Английская новелла | РЕДЬЯРД КИПЛИНГ. МЕСТЬ ДУНГАРЫ

---

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

МЕСТЬ ДУНГАРЫ

Взгляни на бледного страдальца в пылающей рубашке.

Об этом и поныне говорят в поросших лесами горах Бербулды и в подтверждение показывают на дом миссии, от которого остались одни стены. Всё это совершил великий бог Дунгара, Бог всего Сущего, грозный, одноглазый, с красным слоновьим бивнем. Кто от него отвернется, того поразит безумие Ята — безумие, напавшее на сыновей и дочерей племени буриа-кол, когда они отреклись от Дунгары и прикрыли свое тело одеждой. Так говорит Атон Дазе, верховный жрец храма и страяс Красного Слоновьего Бивня. Но если вы спросите об этом помощника правителя тех мест, в обязанности которого входит печься о буриа-кол, он рассмеется в ответ — и не потому, что имеет что-нибудь против миссий, а потому, что он своими глазами видел, как духовные чада преподобного Юстуса Кренка, пастора Тюбингенской миссии, и Лотты, его доброде-вельной супруги, подверглись возмездию Дунгары.
А вместе с тем если уж кто-нибудь и заслуяшвал милостивого обхождения богов, то именно преподобный Юстус, который, следуя своему призванию, покинул Гейдельберг и поехал в эти дикие места, взяв с собой белокурую, голубоглазую Лотту.
— Мы этих язычников, что в таком мраке идолопоклоп-ства пребывать имеют, будем сделать лучше, — говорил Юстус в первые дни но приезде.— Да, — добавлял он убежденно, — они хорошими станут и своими руками работать научатся. Все хорошие христиане долженствуют работать.
И на жалованье, даже более скромное, чем то, что получает в Англии помощник пастора, Юстус Кренк умудрялся существовать в своей миссии по ту сторону Камалы и Малаирского ущелья, на берегу реки Бербулды, у подножия голубой горы Пант, на вершипе которой стоит храм Дун-гары, — в самом сердце владений буриа-кол, нагих, добродушных, пугливых, бесстыдных, ленивых буриа-кол.
Знаете ли вы, что такое жизнь на затерянной в глубине страны миссии? Постарайтесь вообразить одиночество, еще более полное, чем в самом глухом углу, куда нас посылает правительство, — одиночество, которое давит вас, только вы откроете утром глаза, и заставляет, хотите вы того или пет, с головой уходить в дневные заботы. Вы не получаете писем, вам не с кем перемолвиться словом, к вам нег дорог; всё, что у вас есть, — эгго пища, чтобы поддержать ваше бренное тело, но и она неприятна на вкус, и, если вы хотите, чтобы в вашей жизни были смысл, красота, добро, — источник всего этого вы должны искать лишь в своей душе, в ниспосланной вам благодати.
По утрам, мягко ступая босыми ногами, новообращенные, колеблющиеся, а также и откровенные ваши противники толпой собираются возле веранды. Вы должны быть бесконечно добры и терпеливы и, самое главное, проницательны, ибо вы имеете дело с простодушием ребенка, жиз-ненным опытом взрослого и хитростью дикаря. Вам следует помнить о множестве разных вещей, в которых нуждается ваша паства, и первый ваш долг, поскольку вы полагаете себя лично ответственным перед богом, отыскать искру духа, буде она там есть, в осаждающей вас толпе. Если помимо врачевания душ вы занимаетесь и врачеванием тел, то задача ваша становится еще трудней, ибо больные и увечные готовы на словах исповедовать какую угодно веру, лишь бы их исцелили, а потом еще и посмеются над вами за то, что вы по простоте поверили им.
Когда солнце начнет клониться к закату и энергия, двигавшая вами с утра, ослабеет, вас охватит гнетущее чувство бесплодности всех ваших усилий. С этим чувством надо бороться, и единственной поддержкой вам может служить вера в то, что вы сражаетесь с дьяволом за спасение души человека. Это великая и радостная вера, но тот, кто способен сохранить ее неколебимой двадцать четыре часа подряд, должен обладать на редкость крепким телосложением и не менее крепкими нервами.
