Митря Кокор.

I
Около сотни лет тому назад на краю степи, у самой реки Лисы, крестьяне построили село. Назвали они его Малу Сурпат, что значит «обрывистый берег». Река протекала глубоко внизу, разрушая в половодье берег, на котором стояло село.
Над степыо высоко в синеве неба иногда проплывали стаи диких птиц, и поэтому, должно быть, крестьяне называли степь «Дрофы».
— В степи у мироеда отборная пшеница зреет, — говорили крестьяне. — Не одно село можно бы там построить. Да что поделаешь — старый Мавромати грозил проклясть своих сыновей, если они позволят нам селиться на тех землях. В степи золото родится, вот и наживают помещики богатство, а мы теснимся здесь, на обрыве, гнием в нищете...
Летом люди шли на по Л я по шаткому мосту, перекинутому через глубокое русло Лисы. На пути в Пуцул Бой-лор ветер издалека доносил аромат зреющих хлебов.
— Вот бы поесть белого хлебца, — сказал кто-то однажды.
Остальные рассмеялись: «Подожди, поешь вволю, когда степь будет наша».
Услышав эти не совсем понятные для него слова, засмеялся и одиннадцатилетний Митря.
— А ты чего зубы скалишь? — спросила его мать, сидевшая рядом с ним в телеге на соломе.
— Да так... смешно...
5
— Раз не понимаешь, нечего смеяться!
— А я понимаю...
Отец, правивший парой гнедых кобыл, обернулся и, улыбаясь, сказал:
— Митря — парень смекалистый! Его бы в школу отдать...
— Я вот дам ему сейчас по морде, чтобы не лез в разговор старших, — вспылила мать и ударила мальчика по лицу. Митря проглотил слезы и замолчал.
— Может, еще что скажешь?
Митря упрямо опустил голову и исподлобья взглянул на мать.
Она ударила его еще раз.
— Да что ты его бьешь, Агапия? — обернулся к ней муж.
— А пусть не смотрит на меня волком...
— Оставь ты его в покое.
— Не твое дело. Ты, Иордан, лучше не суйся! Я мать, хочу — быо. Если еще раз так посмотрит — спущу с него шкуру и повешу на гвоздь! Бывало, и ты так на меня пялил глаза, да я тебя быстро отучила, а ему и подавно рога обломаю.
Жители Малу Сурпат, дававшие всем прозвища, не забыли и Агапию ЛунгуЭто была толстая сварливая коротышка, ростом едва по пояс мужу. Поэтому и звали ее не Агапия Лунгу, а Агапия Скурта 2.
Сам Иордан Лунгу за длинный с горбинкой нос и привычку ходить слегка наклонившись вперед получил на селе прозвище «Кокор» 3. Это был добрый, покладистый человек, но Агапия придиралась к нему и ругала его целыми днями, не оставляя в покое даже в праздники.
Митря лицом походил на отца, но упрямство у него было от матери. В примарии его записали по кличке отца и поэтому называли Митря Кокор. Кроме прозвища, мальчик унаследовал от отца угрюмую молчаливость и привычку бросать исподлобья взгляды на собеседника. Иордан

1 Лунгу — длинный.
2 Скурта — короткая.
3 Кокор — журавль.

любил Митрю, Агапия же всячески притесняла его. Нередко она говорила:
— Лучше б я родила жеребенка, того, может, волки задрали бы
«Агапия» означает по-гречески любовь, но как раз материнская-то любовь и заставляла Митрю подумывать, куда бы ему сбежать подальше от родительского дома.
Агапии был дорог другой — старший сын: тот во всем походил на мать. Из-за малого роста и полноты любимец Агапии был даже признан негодным к военной службе, но эти природные недостатки отлично уживались в нем со способностями к темным делишкам. Начал он с торговли, найдя для этого дела выгодного компаньона; потом, ловко избавившись от него, завел на краю села, подальше от реки, доходную моторную мельницу.
Низенького, толстого, рыхлого, как тесто, мельника звали Гица Лунгу. Люди не трудились придумывать для него прозвище: фамилия Лунгу, то есть «длинный», смешила всех лучше всякой клички.
Агапия Скурта вышла замуж пятнадцати лет. Детей у нее было много — каждые два года она рожала по ребенку, но в живых остались только Гица да Митря. Гицу, своего первенца, Агапия, несмотря на большую любовь к нему, кормила грудью только три месяца, и если бы свекровь Констанция не пристроила мальчика к своей козе, то, скорее всего, и он бы отправился туда, откуда не возвращаются. Относилась так к своим детям Агапия не со зла, а скорее потому, что и сама была еще ребенок. Многие женщины жалели Агапию и негодовали на ее отца, трактирщика, выдавшего ее замуж несовершеннолетней.
