Cтарый 4емоданПОСЛОВИЦА НЕДАРОМ МОЛВИТСЯ
ЯРМАРКА
Где Волга и Ока сливаются волнами,
Где верный Минин наш повит был пелёнами,
Где Нижний Новгород цветет и каждый год
Со всех концов земли гостей к себе он ждет,
Где жизнь киаит крутом, торговля процветает... —
одним словом, мы с Далем на знаменитой нижегородской ярмарке, в плотной и жаркой толпе. Где все движутся, но каждый идет куда ему надо, где толкают друг друга, обгоняют, останавливают, пересекают один другому дорогу, кружат, попадают не туда, возвращаются на прежнее место. Где смешались, закрутились несущейся каруселью армяки, поддевки, мундиры, кафтаны, сермяги, сарафаны, накидки, пестрые шали, платки, картузы, шляпы прямые, и бурлацкие — с круглым верхом, и ямские — приплюснутые, с загнутыми круто полями, и красные колпаки шутов. Где черные черкески с газырями и курчавые папахи кавказцев, шелковые халаты и золотые тюбетейки казанских татар, желтые рубахи цыган, белые чалмы восточных купцов, похожие на огромные кочаны. Где голоса, слова, разноязычные крики смешались, торгуются, спрашивают совета, ссорятся, спорят — одновременно. Купцы нахваливают товар; услужливо, с прелюбезнейшими, галантерейными словечками, мечутся вдоль полок ловкие приказчики; им помогают (однако держась степеннее) хозяйские сынки, старший — «братан» и младший «брательник», оба с припухшими глазами и помятыми лицами; мальчики у дверей лавок зазывают покупателей. Бойкие лоточники сыплют прибаутками: «Вот сбитень, вот горячий: пьет приказный, пьет подьячий», а рядом пирожник заворачивает эдакую штуку, что диву даешься: «Подь-дойди — эх, вкус французский, гусь заморский, баранинка низовая, мучка сортовая». «Воздушный цирюльник» за три копейки на ходу и бреет и стрижет: «Постричь, поголить, ус поправить, молодцом поставить». Цыганки хватают проходящих за руку. «Дай погадаю», — требуют гортанными голосами. А над толпою, над площадью стоят на деревянных неструганых балконах раешники в расшитых рубахах с яркими заплатами-ластовицами под мышками, стоят гимнасты, обтянутые желтыми в черную клетку трико, танцовщицы в розовых юбочках-пачках — стоят и, перекрывая нескончаемый гул, дудят в золотые трубы, трещат трещотками, колотят в огромные барабаны, по круглому корпусу которых намалеваны красные и желтые треугольники, звенят сверкающими, как солнце, медными тарелками: «Спешите! Спешите! Замечательное представление!..»
В каменных корпусах гостиного двора торгуют сразу две с половиной тысячи лавок, а вокруг жмутся друг к другу еще многие тысячи деревянных строений, сбитых основательно и наскоро сколоченных, — лавки, лавчонки, склады, сараи. В Железных рядах продают до четырех миллионов пудов уральского железа, па Хлебной пристани выгружают шестьсот тысяч четвертей хлеба, от Гребневских песков тяпет с барж крепким рыбным запахом, близ пристани Сибирской высятся под навесами стены чайных цибиков (чай — товар дорогой, его везут из далекой Кяхты до Перми на лошадях, а из Перми на судах по Каме и Волге; торговцы-«чайники» ставят на столы свежезаваренный чай разных сортов, покупатели идут вдоль столов, прихлебывают из чашек и после каждой пробы споласкивают рот холодной водой, чтобы не утерять вкус). Персиане и бухарцы неподвижны и зорки, кавказцы горячи и шумливы: с востока доставляют на ярмарку каракуль и шемаханские шелка, кофе и корицу, синюю краску индиго и красную марену, дорогое сандаловое* дерево. А кругом наше, российское — меха лисьи, бобровые, куньи, холсты «разной доброты», шапки, чулки, валенки, рукавицы (из села Богородского — рукавицы кожаные,' привозят на ярмарку сразу полмиллиона пар), кожи из губерний Владимирской, Симбирской, Казанской, Вятской, Костромской, также из Нижегородской, где производятся в Арзамасе, Выездной слободе, в деревне Ту-банаевке и окрестных селениях Васильсурского уезда; золотые скирды мочал ы сияют на солнце, словпо поставленные прямо на землю соборные купола; конский волос переливается черными струями — гривы продают пудами, хвосты поштучно. Новые телеги пахнут дегтем, упирается в небо частый лес оглобель. Сундуки, сибирские и павловские, простые и окованные, одноцветные, темные, и расписные тянутся рядами, как дома в городе, образуя улицы и переулки, — привозят сюда двести тысяч сундуков; особый спрос на макарьевские: шесть сундуков разной величины вкладываются один в другой...
