к испытанной политике: «Сыпь ему по первое число без всяких доказательств, ибо он вор и мошенник, грабитель и поджигатель, развратник и пьяница, лентяй и варвар...»
Многолетняя работа молодого писателя в газете была для него хорошей школой. Она дала ему богатый запас жизненных наблюдений и впечатлений, который еще долго питал творческое воображение автора «Города в степи». В начале 900-х годов Серафимович вынашивал замысел большой повести о газетчиках — «Около газеты».
Но не менее важно и то, что работа в газете обогатила писателя опытом вдумчивого и бесстрашного анализа важнейших социальных процессов русской жизни, а без этого анализа невозможно реалистическое обобщение фактов действительности.
Таким образом, к началу 900-х годов писательский облик Серафимовича определился. Анализ условий труда и жизни широких масс трудящихся с позиций марксистского понимания природы капиталистических отношений, последовательное обличение буржуазного строя, пропаганда идеи борьбы с царизмом и вера в силу массового революционного движения — эти черты творчества Серафимовича прочно связывали его уже в 90-е и 900-е годы с третьим пролетарским этапом освободительного движения в России.
В пределах своего таланта и в рамках своего жизненного опыта Серафимович прокладывал дорогу той новой, пролетарской литературе, знамя которой было поднято Горьким.
С переездом в 1902 году в Москву Серафимович вошел в группу московских литераторов, объединенных «Средой» (так
15
назывался кружок демократических деятелей литературы, со-биравшийся по средам). И когда А. М. Горький стал собирать лучшие литературные силы вокруг самого демократического для этого времени издательства — «Знания», Серафимович занял место в этом передовом отряде русской литературы.
II
В период революции 1905—1907 годов творчество Серафимовича поднимается на новую ступень. Еще в канун революции Горький, высоко ценивший правдивое искусство писателя, настойчиво советовал ему обратиться непосредственно к изображению «той силы, которая заложена в массах» (см. «Воспоминания о Горьком», т. 7 наст. изд.). Первая русская революция сделала зримой эту силу, и изображение ее стало настоятельной творческой потребностью Серафимовича.
Начало революции застало писателя в Ялте. Сюда в конце марта 1905 года приехал Горький, освобожденный из Петропавловской крепости, и выпущенный из тюрьмы брат Серафимовича, большевик В. С. Попов. С их помощью по случаю 1 мая Серафимович организует открытое литературное чтение. Оно состоялось 19 апреля (2 мая), Горький читал свой рассказ «Тюрьма». В конце вечера появился полицейский пристав и был составлен протокол, который не имел последствий только потому, что под влиянием либеральных веяний таврический губернатор решил прекратить дело. Серафимовичу угрожала высылка из Ялты, но летом 1905 года он сам переехал в Новочеркасск, откуда должен был в сентябре вернуться в Москву. Начавшиеся серьезные волнения задержали отъезд и заставили Серафимовича с головой уйти в общественную деятельность.
На царский манифест 17 октября 1905 года, дарующий «свободы», Новочеркасск ответил еврейскими погромами и расправами черносотенцев с участниками митингов и демонстраций. Серафимович принял участие в организации народной милиции, создание которой большевистская газета «Новая жизнь» считала гражданской обязанностью вч борьбе против «черной опасности». 26 октября он писал жене: «Работа кипит. Я пишу воззвания, буду читать лекции для народа, хлопочу об устройстве митингов в читалке. Стыдно мне ничего не делать, когда кругом в этих ужасах народ бьется за свободу». А еще через несколько дней ей
16
же сообщал: «Читал составленный мной реферат в читалке перед серой публикой с большим успехом. И если бы ты знала, как ужасно хорошо себя чувствовал, когда впервые зазвучала среди этих заплесневелых старым режимом стен живая свободная речь». Реферат, по признанию писателя, был революционным, и его должны были печатать социал-демократы.
В ноябре Серафимович вместе с двумя сыновьями приехал в Москву, поселился в районе Пресни, которая вскоре стала центром вооруженного восстания, ареной первых в России баррикадных боев, а затем кровавой расправы царских палачей с революционным народом.
Необыкновенные впечатления требовали выхода, писатель брался за перо, идя по горячим следам событий, с радостным удивлением сознавая, что никогда еще у него не было такого обилия тем, такого творческого подъема.
Рассказы и очерки, написанные в это время, были живым откликом на виденное и пережитое, они отмечали вехи того пути, по которому шла революция, от «мирных» тайных сходок к баррикадным боям.'Отдавая должное ведущей роли рабочих в событиях и показывая рост их политического сознания, писатель вглядывается в настроения разных слоев народа, крестьянства, интеллигенции, солдатской массы, революционеров-нрофессиона-лов и обывателей. Он проникает в сущность первой русской революции как неоценимого политического опыта народа, и главными конфликтами, которые изображены в произведениях этого периода, оказываются столкновения нового и старого в сознании широких масс трудящихся. Трудная борьба света революционной правды с непониманием и темнотой, иллюзиями, предрассудками, политической слепотой и привычкой к рабской покорности идет на сходке рабочих в рассказе «Среди ночи», вторгается в жизнь прачки Марьи в рассказе «Бомбы», определяет смену настроений очевидцев баррикадных боев в очерке «На Пресне».