Спросите убеленных сединами Бэнокбургских Врачующих Братьев, какую жизнь ведут их проповедники; обратитесь к Райсинскому обществу по распространению Евангелия, к этим сухопарым американцам, которые бахвалятся тем, что проникают туда, куда не сунет нос ни один англичанин; попробуйте заставить пастора Тюбингенской миссии рассказать вам, что ему довелось пережить, — вас отошлют к официальным отчетам. Но в этих отчетах вы не найдете и слова о людях, которые потеряли в пустыне здоровье и юность — всё, что человек может потерять, кроме веры; о молодых девушках, которые покинули Англию и отправились в зараженные лихорадкой джунгли Пантских гор, зная наперед, что их ждет там неизбежная смерть. Редкий из миссионеров расскажет вам об этом, точно так же, как не расскажет и о молодом Дэвиде из Сент-Биза, который, уехав в глубь страны трудиться во славу божию, не выдержал одиночества и полубезумным вернулся в главную миссию, крича: «Бога нет, но я шел рядом с дьяволом!»
Обо всем этом отчеты умалчивают, ибо героизм, неудачи, сомнения, отчаяние и самопожертвование какого-то там цивилизованного белого человека ничто по сравнению со спасением хотя бы одной души, которую и человеческой-то назвать нельзя, от нелепой веры в лесных, горных и речных духов.
И Галлио, помощнику правителя, было «наплевать на все эти вещи». Он уже давно жил здесь, и буриа-кол любили его и приносили ему в дар убитую копьем рыбу, орхидеи, сорванные в чаще сырого, темного леса, и столько дичи, сколько он мог съесть. Он, в свою очередь, давал им хинин и вместе с Атоном Дазе, верховным жрецом, направлял их нехитрую внутреннюю политику.
— Когда проягивешь в этой стране несколько лет, — сказал Галлио за обедом у Кренков, — начинаешь понимать, что одпа вера не хуже другой. Разумеется, я стану помогать вам по мере сил, но не обижайте моих буриа-кол. Это хороший народ, и они доверяют мне.
— Я буду их божиему слову учить, — сказал Юстус, и его круглое лицо загорелось восторгом, — и, конечно, их предрассудкам я, пе думая наперед, ничего плохого не буду сделать. Но, друг мой, ваша равнодушность к вопросу веры есть очень непохвальная.
— Ну, — нетерпеливо сказал Галлио, — мне и без того забот хватает. На моих руках вся округа. Но вы можете попробовать спасти их души. Только пе действуйте, как ваш предшественник, а то, боюсь, я не смогу поручиться за вашу жизнь.
— А что? — быстро спросила Лотта, протягивая ему чашку чая.
— Он отправился на гору, в храм Дунгары, — ясное дело, он был новичком здесь, — и стал колотить старого Дунгару зонтиком по голове; попятно, буриа-кол вытолкали его из храма и жестоко отколотили самого. Меня в то время не было здесь, и он прислал мне с гонцом записку: «Подвергаюсь преследованиям во имя господа бога. Пришлите роту солдат». Ближайший военный пост находился в двухстах милях отсюда, но я догадался, в чем дело. Я поехал к Атону Дазе и по-отечески поговорил с ним. Я выразил удивление, как это при его мудрости он не понял, что у сагиба был солнечный удар и он от этого лишился рассудка. Нужно было видеть, как они сожалели о своей ошибке. Атоп Дазе припес свои извинения, послал ему молока, дров, птицы и всякой всячины, а я пояхертвовал пять рупий на храм и сказал Мак-Намаре, что он вел себя неблагоразумно. Он ответил, что я ради политики преклоняю колени в капище идола. Но если бы он перевалил за гребень горы и оскорбил Палин-Део, идола племени суриа-кол, его бы посадили на кол из обожженного бамбука задолго до того, как я подоспел бы к нему на помощь, и тогда мне пришлось бы повесить нескольких бедняг. Будьте с ними помягче, падре... Впрочем, я не думаю, что вы многого здесь добьетесь.
