Cтарый 4емоданРЕДЬЯРД КИПЛИНГ
Л И С П Е Т
Богов, запрещающих мне любить,
Меня учили вы чтить.
Но трое в одном и один в троих
Лживей богов моих.
И веру отцов я вновь предпочту
Холодной Троице и Христу.
«Обращение»
Она была дочерью горца Соно и жены его Джаде. Как-то раз У них не уродился маис и два медведя забрались ночью на их единственное маковое поле над долиной Сатли, неподалеку от Котгара; и поэтому зимой они перешли в христианство и принесли в миссию свою дочь, чтобы ее окрестили. Котгарский пастор назвал ее Элизабет — Лиспет, как произносят в горах на наречии пахари.
Позже в Котгарской долине вспыхнула холера. Она поразила Соно и Джаде, и Лиспет стала не то служанкой, не то компаньонкой жены тогдашнего котгарского пастора. Это произошло уже после того, как в миссиях хозяйничали Моравские Братья, но раньше, чем Коттар совсем утратил свою славу Властителя Северных Гор.
Я не знаю, христианство ли пошло на пользу Лиспет или боги ее племени сделали бы для нее не меньше, но она росла красавицей. А когда девушка с гор красавица, стоит проехать пятьдесят миль по плохой дороге для того только, чтобы взглянуть на нее. У Лиспет было прекрасное лицо — одно из тех лиц, которые так часто видишь на картинах и так редко в жизни, — и кожа цвета слоновой кости. Для уроженки тех мест она была очень высокой, к тому же обладала удивительными глазами; если бы не платье из безобразного, излюбленного в миссиях набивного ситца, вы бы подумали, встретив ее вдруг на склоне горы, что это сама Диана вышла на охоту.
Лиспет легко приноровилась к христианству и, когда выросла, не отвернулась от него, как некоторые другие девушки с гор. Соплеменники не любили ее, потому что, говорили они, она сделалась мемсагиб и каждый день умывается; а жена пастора не знала, как с ней обращаться. Казалось неловким заставлять величавую богиню ростом пять футов и десять дюймов мыть тарелки и чистить кастрюли. Поэтому Лиспет играла с детьми пастора, ходила в воскресную школу, читала все книги, какие имелись в доме, и становилась всё краше и краше, как припцесса в волшебной сказке. Жена пастора говорила, что девушке следовало бы поехать в Симлу и найти себе там какое-нибудь «приличное» место: стать бонной или чем-нибудь в этом роде. Но Лиспет не хотела искать себе места. Ей и в Котгаре было неплохо.
Когда путешественники — в те годы это бывало не часто — вдруг приезжали в Котгар, Лиспет обычно запиралась у себя в комнате, боясь, как бы они не увезли ее в Симлу или еще куда-нибудь в неведомый мир.
Однажды, вскоре после того, как ей исполнилось семнадцать, Лиспет отправилась в горы. Гуляла опа не так, как Это делают здесь английские леди — полторы мили пешком, а обратно в коляске. Во время своих «небольших» прогулок в окрестностях Котгара опа вышагивала миль двадцать — тридцать, доходя до самой Наркунды. На этот раз она вернулась, когда совсем стемнело, спустившись в Котгар по крутому склону с чем-то тяжелым на руках. Жена пастора дремала в гостиной, когда, с трудом переводя дух, чуть не падая под тяжестью ноши, туда вошла Лиспет. Положив свою ношу на диван, она сказала просто:
— Это мой муж. Я нашла его на дороге в Баги. Он расшибся. Мы выходим его, и, когда он поправится, пастор нас обвенчает.
До тех пор Лиспет ни разу не упоминала о своих матримониальных намерениях, и жена пастора пришла в ужас. Однако надо было позаботиться о человеке, лежащем на диване. Это был молодой англичанин, и на голове у пего зияла рваная рана. Лиспет сказала, что нашла его на дне ущелья, вот она и принесла его в миссию. Он прерывисто дышал и был без сознания.
Его уложили в постель, и пастор, имевший некоторые познания в медицине, перевязал ему рану, а Лиспет ждала за дверью на случай, если будет нужна ее помощь. Она объявила пастору, что за этого мужчину она намерена выйти замуж, и пастор и его жена строго отчитали ее за неприличное поведение. Лиспет спокойно их выслушала и повторила то же самое снова. Христианству немало еще надо потрудиться, дабы уничтожить в жителях Востока такие варварские инстинкты, как, например, любовь с первого взгляда. Лиспет не понимала, почему, найдя человека, достойного поклонения, она должна молчать об этом. И она вовсе не желала, чтобы ее отсылали прочь. Она собиралась ухаживать За англичанином, пока он не поправится настолько, что сможет па ней жениться. Такова была ее маленькая программа.