В скором времени, после того как у трактирщика Ма-ноле случилось несчастье—сорвавшейся винной бочкой задавило насмерть жену, — он стал подумывать о том, чтобы жениться вторично. Маноле подыскал себе вдову из Адынката и поспешил отделаться от Агапии. Иордан Лунгу и сам-то был очень юн, но его родители позарились на дом и землю, обещанные трактирщиком в приданое. Выгодная сделка состоялась, и еще до призыва на военную службу Иордан стал хозяином дома, полученного за невестой.
7
Конечно, не миновать бы ему итти в солдаты, да трактирщик не поскупился дать взятку призывной комиссии.
Правда, дома оказалось не лучше, чем в солдатчине: от острого, как перец, языка Агапии у Иордана вскоре запершило в горле.
Шесть младенцев, подаренных миру дочерью трактирщика после Гицы, погибли. Кто умер от кори, кто — от чирьев, кто — от макового отвара, — словом, «кому что на роду было написано».
Восьмым был Митря. Этот выжил. Не смогли его погубить ни жеваный хлеб, заменявший материнское молоко, ни маковый отвар; не умер он от кори, не погиб от оспы, его даже не сожрали свиньи, когда за домом натолкнулись на корытце, в котором лежал мальчик, перебирая, как жучок, ручонками и ножонками... Не отправили Митрю на тот свет ни незрелые фрукты, ни конский навоз, которым деревенские бабки лечили его от коклюша. Митря твердо решил остаться в этом грешном мире.
Вырос он таким же высоким, как отец, унаследовав от него длинный горбатый нос и большие черные миндалевидные глаза. Отец любил Митрю, узнавая в мальчике самого себя. И по этой же причине Агапия не переносила своего младшего сына: чуть заметит Митрю поблизости от себя — всегда найдет повод огреть его палкой.
Митря вскоре наловчился ускользать от ударов: длинные ноги быстро уносили его от матери; увернувшись, он оглядывался, смотрел на мать, слегка наклонив свою взлохмаченную голову, и злобно улыбался.
Чаще всего мать подстерегала Митрю в саду, когда он залезал на деревья за черешнями или сливами.
— Слазь, сейчас же слазь, долговязый! — кричала она, глядя, как мальчик карабкается по веткам, чтобы спрыгнуть подальше от нее — прямо за садовый плетень. — Погоди, допрыгаешься, окаянный... Угодишь на кол!
Митря прыгал с дерева и, пробравшись сквозь заросли терновника, пускался наутек. Мать бросалась вслед, грузно переваливаясь через плетень, и начиналась безуспешная погоня.
Мальчуган останавливался у самой реки — дальше некуда было бежать. Его удивляло, как это мать сама не боится опасного частокола, которым постоянно пугает его.
8
«Напорется когда-нибудь... — думал он. — Вот тогда избавлюсь я от нее...»
Вечером, когда голод вынуждал Митрю возвращаться домой, Агапия тотчас хватала палку и торопилась «выбить пыль из его одежи». Лишь после этого она совала ему под нос миску с едой.
Напрасно жаловался ребенок отцу, когда тот, усталый, возвращался с пашни. Иордан хотел только покоя и угрюмо отмалчивался.
Тогда мальчик начинал мечтать. Украсть бы несколько бан 1 и купить коробку спичек. Будь у него спички, все было бы просто: он мог бы поджечь дом, когда мать будет сидеть одна дома и ткать.
Тяжелее всего было мальчику зимой. В трубе зазывал ветер, и Митря, съежившись на подстилке, дрожал от холода.
Случалось, поздно ночью чья-то рука укрывала его потеплее. «Это отец... — думал сквозь сон Митря. — Нет, не отец — у отца шаги тяжелее... Это, наверно, ангел...»
— Ко мне ночью приходил ангел, — сказал он однажды родителям.
— Ну, какой ангел придет к такому чорту, как ты?! — воскликнула, расхохотавшись, Агапия.
Как-то Митря обратился с просьбой к отцу:
— Батя! Мне зимой делать совсем нечего. Летом-то я и коз пасу, и гусей, и за поросятами хожу... То сбегаешь за коровой в стадо, то пошлете за попом или в трактир, Дела вон сколько! А зимой отдали бы меня в школу. Господин учитель говорит, что я расту, как колос пшеницы в сорняках. А если буду учиться, то это вроде как меня будут унавоживать и пропалывать. Ведь мне в Петров день исполнится тринадцать лет.