— Не я, — сказал Юстус, — мой Господин. Мы с малых детей начинать будем. Многие из них есть больны, так ведь? За детьми пойдут матери, потом мужчины. Но я хотел, чтобы вы на нашей стороне в душе были.
Галлио покинул их, чтобы, рискуя жизнью, заняться починкой прогнивших бамбуковых мостов и охотой на слишком настойчивых тигров, чтобы почевать в пропитанных миазмами джунглях и выслеживать воинственных суриа-кол, уносящих после набегов головы своих собратьев буриа. Галлио был нескладный косолапый молодой человек, по самой природе своей неспособный к безоговорочной вере и благоговению перед святынями и стремившийся к неограниченной власти, которой он и пользовался в тех малопривлекательных краях.
«Никто не зарится на мое место, — не раз с горечью говорил он. — Мой начальник заглядывает сюда только в тех случаях, когда он совершенно уверен, что здесь нет лихорадки. Я тут полновластный владыка, а Атон Дазе мой первый министр».
Галлио гордился тем, что ни во что не ставит человеческую жизнь, — хотя на практике это относилось лишь к его собственной, — поэтому, естественно, проехал до миссии сорок миль верхом с крошечным коричневым младенцем на луке седла.
— У меня есть для вас кое-что, падре, — сказал он. — Буриа бросают слабых младенцев в лесу. Не вижу причин, почему бы им так и не делать, но этого вы можете вырастить. Я подобрал его у рукава Бербулды. Подозреваю, что мать всё время шла за мной следом.
— Первая овечка из моего духовного стада, — сказал Юстус, а Лотта прижала орущую крошку к груди и принялась нежно баюкать.
Meat тем Матуй, та, что родила ребенка и, повинуясь законам племени, тут же обрекла на смерть, измученная, загнанная, со сбитыми в кровь ногами, как волчица, бродила вокруг, в зарослях молодого бамбука, следя за домом жадными материнскими глазами. Что сделает всемогущий помощник правителя? И не съест ли ее дочь живьем этот маленький человек в черном платье? Ведь, по словам Ато-на Дазе, это в обычае у людей в черном.
Всю долгую ночь прождала Матуй среди бамбука, а утром из дома вышла белая женщина со светлыми волосами, какой Матуй никогда в жизни пе видела, и на руках у пее была дочь Матуй, облаченная в белоснежное одеяние. Лотта почти пе знала языка буриа-кол, но, когда мать говорит с матерые, они легко понимают друг друга. Увидев молящие глаза и рукИ, робко протянутые к подолу ее платья, услышав страстный гортанный голос, Лотта догадалась, кто перед ней. И так Матуй вновь обрела свою дочь... Она будет служанкой, будет рабыней этой удивительной белой женщины, ведь собственное племя теперь ее не примет. И Лотта плакала вместе с ней до полного изнеможения, беспрерывно сморкаясь в платок.
— Первое — дитя, вторая — мать, последний — мужчина, все во славу божию, — сказал Юстус Уповающий. И мужчина явился, вооруженный луком и стрелами и очень, очень сердитый, потому что теперь некому было готовить ему пищу.
Но рассказ о миссии — рассказ долгий; упомянем лишь вкратце о том, как Юстус, позабыв пример своего неблагоразумного предшественника, изо всех сил ударил Мато, мужа Магуи, за его жестокость к ней; как Мато сильно испугался, но, увидев, что его не убили на месте, воспрянул духом и стал верным союзником Юстуса и первым, кого тому удалось обратить на путь истинной веры; как число новообращенных понемногу росло, к великому негодованию Атона Дазе; как служитель Бога всего Сущего повел тайную войну со служителем Бога всего Должного и был побежден; как Дунгаре всё реже стали приносить в дар птицу и рыбу и медовые соты; как Лотта облегчала женщинам ношу Евы и как Юстус делал всё, что в его силах, чтобы возложить на мужчин ношу Адама; как буриа-кол восставали против Этого, говоря, что их бог — праздный бог, и как Юстус частично преодолел их предубеждение против труда и показал им, что их земля может родить не только земляные орехи.
