Cтарый 4емоданВ конце моей долгой речи Лючия, видя глаза мои полными слез, хотела краем ворота своей рубашки утереть их, не рассудив, что этим движением она открывала два полушария, красота коих способна была сбить с пути самого опытного кормчего.
После немой сцены, длившейся несколько минут, очаровательная девушка сказала мне печальным голосом, что вот уж никогда не думала стать причиною моих слез, которые так ее удручают.
— Все т «то только что вы сказали,— прибавила она,— доказывает мне, что вы меня очень любите; но я не знаю, почему вы так этим встревожены, тогда как мне любовь ваша доставляет бесконечное удовольствие. Вы хотите прогнать меня, потому что ваша любовь пугает вас; но что же бы вы сделали, если бы ненавидели меня? Разве я виновата, что вам понравилась? а ежели любовь, которую я вам внушила,— преступление, уверяю вас, что не имела я намеренья совершить его, и потому по чистой совести вы не можете наказывать меня за него. Вместе с тем не могу скрыть, что ваша любовь мне доставляет большую радость. Я знаю хорошо, что, любя, подвергаешься немалой опасности, но от нас зависит не бояться ее; и удивляюсь, что мне, невежде, это не представляется трудным, тогда как вы,— как все говорят, столь ученый человек,— вы кажетесь таким испуганным. Меня поражает, что любовь, которая ведь не есть болезнь, могла вас сделать больным, и что на меня любовь оказывает действие весьма противоположное. Можно ли тому быть, чтобы я ошибалась и чтобы чувство мое к вам было иным чем-либо, а не любовью? Вы видели, какой веселой пришла я к вам сегодня утром — ведь это оттого, что я мечтала всю ночь. Но это совсем не помешало мне спать, я только просыпалась пять или шесть раз, чтобы увериться в истинности моих грез; ибо мне грезилось, что я нахожусь подле вас. Когда же я видела, что это не так, я поскорее опять засыпала, дабы вновь поймать мою грезу, и это мне удавалось. Так разве не было у меня причины быть веселой наутро? Мой дорогой аббат, если любовь мучение для вас, мне очень жаль; но возможно ли, чтобы вы были рождены не для любви? Я сделаю все, что вы мне прикажете, за одним только исключением: пусть зависело бы от этого даже ваше исцеление, я никогда не перестану вас любить, потому что это невозможно. Если же для вашего выздоровления вам необходимо не любить меня, делайте гее, что вы только можете; ибо я предпочитаю видеть вас ж?-<>ым без любви, нежели мертвым от любви чрезмерной. Поищите только, не найдется ли другого какого средства, ибо то, что вы мне предлагаете, удручает меня. Подумайте об этом; возможно ведь, что оно не единственное и что вы сможете изобрести менее тяжелое. Подскажите мне что-нибудь более исполнимое и положитесь на Лючию.
Наивная и естественная ее речь показала мне, сколь красноречие натуры превосходит прекраснословие ума философического. Впервые я сжал в своих обьятиях божественную эту девушку:
— Да, моя милая Лючия, да, ты можешь принести величайшее облегчение болезни, пожирающей меня. О, предоставь же моим пламенным поцелуям свои небесные уста, говорящие мне, что ты любишь меня.
Так провели мы целый час в сладостном молчании, прерываемом лишь время от времени словами Лючии: «Боже мой, правда ли, что это не сон»? Но я по-прежнему не посягал на ее невинность, быть может, потому, что она отдавалась вся и без малейшего признака сопротивления. Наконец, осторожно высвободившись из моих объятий, она сказала тревожно:
— Сердце мое заговорило, надо уходить.— И она поднялась с постели.