— Слышишь, что говорит меньшой?—окликнул жену удивленный Иордан.
Агапия хотя и была за дверью, но прислушивалась к разговору. Она быстро вошла в комнату и, злобно посмотрев на Митрю и Иордана, закричала:
— Слышала, не глухая! Ты сам-то в грамоте много ли понимаешь? А я училась?.. Нужна она, грамога! На что
'Бан — мелкая монета, около копейки.
она нам сдалась? Я и Гицу-то в школу не отдавала, чтобы время попусту не тратить. Хватит с нас всяких забот! Слава богу, в доме нет недостатка. Пусть-ка лучше твой щенок за ум возьмется. А то я его так шарахну — голова в живот уйдет! Вишь ты, делать ему зимой нечего! Вот я ему найду работу. Я ему покажу, как баклуши бить!
«Чума, а не мать», — чуть не крикнул Митря; но, посмотрев на Агапию, он во-время сдержался и даже зажал себе рот рукой.
Агапия пристально посмотрела ему в глаза и ухмыльнулась, как будто поняла Митрю без слов.
Прошло и это.
Кончилась зима, начался весенний разлив. Крестьяне села Малу Сурпат принялись за пахоту. Навалившись на плуг, Митря ходил, склоняясь над бороздой.
Когда усталые лошади останавливались, Митря разговаривал с ними, ласково трепал их по челке. Вместе с отцом и матерью Митря окучивал кукурузу, а дома оставалась присматривать за хозяйством старуха соседка.
Солнце светило все ярче, и теплый летний ветер летал над полями. Мать больше не донимала Митрю. Она как будто вовсе перестала его замечать.
Прошло и это.
В праздник апостолов Петра и Павла родители Митри запрягли лошадь в повозку и отправились в город делать покупки.
Уезжая, Агапия дала Митре строгий наказ:
— Не смей уходить из дома. Смотри за всем в оба. Если что случится — прокляну тебя. Да помни: коли мать проклянет — один прах от тебя останется!
Накануне шел дождь, и река Лиса покрылась мутными волнами.
Шел дождь и ночью. Утром, когда крестьяне подъезжали к городу, па несколько часов выглянуло солнце. Затем снова заклубились, поползли облака, и пасмурное небо обрушилось на землю затяжным дождем.
АДитря сидел дома один и глядел в окно на серые дали.
Накрыв головы мешками, по улице, сгорбившись, проходили люди.
10
Вода в реке прибывала с каждым часом, и прохожие говорили: «Беда! Как бы мост не снесло! Отрежет нас от посевов!»
Несчастье разразилось вскоре после полудня. По мосту быстро ехало несколько телег: крестьяне спешили из города домой.
Сваи моста трещали под ударами бревен, откуда-то унесенных рекой и стремительно плывших вниз по течению. Ветхий мост скрипел и вздрагивал.
Ехавшие в трех передних повозках нахлестывали лошадей, чтоб скорее выбраться на берег. Последней въехала на мост телега Иордана и Агапии.
— Погоняй, погоняй! — кричала Агапия.
Иордан ударил по лошадям, и повозка стремительно понеслась. Но едва достигла она середины моста, раздался треск. Настил стал оседать, распадаться, рушиться...
Все смешалось — лошади, телега, бревна...
Крик ужаса раздайся на берегу — люди заметались, забегали, потом бросились в деревню за досками и баграми.
Пострадавших вытащили. С разбитой головы Иордана стекала вода и кровь. Его положили на берегу, рядом с Агапией. Бревна раздавили ей ноги, превратив их в бесформенную массу. Она еще дышала.
Веки Агапии медленно приподнялись, и она увидела над собой искаженное лицо и широко раскрытые черные глаза Митри. Он дрожал. Зубы его стучали.
Митря склонился к лицу матери, как будто по ее глазам понял, что она собирается ему сказать что-то очень важное. Он наклонялся все ниже, и слезы, мешаясь с каплями дождя, текли по его щекам.
Мать пошарила за пазухой. Ее рука пыталась протянуть сыну медовый пряник. Он походил на человеческое сердце и был залит красным сахаром.
Намокшее пшеничное сердце расползлось и казалось окровавленным.
Все это длилось только мгновенье.
Агапия умерла. Непонятная гримаса застыла на ее лице. Рядом лежал Иордан, глядя черными остекленевшими глазами в немилосердное небо.
11