На всё это понадобился не один месяц, и все эти месяцы седовласый Атон Дазе обдумывал месть за пренебрежение, оказанное племенем богу Дунгаре. Со свойственной дикарям хитростью он прикинулся другом Юстуса и даже намекал, что сам перейдет в христианство, но почитателям Дунгары сказал загадочно:
— Те, кто ушел в стадо падре, надели на себя одея{-ды и поклоняются богу, который велит трудиться. За это Дунгара поразит их жестокой болыо, и они кинутся с воплями в воды Бербулды.
По ночам Красный Слоновий Клык трубил и завывал в горах, и верные ему буриа-кол просыпались и говорили:
— Бог всего Сущего готовит месть тем, кто от него отступился. Будь милосерд, Дунгара, к нам, твоим детям, и отдай нам посевы отступников.
Позже, когда спала жара, в край буриа-кол приехал правитель с женой.
— Поезжайте, посмотрите на миссию Кренка, — сказал Галлио. — Он делает по-своему хорошее дело и, я думаю, обрадуется, если вы будете присутствовать при открытии построенной им церкви. Во всяком случае, вы увидите цивилизованных буриа-кол.
Велико было волнение в миссии!
— Теперь правитель и милостивая леди будут своими глазами увидать, что мы доброе дело делать и... как это... мы им наших обращенных показывать будем во всех их новых одеждах, которые они своими руками создавали. Это великий день будет, во славу господа бога, — сказал Юстус, и Лотта добавила:
— Аминь!
Юстус уя;е давно в душе завидовал Базельской миссии, где туземцев обучали ткацкому ремеслу, потому что его подопечные ничего не умели делать, но незадолго до приезда правителя Атон Дазе научил нескольких буриа трепать на волокно стебли растения, в изобилии растущего на горе Пант. Из этого волокна, шелковистого и блестящего, получилась ткань, почти такая же белая и гладкая, как тап-па, которую ткут на островах Юячных морей, и в день открытия церкви новообращенные должны были в первый раз надеть сшитое из эт°й ткани платье. Сердце Юстуса было преисполнено радости.
— Они в белых одеждах выйдут встретить правителя и его высокородную супругу и петь будут «Вознесем хвалу Создателю». Потом мы церковь открывать будем и... как Это... даже Галлио тогда проникнется верой. Станьте, дети мои, по парам... Лотта, почему они себя так чешут? Нала, дитя мое, изгибаться есть неприлично. Правитель тебя увидит и огорчится.
Правитель округа, его ягена и Галлио поднялись на холм, где стояла миссия. Новообращенные были выстроены в два ряда — сияющий белизной отряд численностью около сорока человек.
— Ого!—сказал правитель, которому благодаря эгоистическому складу ума уже стало казаться, что всё это — дело его рук. — Я вижу, они быстро движутся вперед.
И это была сущая правда! Паства преподобного Юстуса двигалась в точности, как ои сказал, — сперва они стыдливо переминались с ноги на ногу и подпрыгивали на месте, но вскоре принялись скакать, словно ужаленные оводом лошади,
и с криками боли и ужаса они бросились врассыпную туе и Лотта застыли, точно пораженные громом.
— Это месть Дунгары! — раздался чей-то гол Я горю! Я горю! К реке, не то мы умрем!
Толпа повернула, и, корчась всем телом, па бегу С] одежды и топча их ногами, обращенные кинулись к ск нависавшим над Бербулдой. А рев Дунгары звучал всё че и громче. Юстус и Лотта подбежали к правителю не плача.
— Ничего понять не можно! — тяжело дыша, с Юстус. — Вчера они Десять Заповедей учили, a cei Что с ними делаться? Во имя всего святого! Нала! О,
Одним прыжком, с воплем, на скалу над их гол> взлетела Нала, некогда гордость миссии, девица четырг ти лет, добрая, послушпая и добродетельная, сейчас — мать родила и злая, как дикая кошка.