Идет по ярмарке нижегородский чиновник Владимир Иванович Даль, приходит он сюда, на ярмарку, не продавать, не покупать, разве что опустит в карман кубик черного китайского чаю, приглядит шейный платочек кисейный да серебряное колечко с бирюзой — потешить дочек или задержится возле коробейника — офени — и со знанием дела отберет для себя лист-другой лубочных картинок.
На семистах тысячах квадратных саженей — в смешении людей и говоров, в бесконечных разговорах, спорах, возгласах, крике, кличе, в прибаутках, присказках, байках, в непрерывной круговерти вещей, одежд, красок — в буйном кипении жизни — на этих семистах тысячах квадратных саженей лежит перед Далем как бы оживший вдруг его словарь. Нужно только расчленить Шум толпы, слитный гомон торговых рядов, разъединить йа слова симбирские, владимирские, костромские, ухватить новые имена давно известных предметов — и оттого сам предмет нежданно увидеть по-новому. «На рынке пословицы не купишь» — такая пословица, но надо услышать, запомнить к слову сказанную пословицу: «Пословица недаром молвится». Надо потолкаться в трактире, где заключают сделки, послушать, как торгуются купцы — «делают подходцы», каждый норовит «обуть» (обмануть, надуть) другого. Надо схватить частоговорки лоточников и бойкие зазывы лавочников. Надо заглянуть в дощатый балаган, когда алым пламенем взметнется занавес, и насладиться потешными байками раешников («А вот господин чиновник. Служит в винном департаменте, построил себе дом на каменном фундаменте»). Надо приметить мужика-скомороха, того, что бродит по ярмарке с волынкою из цельной телячьей шкуры, веселит народ, свистя всеми птичьими посвистами и разговаривая один за троих, — приметить и узнать от него, что на медяки, собранные в дурацкий колпак9 он содержит семью, из них же оброк платит, «и деньги в подать, и хлеб в брюхо» — опять же поговорка.
...Больше месяца шумит, говорит, торгуется ярмарка. Ходит по ярмарке Владимир Иванович Даль. Вечером, возвратись домой, вынимает из кармана кубик чая, кисейный платочек или колечко бирюзовое, главное же — каждый вечер приносит он домой бесценные приобретения, единственные, за которые не просят на ярмарке денег — только подбирай. Дома он раскладывает слова по полочкам в своих хранилищах; каждую пословицу переписывает дважды на «ремешки», узкие полоски бумаги: одна и та же пословица войдет в Словарь как пример для пояснения слова (подобно Оке и Волге сливаются воедино два Да левых труда) и в тетрадь, предназначенную лишь для поеловиц. Таких тетрадей уже сто восемьдесят, и надо что-то делать с ними...
Даль знал, что с ними делать, и мы знаем, что сделает с ними Даль, — перед нами его труд «Пословицы русского народа»»
СВОД НАРОДНОЙ МУДРОСТИ
1
«Собрание пословиц — это свод народной, опытной премудрости, цвет здорового ума, житейская правда народа», — пишет Даль. В творчестве народа привлекает Даля не только само творчество («дар созидаяья»), больше — созидатель, даром этим обладающий: народ. Собирать и изучать пословицы — значит сделать «общее заключение о духовной и нравственной особенности народа, о житейских отношениях его».
2
Собирали пословицы и прежде. В самом полном собрании, вышедшем в свет до Далева, их насчитывалось десять с небольшим тысяч. Три с половиной тысячи из них Даль отверг: они показались ему не подлинно народными. Вообще из книг, объясняет он, взято немного: большая часть пословиц собрана «по наслуху». Главный источник Далева богатства — речь народа.
«Признавая пословицу и поговорку за ходячую монету, очевидно, что надо идти по них туда, где они ходят: и этого убеждения я держался в течение десятков лет, записывая все, что удавалось перехватить на лету, в устной беседе», — объясняет Даль. Ходить по них, по пословицы — все равно что «по грибы» — в самом этом оттенке слова приоткрывается и способ Далева собирательства, и твердое убеждение его.
«В карете цугом по грибы не ездят» — в народ за пословицей, что в лес по грибы: бродить без устали от зари и до зари, своими ногами измеряя версты, продираясь сквозь чащобу, карабкаясь на пригорки и сбегая в овражки, и то и дело спину гнуть — не лениться: «Не поклонишься до земли, и грибка не поднимешь», и над каждым подслушанным речением поразмыслить, определяя его доброту, и каждое к месту пристроить: «Всякий гриб в руки берут, да не всякий в кузов кладут».