После двух недель лихорадки из-за воспаления раны англичанину стало лучше, и он поблагодарил пастора, и его жену, и Лиспет — особенно Лиспет — за их доброту. Оп путешествует по Востоку, сказал он (в те дни, когда Восточное пароходство только-только возникло и не располагало многими судами, не было еще и речи о туристах), и прибыл сюда, в горы Симлы, из Дера-Дуна собирать растения и бабочек. Поэтому никто в Симле его не знает. Он думает, что, должно быть, упал с обрыва, когда пытался добраться до папоротника, росшего на трухлявом стволе, и что кули его бежали, захватив с собой всю поклажу. Он предполагает вернуться в Симлу, когда немного окрепнет. Горы больше его не прельщают.
Он не очень торопился покинуть миссию, да и силы его восстанавливались медленно. Лиспет не желала слушать ничьих советов, поэтому жена пастора рассказала англичанину, какую блажь забрала себе в голову Лиспет. Он очень смеялся и заметил, что всё это мило и романтично, настоящая гималайская идиллия, но, поскольку на родине у него уже есть невеста, он полагает, что здесь и говорить не о чем. Конечно, вести себя он постарается благоразумно. II англичанин сдержал свое слово. Однако он находил весьма приятным беседовать с Лиспет, гулять с ней, шептать ей нежные слова, называть ласкательными именами, пока он набирался сил для того, чтобы навсегда их покинуть. Всё это ничего не значило для него и очень много — для Лиспет. Она была счастлива, потому что нашла человека, которого могла любить.
Дикарка но природе, Лиспет и не старалась скрывать свои чувства, и это забавляло англичанина. Когда он покидал миссию, Лиспет, встревоженная и удрученная, провожала его до самой Наркунды. Жена пастора, будучи доброй христианкой и ненавидя всякие сцены и скандалы, — а Лиспет совершенно отбилась от рук, — попросила англичанина пообещать девушке, что он скоро вернется и женится на ней.
— Видите ли, она еще сущий ребенок и, боюсь, в душе язычница, — сказала жена пастора.
Поэтому все двенадцать миль вверх по горе англичанин, обняв Лиспет за талию, уверял ее, что он скоро вернется и они обвенчаются, и Лиспет снова и снова заставляла его повторять свое обещание. Расстались они на хребте Наркунды, и Лиспет плакала, пока он не скрылся из виду на повороте дороги, ведущей в Муттиани.
Тогда она вытерла слезы и снова спустилась в Котгар и сказала жене пастора:
— Он вернется и станет моим мужем. Он поехал к родным, чтобы сообщить об этом.
И жена пастора утешала Лиспет и говорила:
— Да, конечно, он вернется.
К концу второго месяца Лиспет стала проявлять беспокойство, и ей сказали, что англичанин уехал за море, в Англию. Она знала, где находится Англия, потому что читала школьные учебники по географии, но, естественно, не представляла себе, что такое море, — ведь она выросла среди гор. В доме была старая составная карта мира — головоломка. Лиспбт часто играла ею в детстве. Она снова разыскала карту и по вечерам складывала ее и тихо плакала, стараясь вообразить, где находится ее англичанин. Поскольку она не имела ни малейшего понятия о расстояниях и пароходах, ее догадки были довольно далеки от истины. Но даже если бы они были абсолютно верны, это ничего не изменило бы, потому что англичанин вовсе не имел намерения возвращаться в Котгар, чтобы ясениться на девушке с гор. Он совершенно забыл ее, пока охотился за бабочками в Ассаме. Впоследствии он написал книгу о Востоке. Имя Лиспет там ие упоминалось.
