Cтарый 4емоданД. И. Нацкий
ГИМНАЗИЯ
Первоначальное образование М. М. Пришвин получил в Елецкой гимназии, где в то время учился и я, но я был старше Пришвина на два класса. Лично я познакомился с Пришвиным, когда он был уже во втором классе. Этому знакомству посодействовало одно обстоятельство, которое чуть не повлекло за собою изгнание Пришвина из гимназии.
Дело было так: в августе месяце 1885 года, когда после каникул началось в гимназии ученье, в одно, как говорится, прекрасное утро по гимназии пронесся сенсационный слух, что четыре гимназиста, три из третьего класса — Тирман, Чертков и Голофеев, и один из второго — Пришвин, тайно ушли из своих квартир, оставив дома записки, что они отправились путешествовать в Америку и просят о них не беспокоиться и их не разыскивать.
Исчезновение ребят, конечно, крайне обеспокоило их домашних, которые не вняли просьбе беглецов. К розыску их были приняты меры как домашними, так и гимназическим начальством. «Путешествие» в Америку продолжалось всего одни сутки. Становой пристав Елецкой уездной полиции, по фамилии Крупкин, быстро обнаружил место нахождения путешественников на сделанном ими привале на берегу реки Сосны близ села Черкасы, километрах в 25 ниже Ельца. Готовясь к путешествию в Америку, названные четыре гимназиста купили старую плоскодонную лодку, взяли с собой одежду, постельные принадлежности, съестные припасы, охотничьи ружья и спустились вниз по Сосне, рассчитывая добраться в лодке до моря и дальше — в заманчивую страну, описанную Майн Ридом и Купером.
Экспедиция была задумана и осуществлена совершенно по-детски, и бравому становому приставу не стоило большого труда задержать «путешественников» и доставить их в гимназию на следующий же день.
Они прибыли в гимназию как раз во время большой перемены в сопровождении пристава, и я видел, как их вели по парадной лестнице во второй этаж, где находилась приемная комната директора гимназии Николая Александровича Закса.
18
Третьеклассники шли с понуренными головами и хмурыми лицами, а второклассник Пришвин заливался горькими слезами1.
По постановлению педагогического совета гимназии двое участников путешествия, Тирман и Чертов, как старшие, да и к тому же раньше имевшие счеты с гимназическим начальством, были исключены из гимназии. Двое других, Голофеев и Пришвин, понесли более легкое наказание. Им понизили баллы за поведение до тройки и подвергли аресту — не помню, на какой срок2.
Стремление Пришвина к путешествиям проявилось у него в раннем детстве. Его сестра Лидия Михайловна, гимназистка старших классов, училась с моей сестрой Сашей. В 1883 году, во время пасхальных каникул, она со своей матерью предприняли поездку в Крым. По возвращении Лидия Михайловна делилась впечатлениями с моей сестрой и говорила, что ей очень завидовал ее маленький братишка Миша, называл ее счастливицей и высказывал, что ему очень хочется путешествовать.
Узнавши лично Мишу Пришвина, я заинтересовался им и познакомился с ним поближе. Этому помогло то, что с ним был близок мой гимназический товарищ, Алексей Смирнов3.
Припоминаю, как мы втроем пели по-французски «Марсельезу».
Пылкий темперамент подростка Пришвина трудно мирился с гимназической муштрой, и ему нередко приходилось, в виде наказания, оставаться в гимназии по окончании уроков. Это на гимназическом жаргоне называлось «оставлением без обеда». С учениками, подвергнутыми такому взысканию, оставался дежурный преподаватель.
И вот однажды, будучи в третьем классе, Пришвин был наказан арестом. Дежурным в этот день был учитель Василий Васильевич Розанов. Это был человек незаурядный. В то время он уже был автором большого философского трактата «О понимании»'1 и занимался журналистикой.
Как учитель, Розанов был сух, строг и придирчив. Ученики его не любили.
На следующий день после ареста Пришвин рассказал мне, что он много высказал дежурившему Розанову по поводу его взаимоотношений с учащимися гимназистами. «Розанов,— сказал мне Пришвин,— выслушал все внимательно, не перебивая и не оспаривая».
Однако в результате такого собеседования ученика с учителем в тот же день состоялось заседание педагогического со-
19
вета гимназии, которое вынесло постановление об исключении Пришвина из гимназии за неодобрительное его поведение, о чем утром следующего дня всем учащимся в назидание и было объявлено.
Пришвин был выпущен из гимназии с «волчьим билетом», без права поступать в другое учебное заведение.
Как большинству исключенных учащихся, ему грозило остаться недоучкой, но мать отправила его в Тюмень, где, по дядюшкиной протекции, ему удалось поступить в реальное училище, которое он и окончил.