Я оставался в Пасеано весь сентябрь месяц — одиннадцать последних ночей моего пребывания я провел в спокойном и свободном обладании Лючией, которая, уверенная в крепости сна своей матери, являлась проводить со мной самые сладостные часы. Мой не ослабевавший пыл лишь возрастал от непрерывного моего воздержания, а Лючия делала все возможное, чтобы заставить меня изменить ему. Она могла бы оценить всю сладость запретного плода, только дав мне свободно сорвать его, и действие постоянных соприкосновений наших было слишком сильно, чтобы молодая девушка могла ему сопротивляться. Поэтому Лючия делала все от нее зависящее, дабы ввести меня в заблуждение, говоря, что я уже сорвал все, что можно было сорвать; но Беттина дала мне слишком хороший урок, чтобы я не знал, чего мне держаться; до самого последнего дня пребывания моего в Пасеано я имел мужество не поддаться до конца сим сладостнейшим искушениям.
Уезжая, я дал ей обещание вернуться следующей весной. Расставанье наше было столь же нежно, сколько печально; я оставлял ее в том состоянии душевном, которое несомненно послужило причиною несчастной ее участи; и двадцать лет спустя, в Голландии, я имел повод упрекать себя за нее и буду упрекать всю жизнь.
В первые же дни по возвращении моем в Венецию я вошел в привычную колею и не отставал от Анджелы, надеясь добиться, по крайней мере, того же, чего достиг с Лючией. Боязкь, которую ныне я уже не нахожу в своей натуре,— род панического ужаса перед последствиями, которые могли бы повлиять неблагоприятно на мою будущность,— мешала моим наслаждениям. Не знаю, был ли я когда-нибудь вполне добропорядочным человеком; но я совершенно убежден, что чувства, которые я питал в своей юности, были гораздо деликатнее тех, к коим пришел я в силу жизненных обстоятельств. Дурная философия слишком уменьшает количество того, что именуется предрассудками.
Две сестры, учившиеся вышиванию на пяльцах вместе с Анджелой, были ее близкими подругами и доверенными всех ее секретов. Учительница их, старая святоша, сперва не обращала внимания на мою привязанность к Анджеле, но в конце концоз, утомленная моими слишком частыми посещениями, доложила обо всем курату, дяде моей любезной. Последний деликатно заметил мне однажды, что мне бы следовало сократить мои посещения, ибо настойчивость моя может быть дурно истолкована и повредит доброму имени его племянницы. Слова его поразили меня как грб-мом; но я настолько владел собой, чтобы ничем не возбудить его подозрений, и, не возражая, заявил, что последую его указанию. Три или четыре дня спустя я отправился, как бы с визитом, к учительнице вышивания и постарался не задерживаться подле молодых особ. Но я все-таки улучил момент сунуть в руку старшей сестры записку, а в ней другую — для моей милой Анджелы. Оповещая о причинах, заставивших меня прекратить свои посещения, я просил подумать о способах, которые позволили бы мне и впредь иметь счастие делиться с ней своими чувствами. Что до Нанетты, то я просил ее только передать записку своей подруге, известив ее, что увижусь с ними через день и надеюсь, что она найдет средство доставить мне ответ. Мое поручение она исполнила на славу, ибо два дня спустя, когда я возобновил свой визит, она передала мне записку так, что никто и не заметил.
Записка Нанетты содержала в себе и очень краткую записочку Анджелы, которая, не обладая склонностью к писанию писем, предлагала мне только постараться исполнить все то, о чем писала ее подруга. Вот записка Нанетты, которую я сохранил, как и все письма, приводимые в моем повествовании.