Когда третий месяц подошел к концу, Лиспет стала ежедневно совершать паломничество в Наркунду, чтобы посмотреть, пе идет ли ее англичанин. От этого ей становилось легче, и жена пастора, видя ее счастливей, чем прежде, решила, что она понемногу избавляется от своей «варварской и крайне нескромной причуды». Через некоторое время прогулки эти перестали помогать Лиспет, и она снова стала очень раздражительной. Жена пастора сочла, что наступило время сообщить Лиспет, каково истинное положение вещей: что англичанин обещал жениться па ней только для того, чтобы ее успокоить, что он и не собирался этого делать и что «грешно и неприлично» со стороны Лиспет думать о браке с человеком, который принадлежит к «высшей расе», пе говоря уж о том, что он обручен с девушкой-англичанкой. Лиспет сказала, что это невозможно, ведь англичанин уверял ее в своей любви и она, жена пастора, сама подтвердила, что он вернется.
— Как может быть неправдой то, что он и вы говорили мне? — спросила она.
— Мы говорили так, чтобы успокоить тебя, дитя, — сказала жена пастора.
— Значит, вы лгали мне, — воскликнула Лиспет, — оба, и вы и он!
Жена пастора в ответ только склонила голову. Лиспет некоторое время тоже молчала. Затем она ушла из миссии и вернулась в одежде гималайских женщин, невероятно гря;> пая, однако без кольца в носу. Волосы, по обычаю женщин с гор, опа заплела в одну косу, перевитую черными нитками.
— Я возвращаюсь к своему народу, — сказала она. — Вы убили Лиспет. Осталась только дочь старой Джаде... дочь пахари и рабыня Тарка-Деви. Все вы, англичане, — лгуны.
Пока жена пастора оправлялась от удара, нанесенного ей сообщением, что Лиспет возвращается к богам своих предков, девушка исчезла и никогда больше в миссии не появлялась.
Она горячо полюбила свой народ, словно желая возместить с лихвой все те годы, что чуждалась его, и вскоре вышла замуж за дровосека, который бил ее, как это водится у пахари, и красота ее быстро поблекла.
— Причуды этих дикарей непостижимы, — говорила жена пастора, — и я полагаю, что в душе Лиспет всегда оставалась язычницей.
Если учесть, что Лиспет была принята в лоно англиканской церкви в столь зрелом возрасте, как пять недель от роду, это утверждение не делает чести жене пастора.
Лиспет дожила до глубокой старости. Она прекрасно владела английским языком и, когда бывала в достаточной мере пьяна, порой соглашалась рассказать историю своей первой любви.
И трудно было поверить, что эта морщинистая старуха с тусклым взором, похожая на тюк ветоши, могла когда-то быть Лиспет из Котгарской миссии.
РЕДЬЯРКИППЛИНГ
МАЛЕНЬКИЙ ТОБРА
Голова обвиняемого не достигала верха решетки вокруг скамьи подсудимых», — как пишут в английских газетах. Впрочем, об этом деле не сообщалось в прессе, потому что никого нисколько не интересовала судьба Маленького Тобры. Несколько долгих жарких послеполуденных часов судебные заседатели разбирали его дело, но, когда они обращались к нему с вопросом, он только низко кланялся и хныкал. Опи признали улики против него недостаточными, и судья утвердил их решение. Правда, тело сестры Маленького Тобры было найдено на дне колодца и, кроме него, на полмили вокруг не было ни одного человека, но девочка могла свалиться туда и случайно. Поэтому Маленького Тобру оправдали и отпустили на все четыре стороны. Это было не столь милосердно, как может показаться, потому что ему некуда было идти, нечего есть и нечем прикрыть свое тело.
Он вышел во двор перед красным судебным зданием и уселся на край колодца, раздумывая о том, удастся ли ему завершить прыжок в эту черную воду преждевременным погружением в Черные Воды Забвения. На вымощенной кирпичом земле лежала оставленная конюхом пустая торба, и Маленький Тобра, очень голодный, принялся выискивать сырые зерна, которых не заметила лошадь.
— А-а, вор! И его только что выпустила карающая десница закона! Пойдем-ка! — сказал конюх, и Маленького Тобру за ухо отвели к большому и толстому англичанину и поведали ему о края;е.
— Что?! — воскликнул англичанин три раза подряд (только употребил ои более крепкое слово). — Посадить его в клетку и отвезти ко мне в дом.
И вот Маленького Тобру, уверенного, что его заколют, как поросенка, посадили в решетчатый фургон и отвезли в дом к англичанину.
— Что?! — снова сказал англичанин. — Сырое зерно, боже милостивый! Эй, кто-нибудь там, накормите мальчишку. Мы приставим его к лошадям. Слышите?.. Сырое Зерно, будь я проклят!