Д. И. Нацкий — коренной житель г. Ельца, работал многие годы врачом в железнодорожной больнице.
Судя по дневникам и архивным материалам, в послегимназические годы общения с Пришвиным не имел. Воспоминания были присланы В. Д. Пришвиной в конце 50-х годов после кончины писателя.
' В* фонде гимназии отложилось целое дело на 43 листах, посвященное «путешествию»,— так называемое «Дело об увольнении из гимназии ученика Чертова Николая».
...Идея о путешествии в Азию, созвучная глубинной сути души Пришвина, действительно принадлежала ему. Константин Голофеев в своих показаниях заявил: «Первая мысль о путешествии была подана Пришвиным, которому о ней сообщил проживавший с ним летом в деревне кадет Хрущов, а Пришвин передал об этом Чертову, а затем мне. Устроил же побег Чертов».
Гимназическое начальство свою точку зрения на этот счет выразило в постановлении гимназического совета от 16 сентября 1885 года: «...Педагогический совет, рассмотрев все вышеизложенные обстоятельства, признал, что ученик Чертов был главным руководителем всех поименованных учеников и, располагая денежными средствами, приобрел на остальных влияние, которым и воспользовался для задуманного им путешествия, что им же, Чертовым, куплены револьверы, ружья, топор, порох, патроны и лодка; остальные ученики, по убеждению педагогического совета, были только исполнителями задуманного Чертовым плана, увлекшись заманчивостью его предложений, а потому совет постановил: ученика 11 класса Николая Чертова уволить из гимназии... а остальных, Пришвина, ЧИрмана и i олофеева, подвергнуть продолжительному аресту с понижением отметки поведения за 1-ю четверть учебного года. <...)»
С большой полнотой освещают как подготовку, так и весь ход путешествия показания самого Пришвина. Этот документ, автору которого не исполнилось еще тринадцати лет, интересен также тем, что он является, видимо, наиболее ранним сохранившимся пришвинским текстом:
«Нынешнее лето проживал у нас в деревне кадет 3-го Московского корпуса Хрущов со своею матерью. Хрущов рассказывал мне, что у них в корпусе бежали два кадета и возвращены были назад. Это я, когда приехал в город, рассказал Чертову, как новость. Чертов сказал, что кадеты дураки, потому что не умели бежать. Спустя неделю Чертов во время классных перемен начал подговаривать, меня, Тирмана и Голофеева к бегству, говорил, что это очень заманчиво, что можно бежать так, что не воротят, и сказал, что у него уже все
20
готово, сказал, что есть деньги, оружие и что есть; сказал, что поедем с переселенцами, а потом сказал, что на лодке по Сосне в Дон, а из Дона по берегу Азовского моря.
Револьвер (два) Чертов вместе с Тирманом купил на свои деньги в лавке Черномашенцева, рядом с Богомоловым. Это он говорил сам и Тирман...
По дороге к Сосне мы остановились около кузницы, где Тирман сошел с извозчика, чтобы взять заказанные в кузнице мечи. Около моста Чертов дал лодочнику за лодку 25-рублевую бумажку и получил сдачи 6 рублей, и лодочник отдал лодку, в которую Чертов положил 3 ружья, ранец, в котором находились 3 пистолета, патроны, порох (5 фунтов), табак, спички, пули, дробь и отдельно мечи и топор.
Когда мы спрашивали, откуда у Чертова деньги, он сказал, что продал часы золотые. Мы спросили, чьи часы, он ответил, что родителей (...).
Ночью, когда мы ехали по Сосне, Тирман испугался и просил Чертова, чтобы он отпустил его домой и дал ему один револьвер. Чертов рассердился сначала, а потом начал над ним смеяться. Тогда Тирман согласился остаться.
Ни у кого денег не было, мамаша мне денег не дает. Платил за все Чертов. Одно ружье он купил на базаре, как говорил Тирман, а где взял 2 другие ружья, не знаю. Он сам сказал, что топор взял из дома. Хлеб и соль на дороге покупал Тирман за деньги, которые дал ему Чертов. За перетаскивание лодки через плотину платил Чертов.
Когда мы увидели, что нас догоняют, то мы очень испугались. Чертов сказал, что нужно пристать к другому берегу, потопить лодку и бежать. Но в это время явился становой пристав Крупкин, нас задержали и возвратили в город.
Револьверы были заряжены, но их разрядил Крупкин, когда нас задержал, и положил в телегу, в которой ехали Тирман и Голофеев. (...)
М-ме Шмоль, у которой я с Голофеевым квартировал, тотчас же дала знать о моем побеге моей маме, и мама моя приехала из деревни в тот же день ночью, так что, когда нас возвратили, я застал свою маму у м-ме Шмоль. В этот же день меня вызывали в гимназию, и после меня в этот же день ходила в гимназию мама. Ученик II класса Елецкой гимназии Пришвин Михаил».