«Нет ничего в мире, синьор аббат, что бы я не готова была сделать для моей подруги. Она приходит к нам каждый праздник, ужинает у нас и ночует. Я предлагаю вам способ познакомиться с синьорой Орио, нашей теткой; но ежели вам удалось бы бывать у нас в доме, предупреждаю вас, что вы не должны выказывать никакой симпатии к Анджеле, ибо тетушка не одобрила бы того, что вы приходите к нам с целью видеться с кем-нибудь ей посторонним. Итак, вот способ, который я вам предлагаю вместе с полной готовностью помочь вам в его осуществлении. Синьора Орио хотя и благородного происхождения, но не богата и желает поэтому быть включенной в список благородных вдов, чающих милости братства св. Евхаристии, председателем коего состоит синьор Малипьеро. В минувшее воскресенье Анджела рассказала ей, что сей синьор благоволит к вам и что самым верным средством заручиться его голосом было бы склонить вас походатайствовать за нее. Она имела безрассудство нарассказать ей, что вы будто бы влюблены в меня, что вы посещаете учительницу нашу лишь для того, чтобы иметь случай поговорить со мной, и что мне, следственно, легко было бы вас склонить оказать ей услугу. Тетушка ответствовала, что духовное ваше звание устраняет всякие опасения и я могла бы сама вам написать, приглашая вас посетить ее. Я отказалась. Адвокат Роза, в котором тетушка души не чает, присутствовал при нашем разговоре; он вполне одобрил мой отказ, заявив, что она, а не я, должна написать вам и лично просить вас оказать ей честь посетить нас по важному для нее делу, и что ежели вы вправду меня любите, то не замедлите явиться. Засим тетушка написала вам записку, которую вы имеете получить. Если вам желательно застать у нас Анджелу, отсрочьте ваш приход до воскресенья. Ежели вы сумеете расположить синьора Малипьеро в пользу тетушки, двери дома ее будут для вас всегда открыты; но вы простите меня, что я неласково вас встречу, ибо я рассказала, что не люблю вас. Вам следует полюбезничать и с тетушкой (ей шестьдесят лет); синьор Роза не приревнует вас, а вы станете любимцем всего дома. «Что до меня, то я доставлю вам случай повидаться с Анджелой и поговорить с нею с глазу на глаз; я сделаю все, чтобы уверить вас в своей дружбе. Простите».
План этот я нашел превосходным и на другой день, в воскресенье, получив накануне вечером записку синьоры Орио, последовал ее приглашению. Меня приняли чрезвычайно радушно, и старая синьора, обратившись ко мне с просьбой похлопотать за нее, передала мне все бумаги, необходимые для успеха дела. Я выразил полную готовность услужить ей и нарочно говорил как можно меньше с Анджелой; напротив, все мои любезности адресовал я к Нанетте, обходившейся со мной весьма плохо. Наконец, я завоевал дружбу старого адвоката, впоследствии очень мне пригодившуюся.
Я слишком был заинтересован в успехе ходатайства синьоры Орио, чтобы план наш не занимал меня целиком. Поэтому, зная о влиянии прекрасной Терезы Имер на нашего влюбленного сенатора и убежденный, что старик почтет за счастье иметь случай угодить ей, я решил посетить ее на следующий день и без предупреждений вошел в ее комнату. Я застал ее вдвоем с доктором Доро, который, сделав вид, что находится у нее только по делам своей профессии, тотчас же сел писать рецепт, пощупал ее пульс и ушел.
Сей врач слыл любовником Терезы; синьор Малипьеро, ревнуя к нему, запретил ей его принимать, и она дала в том обещание. Тереза знала, что я был осведомлен обо всем этом; таким образом, появление мое должно было быть ей крайне неприятным, ибо в ее расчеты не входило, чтобы старик узнал, как она смеется над данными ею обещаниями. Я нашел, что минута — самая подходящая для того, чтобы добиться от нее всего, чего пожелаю.
Я начал с краткого сообщения о цели своего визита, не преминув уверить ее, что она может вполне рассчитывать на мое молчание и что я не способен ни в чем ей повредить. Выразив свою признательность, Тереза заверила меня, что рада случаю быть мне полезной, и, попросив у меня бумаги дамы, о которой я хлопотал, показала подобное же прошение другой дамы, о которой она уже обещала поговорить с сенатором, прибавив, что готова пожертвовать ею для моей протеже. И она сдержала свое слово, ибо уже на другой день я имел в своих руках приказ, подписанный Его Превосходительством, председателем братства неимущих. В ожидании лучшего, синьора Орио была для начала записана на вспомоществование, которое выдавали по жребию дважды в год.