— Так ради этого, — исступленно закричала она, нув в Юстуса юбку, —ради этого я оставила свой на Дунгару... ради того, чтобы заживо сгореть в твоем ном доме! Слепая обезьяна! Жалкий червяк! Сушеная Ты говорил, что я никогда не сгорю. О Дунгара, я уже я уяхе горю! Пощади меня, Бог всего Сущего!
Она повернулась и бросилась в воды Бербулды, и ] Дунгары послышалось торжество. Вскоре последняя i ращенных в Тюбингенской миссии была унесена бы потоком реки на четверть мили от своих наставников.
— Вчера еще, — заикаясь от волнения, сказал туе, — она азбука в школе учить. О, это есть козни дь;
Галлио тем временем с любопытством разглядывал девушки, упавшую у его ног. Он пощупал ткань, зг рукав рубашки и приложил материю там, где кончал стой загар. На белой коже появился кроваво-красны! дырь.
— А, — сказал Галлио спокойно, — так я и дума
— Что это? — спросил Юстус.
— Я бы назвал это рубашкой Несса... 1 Откуда вы волокно для этой ткани?
Кентавр Несс был убит Гераклом отравленной стрелой что пытался Похитить жену Геракла Деяниру. Умирая, Не Деянире совет — собрать его отравленную кровь, сказав,
— Атон Дазе, — сказал Юстус, — показывал нам, как Это обрабатывать долженствует.
— Старая лиса! Знаете ли вы, что он дал вам нилгарий-скую крапиву, Girardenia heterophylla, которая жалит почище скорпиона. Нечего удивляться, что они так корчились. Когда делают из этой штуки канаты для подвесных мостов, ее и то вымачивают в воде более месяца. Хитрое животпое! Понадобилось полчаса, чтобы прожечь их толстые шкуры, и тогда... — Галлио разразился хохотом.
Всё это время Лотта рыдала на груди у жены правителя, а Юстус стоял, закрыв лицо руками.
— Girardenia heterophylla!—повторил Галлио. — Почему вы мне не сказали, Кренк? Я мог бы избавить вас от Этого испытания. Огненная ткань! Всем, кроме голых буриа, известно это растение. Да, насколько я могу судить об их нраве, они никогда больше к вам не вернутся.
Он посмотрел на реку, где на отмелях всё еще с воплями барахтались вероотступники, и смех замер у него на губах, потому что он понял, что Тюбингенской миссии в стране буриа-кол пришел конец.
И хотя Юстус и Лотта еще три месяца печально бродили вокруг опустевшей школы, они не могли больше залучить даже тех из своей паствы, кто подавал самые большие надежды. Нет! Ведь Дунгара наказал их огнем в этом скверном доме — огнем, который пробежал по всем жилам и прожег даже кости. Кто же второй раз осмелится подвергнуть себя гневу Дунгары? Пусть маленький человек и его жена уходят в другое место. Буриа-кол не хотят больше их знать. Неофициальное послание Галлио о том, что, если хоть один волос упадет с головы Кренков, он повесит в алтаре храма и самого Атона Дазе и прочих жрецов Дунгары, оградило Юстуса и Лотту от коротких отравленных стрел буриа-кол, но ни рыбы, ни птицы, ни медовых сотов, ни соли, ни поросят к их дверям больше не приносили. А ведь одной духовной пищей, увы, сыт не будешь.
— Давай уедем отсюда, мой ягена, — сказал Юстус, — нам незачем жить здесь. Другой человек наше дело сделает... когда па то будет воля божия. Мы прочь отсюда уедем, и я... как это... ботанике научаться стану. -
Тому, кто вздумает сызнова взяться за обращение буриа-кол, могу сказать, что стены миссии, стоящей у подножия горы Пант, пока еще целы. Но школа и церковь уже давно уступили свое место джунглям.

---

<<<---