Исход гимназических лет Пришвина определило все то же его стремление к духовному освобождению, впервые заявившему о себе «путешествием в Азию». Сам писатель сказал об этом так: «Конец же пребывания моего в Елецкой гимназии был не чем иным, как продолжением неудачи побега в небывалое» («Русская литература», 1986, № 2).
Пришвин был оставлен в гимназии, в частности, благодаря заступничеству учителя географии В. В. Розанова. Спустя много лет Пришвин пишет в дневнике: «Этих балбесов, издевающихся над моей мечтой, помню, сразу унял Розанов, он заявил и учителям и ученикам, что побег этот не простая глупость, напротив, показывает признаки особой высшей жизни в душе мальчика.
Я сохранил навсегда благодарность Розанову за его смелую, по тому времени необыкновенную защиту».
И в другом месте: «Страна обетованная, которая есть тоска души моей, и спасающая и уничтожающая меня — я чувствую — живет целиком в Розанове... Недаром он похвалил меня еще в гимназии, когда я удрал в «Америку». «Как я завидую вам»,— говорил он мне».
С А. Смирновым у Пришвина связано следующее воспоминание: «Из моей жизни. Преодоление неудач. В связи с чтением «Кащеевой цепи» мне вспомнилось (и как жаль, что я это не вспомнил, когда писал «Кащееву цепь»). Мне вспомнилось, что, когда после исключения меня из Елецкой гимназии Розановым Алеша Смирнов прислал мне сочувственное письмо с обвинением во всем Розанова (все были против исключения, он один), я ответил ему: «Дорогой Алеша, не вини Розанова — я сам во всем виноват. Я даже хотел было
21
застрелиться, и револьвер есть, но подумал, и оказалось, я сам виноват, так почему же стреляться,— и вот не стал». Что-то в этом роде написал, а умный Алеша письмо снес в гимназию, а из гимназии оно попало к матери и Дуничке, и вот почему все стали ухаживать за мной, как за больным и хорошим мальчиком».
4 О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. М., 1886.
Экземпляр этой книги хранится в личной библиотеке Пришвина (ГЛМ) с наклеенным экслибрисом Пришвина и надписью: «Завет В. В. Розанова мне: Поближе к лесам, подальше от редакций».
5 Постановление педагогического совета от 14 апреля 1889 года «об увольнении из Елецкой гимназии ученика IV класса Пришвина Михаила» последовало в ответ на докладную записку от «учителя Елецкой мужской гимназии Василия Розанова». Розанов писал: «Честь имею доложить Вашему Превосходительству о следующем факте, случившемся на 5 уроке 18 марта в IV классе вверенной Вам гимназии: ученик сего класса ПРИШВИН Михаил, ответив урок по географии и получив за него неудовлетворительный балл, занял свое место за ученическим столом и обратился ко мне с угрожающими словами, смысл которых был тот, что если из-за географии он не перейдет в следующий класс, то продолжать учиться он не станет, а выйдя из гимназии, расквитается со мною. «Меня не будет, и вас не будет»,— говорил он, между прочим. Затем сел, и так как папина класса не нарушалась, то я продолжал урок, до конца которого оставалось несколько минут. Через небольшой промежуток времени он встал и попросил извинения, ссылаясь на то, что вышеупомянутые слова сказаны были им в раздражении, при котором он вообще не может себя удерживать. Я предложил ему сесть, заметив, что о поступке его будет доложено Вашему Превосходительству. Он исполнил мое желание, еще раз сказав, что, принеся извинение перед всем классом, исполнил то, что от него требовалось, и по тону слов его было видно, что он считает это извинение почти заглаживающим вину. В субботу я остаюсь после 5-го урока дежурным с арестованными учениками, между которыми был и ПРИШВИН Михаил (за 2 по географии, по желанию,ранее выраженному г. классным наставником). Передавая ему запись, в которой родители извещались об его аресте и причине оного, я спросил его, что побудило его к поступку такой важности, и, указав ему на тон извинения, спросил его, какие вообще представления он имеет о себе и других людях, с которыми ему приходится вступать в отношения. Он высказал, что вообще не считает кого бы то ни было выше себя; что же касается до самого поступка, то он сделан был для того, чтобы выдаться из учеников, показав им, что он способен сделать то, на что никто из них не решился бы. Оштая самый поступок выходящим из ряда обычных явлений гимназической жизни, а объяснения, его сопровождавшие, в высшей степени значительными с нравственно-воспитательной точки зрения, я почел своим долгом обо всем этом доложить Вашему Превосходительству, как высшему руководителю гимназической жизни и охранителю дисциплины в ней. Преподаватель В. Розанов. 20 марта 1889 г.» («Русская литература», 1986, № 2).
<<<---