Нанетта и сестра ее Мартучча были сиротами и дочерьми сестры синьоры Орио. Все состояние почтенной синьоры заключалось в одном только доме, в котором она жила, сдавая первый его этаж, и в пенсии, которую выплачивал ей брат ее, секретарь Совета Десяти. С ней жили только две очаровательных ее племянницы, из коих старшей было шестнадцать, а младшей пятнадцать лет. Взамен прислуги при ней состояла старуха, которая за один скудо в месяц таскала ежедневно воду и вела хозяйство. Единственным другом ее был адвокат Роза; было ему, как и ей, шестьдесят лет, и он имел в виду жениться на ней, как только овдовеет.
Обе сестры спали в третьем этаже вместе в одной широкой постели, куда в дни праздников укладывалась третьей и Анджела.
Став обладателем акта, который желала получить синьора Орио, я поспешил посетить учительницу вышивания, дабы иметь случай передать Нанетте записку, в которой я извещал ее о счастливом исходе моих хлопот, предупреждая, что явлюсь через день, в праздник, передать ее тетушке приказ моего сенатора; я не забыл присоединить и настоятельную просьбу о ее помощи в устройстве мне свидания наедине с моей милой.
Через день Нанетта, поджидавшая моего прихода, ловко вручила мне записку, шепнув, чтобы я постарался прочесть ее, не выходя из дому. Я вхожу и вижу подле синьоры Орио Анджелу, старого адвоката и Мартуччу. Горя нетерпением прочесть мою записку, я отклоняю приглашение присесть, и, передав синьоре Орио акт, дарующий ей испрашиваемую милость, я прошу только позволения поцеловать ее руку и засим удалиться под предлогом неотложной нужды.
— О, дорогой мой аббат,— говорит мне синьора,— вы о'бязаны меня поцеловать, и никто не упрекнет нас за это, ибо я старше вас на тридцать лет.— Она могла бы сказать на сорок пять, и не ошиблась бы.
Я подарил ей два поцелуя, которыми она несомненно была удовлетворена, ибо велела мне подойти также поцеловать своих обеих племянниц; но те устремились в бегство, и Анджела единственная не испугалась моей дерзости. Засим вдова пригласила меня усесться...
— Не могу, сударыня!
— Но почему же, прошу вас.
— Мне...
— А, понимаю. Нанетта, проводи синьора аббата.
— Увольте, тетенька, прошу вас.
— Ну, тогда ты, Мартучча.
— Тетенька, прикажите сестре, она старшая.
— Увы, сударыня,— говорю я,— синьоры правы. Я удаляюсь.
— Нет-с, господин аббат, мои племянницы истые дурочки; синьор Роза будет столь мил...
Добряк адвокат предупредительно берет меня под руку и отводит на третий этаж, где оставляет одного. Очутившись на свободе, я принимаюсь читать записку, которая содержит следующие слова:
«Тетушка будет приглашать вас отужинать; откажитесь.-Откланяйтесь, как только мы станем садиться за стол, и Мартучча отправится вам посветить до наружной двери; но не выходите. Как только хлопнет дверь и все подумают, что вы ушли, поднимайтесь ощупью на третий этаж и ждите нас. Мы явимся, как только синьор Роза удалится, а тетушка уляжется. От Анджелы будет зависеть разрешить вам быть с ней всю ночь наедине, в чем желаю вам полного успеха».
Как был я счастлив. Как благодарил я случай, заставивший меня прочитать эту записку в том самом месте, где я должен был дожидаться предмета любви моей. Уверенный, что без труда опять найду дорогу, я спускаюсь в комнаты синьоры Орио, весь преисполненный радостью.
<<<---