Даль по свои «грибы» ходил недаром, не зря десятки лет «до земли кланялся»: в его собрании больше тридцати тысяч пословиц, а точно — 30 130.
3
Прежде пословицы в сборниках выстраивали обычно в азбучном порядке — по алфавиту.
Но тридцать тысяч пословиц, расставленных по алфавиту, — это всего-навсего тридцать тысяч пословиц: много и мало. Можно их читать с удовольствием и с интересом, восторгаться их точностью и слогом, мудростью и остротой. И все же это лишь беспорядочный свод пословиц.
«Ум наш дробится и утомляется на первой странице», — говорит о таком чтении Даль. Главное же: не увидишь, не услышишь, что думает, что говорит народ о той или иной стороне своей жизни, о том или ином предмете, какими глазами на них смотрит. «Неразлучные по смыслу пословицы разнесены далеко врознь, а самые разнородные поставлены сподряд...»
В сборнике Даля пословицы расположены не в азбучном порядке, а по содержанию и смыслу. Сто восемьдесят тетрадей, куда Даль вклеивал «ремешки» с записями, — это сто восемьдесят (если совсем точно — сто семьдесят девять) разделов, по которым распределены пословицы.
Вот несколько разделов:
Жизнь — смерть
Радость — горе
Богатство — убожество
Правда — кривда
Работа — праздность
Ум — глупость
Воля — неволя
Земледелие Язык — речь ..
Народ — мир
и еще сто шестьдесят девять.
«Расстричь» пословицы обратно и расположить по алфавиту «может всякий писарь», — посмеивается Даль, хотя и понимает, что принятый им «предметный порядок» не всегда безупречен. Подчас пословица может быть отнесена не к одному — к нескольким разделам, подчас одна пословица и встречается в нескольких разделах. Но это мелочи — главного Даль добился: «народный быт вообще, как вещественный, так и нравствепный» в труде его открывается.
4
Чтобы лучше уяснить суть и построение Далева труда, выпишем из него два десятка пословиц. Вот они — сначала в азбучном порядке:
Б — Богатый на деньги, голь на выдумки.
В — Вполплеча работа тяжела: оба подставишь — легче справишь.
Г — Где сосна взросла, там она и красна,
Д — Друга ищи, а найдешь — береги.
Е — Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами.
Ж — Жалеть мешка — не завесть дружка.
3 — За морем веселье, да чужое, а у нас и горе, да свое.
И — Ищи добра на стороне, а дом люби по старине.
К — Красно поле пшеном, а беседа умом.
Л — Личико белёнько, да ума маленько.
Н — Не то забота, что много работы, а то забота, как ее нет.
О — О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет.
П — Пьешь у друга воду — слаще меду.
Р — Рот не ворота, клином не запрешь.
С — Старый друг лучше новых двух.
Т — Терпенье и труд — вое перетрут.
У — Умный любит учиться, а дурак учить.
Ч — Что людям радеешь, то и сам добудешь.
Щ — Шуба на сыне отцовская, а ум у него свой.
Я — Языком не торопись, а делом не ленись.
Каждая из двадцати пословиц прекрасна, каждая умна и метка, но, поставленные «сподряд», они пока разобщены — два десятка точных и выразительных, схваченных «по наслуху» в народе изречений.
Теперь — те же пословицы как они у Даля, разнесенные по разделам, связанные общим содержанием, объединенные общим смыслом.
Родина — чужбина
Где сосна взросла, там она и красна.
Ищи добра на стороне, а дом люби по старине.
За морем веселье, да чужое, а у нас горе, да свое.
О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет.
Работа — праздность
Не то забота, что много работы, а то забота, как ее нет.
Терпенье и труд — все перетрут.
Вполплеча работа тяжела: оба подставишь — легче справишь.
Что людям радеешь, то и сам добудешь.
Ум — глупость
Умный любит учиться, а дурак учить.
Шуба на сыне отцовская, а ум у него свой.
Личико белёнько, а ума маленько.
Богатый на деньги, голь на выдумки»
Друг — недруг:
Друга ищи, а найдешь — береги.
Жалеть мешка — не завесть дружка.
Старый друг лучше новых двух.
Пьешь у друга воду — слаще меду.
Язык — речь
Языком не торопись, а делом не ленись.
Красно поле пшеном, а беседа умом.
Рот не ворота, клином не запрешь.
Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами.
...А ведь у Даля во всяком разделе не по четыре пословицы — десятки, сотни! Читая подряд две-три сотни пословиц «о той либо другой стороне житейского быта», постигаешь мнение народное, сквозь толщу метких слов видишь золотой песок на дне, мудрость, отстоявшуюся в веках.
5
Пословицы в труде Даля нередко противоречивы — об одном предмете народ нередко мыслит по-разному, и на то своя пословица есть: «Мудрено, что тело голо, а шерсть растет — мудреней того».
Народ верил в царя: «Без царя — земля вдова». Но все же: «Государь — батька, а земля — матка». И тут же опыт-подсказка: «До неба высоко, до царя далеко», или: «Царю из-за тына не видать».
Народ верил в бога: «Что богу угодно, то и пригодно». Но все же: «Бог и слышит, да не скоро скажет». И опыт-подсказка: «На бога надейся, а сам не плошай!»
Народ верил в правду: «Завали правду золотом^ затопчи ее в грязь — все наружу выйдет». Но все же: «Правда твоя, правда и моя, а где она?» И снова опыт-подсказка: «Правду говорить — никому не угодить», «Правда в лаптях; а кривда хоть и в кривых, да в сапогах».
Даль объясняет: «Самое кощунство, если бы оно где и встретилось в народных поговорках, не должно пугать нас: мы собираем и читаем пословицы не для одной только забавы и не как наставления нравственные, а для изучения и розыска, посему мы и хотим знать все, как есть».
Все, как есть! Далю и в голову не приходит не то что пригладить пословицу, но — чего проще! — припрятать: в труде своем он отдает народу все, что взял у него, все, чем владеет, без оглядки и без утайки. Труд выходит из-под его пера пеириглаженный, непричесанный — огненными вихрами торчат, бросаясь в глаза, будто дразнят, речения вроде: «Царь гладит, а бояре скребут», «Попу да «ору — все в пору», «Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да вынести», «Барин за барина, мужик за мужика», «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу», «Во всем доля, да воли ни в чем», «Воля велика, да тюрьма крепка», и тут же: «Поневоле конь гужи рвет, коли мочь не берет», «Терпит брага долго, а через край пойдет — не уймешь».
Люди, чье меткое и мудрое слово становилось пословицей, крестьяне русские, верили в бога и подчас не меньше, чем в бога, верили в надежу-государя, веками повиновались барам, терпеливо сносили неволю, гнет и бесправие. Но эти же люди, неведомые творцы пословиц, всякий день убеждались, что «бывает добро, да не всякому равно», наступал конец терпению — «лучше пропасть, чем терпеть злую напасть», шла брага через край — «пока и мы человеки — счастье не пропало»: поднимались деревни, уезды, губернии, присягали Стеньке и Пугачу, усадьбы барские торели, и города сдавались крестьянскому войску, дрожали в страхе продажные шемяки-чиновники («подьячий — породы собачьей, приказный — народ про-лазиый»), поп-обирала («попово брюхо из семи овчии сшито») прятался в своей кладовой между пузатыми мешками... Новые пословицы рождались.
Удивительный Даль! Провидит, что сборник сделается для него небезопасным, — и в том не ошибается, но ни одной пословицы убрать из книги не желает: «кощунство» народное не пугает его. Тут дело взгляда, убеждения: Даль не придумывает народ с помощью пословиц, а показывает, как в пословицах, разных, нередко противоречивых, раскрывается народ.
Даль недаром не упускает про кощунство, которое толкует как насмешку над священными предметами: вступительная статья к сборнику пословиц, «Напутное», написана после того, как Далю придется выслушать обвинения в оскорблении религии, в том, что сбивает народ с толку, старается протащить на страпицы книги опасные мысли и «пустословие народное».
Удивительный Даль! Сам же — «Времена шатки, берега шапки!», и повестушки, давно написанные, пусть гниют, лишь бы спокойно спать («не соблазняйте!») — мог бы, кажется, осторожности ради выдрать из тетрадок сотню-другую крамольных ремешков! Но тут он в жмурки играть не желает. Сотню своих повестушек сгноить не боится, а убрать из книги хотя бы одну взятую у народа пословицу не считает себя вправе. Не властен, не могу ни по совести, ни по закону — так он толкует это «не вправе». И сборник «Пословицы русского народа», едва закончил, тотчас отправляет в печать — все тридцать тысяч и еще сто тридцать.
На пословицу ни суда, ни расправы! И это тоже пословица, тоже мудрость народная, созданная и проверенная веками!
....
<<<-- ->>> (продолжение можно заказать)