Революция ни для кого не проходит бесследно, последствия открытых вооруженных столкновений так велики, что сказываются во всех сферах человеческой жизни, вызывают переоценку моральных ценностей, совершают переворот в человеческих взаимоотношениях. В одну ночь может рухнуть любовь детей к родителям («Погром»); отец, увидевший в сыне революционера — человека, посягающего на «священные права» собственности, способен предать его в руки полиции («На мельнице»); сестра милосердия, всю жизнь спасавшая людей от смерти, предложившая вырезать
17
у себя кусок кожи, чтобь» спасти раненого, не колеблясь убивает его, когда узнает о зверствах, совершенных им во время погрома («Востроносый»).
Продолжая писать о революции тогда, когда уже определилось ее поражение, Серафимович не отказывается от оптимистических выводов из происшедших событий; оптимистическая нота звучит даже там, где речь идет о тяжелых кровавых днях разгрома восстания. Писатель убежден в том, что революция оставила глубокий след в сознании народа. «Пущай жгут, пущай бьют,— говорит старик крестьянин, прячущий дружинника от карателей,— ноне город разорят, завтра деревню сожгут, а наместо того приходится громить пять городов, приходится жечь сто деревень—народ распрямляется, как притоптанная трава» («У обрыва»). Нужно было немалое гражданское мужество, чтобы в то время, когда «столыпинские галстуки» душили страну, так ясно и уверенно произнести грозное предупреждение о будущем.
Новое содержание, которым эпоха 1905 года обогатила творчество писателя, требовало новых художественных средств, новых красок. В жанре рассказа Серафимович находит для себя новые возможности. Он овладевает мастерством создания захватывающих остро психологических коллизий огромного напряжения («Погром», «Белая Глина», «Сопка с крестами»). Он раздвигает рамки рассказа, делает его вместилищем картин жизни широкого людского слоя, так как ему важно воссоздать отношение массы к революции, участие народа в революционных событиях. Если раньше писатель строил свои рассказы почти исключительно на изображении судьбы одного героя, то теперь он тяготеет к созданию многоликого коллективного портрета. Действующим лицом ряда рассказов является масса, изображение которой требует массовых сцен; при этом центр тяжести перемещается с изображения быта, обстановки, характеризующей условия жизни героя-труже-ника, на изображение его настроений, психологических сдвигов, изменений в его сознании. В рассказах о 1905 годе гораздо чаще, чем в ранних рассказах, сами герои говорят о том, Что волнует их, что они чувствуют, о чем думают. И особенного мастерства Серафимович достигает здесь в создании многоголосой речи, живое течение которой передает диалектику споров, борьбу мнений, фиксирует переходы от незнания к знанию, от непонимания к политическому прозрению.
Серафимович не только дает здесь несравненно больший про-сюр поэтической стихии, но, главное, отводит ей новую роль.
18
В ней заключена эстетическая оценка изображаемого. Писатель поэтизирует ростки нового в жизни и сознании народа. Рядом с привычным, будничным, тусклым, уродливым возникает необычнее, возвышенное, праздничное, яркое, торжественное, героическое. Он поэтизирует и внешний облик человека, если этот человек постиг правду социалистических идей или узнал уже счастье борьбы за них.
Маленький подмастерье из рассказа «Среди ночи» полон новых «важных и торжественных мыслей», новые понятия ворвались в его серую замкнутую жизнь «чем-то праздничным, ярким, сверкающим и огромным». В его облике, несущем печать труда и нуж« ды, появляются новые черты, говорящие о внутреннем напряжении: «Точно радостное похмелье разливалось по всему его тщедушному телу, пробиваясь на бледных щеках непривычным румянцем». А те, кто слушает его речи, названы «соколами, приготовившимися лететь». Даже у погибшего дружинника «лицо полно молодой энергии, отваги, воодушевления».
Повествование приобретает романтический, патетический характер, когда в «Похоронном марше» рабочая демонстрация становится воплощением «гордой силы, познавшей самое себя».
В очерке «На Пресне» отдельные эпизоды вооруженного восстания нарисованы подчеркнуто буднично и просто. Так и должна восприниматься борьба теми, кто видит в ней необходимое и естественное дело жизни. Но когда в общей картине восстания надо выявить героику борьбы, оценить ее величие, автор прибегает к романтическим краскам, к революционной символике, к патетическим интонациям.
Это была целая поэтическая система, в основе которой лежало мировоззрение пролетарского художника, умевшего видеть жизнь в революционном развитии.
В эти годы Серафимович ближе других писателей-«знаньев-дев» стоит к Горькому, так как глубже них проникает в сущность революционной эпохи. Его творчество продолжает развиваться в русле той литературы, основоположником которой был Горький. Но оно остается самобытным, вводит в русскую литературу новые картины, новые пласты жизни, новые образы.
Рассказы и очерки Серафимовича— правдивые документы эпохи, овеянные ее дыханием. Он первый запечатлел баррикадные бои на улицах Пресни в дни декабрьского вооруженного восстания. Московские улицы в районе восстания, хрустящий снег, морозное небо, лавки с наглухо заколоченными ставнями и
19
--->>>