— Расскажи нам теперь о себе, — сказал старший конюх Маленькому Гобре, когда все поели и слуги расположились отдохнуть за домом. — Ты пе из касты конюхов, разве что тебя привел к нам желудок. Как ты попал под суд и за что? Отвечай, дьявольское отродье!
— Мне нечего было есть, — спокойно сказал Маленький Тобра. — Здесь хорошее место.
— Говори правду, — сказал старший конюх, — не то я заставлю тебя чистить стойло рыжего жеребца, того, что кусается, как верблюд.
— Мы — тели, которые жмут масло, — сказал Маленький Тобра, зарываясь пальцами ног в пыль. — Мы все были тели — мой отец, моя мать, мой брат, старше меня на четыре года, я и моя сестра.
— Та, которую нашли мертвой в колодце? — спросил кто-то, слышавший о суде.
— Да, — серьезно подтвердил Маленький Тобра. — Та, которую нашли мертвой в колодце. Однажды в ту деревню, где был наш пресс для выжимания масла, пришла болезнь,— я уже и не помню, когда это было. Сперва болезнь поразила глаза сестры, и она ослепла. Это была мата — черная оспа. Потом отец и мать умерли от той же болезни, и мы остались яшть одни — брат, которому было двенадцать лет, я — мне было восемь — и слепая сестра. Всё же у нас оставался вол и пресс, и мы старались я*ать масло, как прежде. Но Сарджан Дас, торговец зерном, обманывал нас при продаже, да и вол не хотел нас слушаться. Чтобы умилостивить богов, мы повесили на шею волу гирлянду и украсили цветами большой брус для размалывания зерен, который проходит сквозь крышу дома; но всё было напрасно, и Сарджан Дас был безжалостен к нам.— Бапри-бан, — бормотали жены конюхов, — обманывать ребенка! Но мы-то знаем, что за народ эти буньи, не так ли, сестры?
— Пресс был старый, а пас с братом никто не мог назвать сильными мужчинами, и мы не могли как следует укрепить большой брус в гнезде...
— Еще бы, — сказала пышно разодетая жена старшего конюха, присоединившаяся к ним. — Этоооо работа для сильного мужчины. Когда я еще жила в доме своего отца...
— Замолчи, женщина, — прервал ее старший конюх. — Мальчик, продолжай.
— Я уже всё рассказал, — ответил Маленький Тобра. — Однажды, я уже не помню когда, большой брус сорвал крышу, и вместе с ней упала почти вся задняя стенка дома. Они упали на нашего вола и проломили ему хребет* Так мы остались без дома, без пресса и без вола — брат, я и сестра, что ослепла. Взявшись за руки, мы, плача, пошли по полям прочь от нашей деревни, а депег у нас было всего семь анн и шесть пайсов. В тех местах, куда мы забрели, был голод. Я не знаю, как назывались те места. И вот раз ночью, когда мы спали, брат взял те пять анн, что еще оставались, и убе-жал от нас. Я не знаю, куда он ушел. Да падет на него проклятье отца! Мы с сестрой просили милостыню по деревням, но людям нечего было нам дать. И все говорили: «Идите к англичанам, они вас накормят». Я пе знал, кто такие англичане, но мне сказали, что они белого цвета и живут в палатках. Мы пошли дальше, куда — я вам сказать не могу, и у нас не было больше еды. И вот, жаркой ночью, когда сестра плакала и просила есть, мы подошли к колодцу, и я велел ей сесть на край и столкнул ее вниз, ведь она я;е была слепая. Уж лучше умереть, чем голодать.
— Aхай! Ахай! —запричитали жены конюхов. — Он столкнул ее вниз, потому что лучше умереть, чем голодать.
— Я бы и сам туда прыгнул, да сестра еще была жива и звала меня из колодца, вот я испугался и убежал. И какой-то человек вышел из маиса и сказал, что я убил ее и осквернил колодец, и меня повели к англичанину, белому и страшному, и он отправил меня сюда. Но никто ничего пе видел, и лучше умереть, чем голодать. И потом, она же была слепая и маленькая.
— Маленькая, — эхом отозвалась я;ена старшего конюха. — А что такое ты — слабый, как птица, жалкий, как новорожденный жеребенок. Что такое ты?
— Я тот, чей живот был пуст, а теперь полон, — сказал Маленький Тобра. — И я бы хотел поспать.
Жена конюха прикрыла его попоной, и Маленький Тобра уснул сном праведника.
<<<---
