КНИГА ПЕСЕН ЮНОШЕСКИЕ СТРАДАНИЯ

* * *
Колыбель моих страданий, 
Дней беспечных саркофаг! 
Предо мною путь скитаний, 
Всех тебе, мой город, благ!

Всех вам благ, места святые, 
Милой девушки крыльцо, 
Дом святой, где я впервые 
Видел милое лицо!

Лучше б ты мне не встречалась, 
Королева тайных дум! 
Вызывал бы разве жалость, 
Был бы бледен и угрюм?

О любви я не молил бы, 
Не вверял тебе мечты. 
Самой тихой жизнью жил бы, 
Где живешь и дышишь ты.

Но всегда меня гнала ты, 
Не жалела едких слов. 
Я изведал боль утраты, 
Я с ума сойти готов.

И, больной, бессильный, вялый, 
Взял я посох — и бреду 
И покой груди усталой 
Средь чужих могил найду.


ГРЕНАДЕРЫ
Во Францию два гренадера 
Из русского плена брели, 
И оба душой приуныли, 
Дойдя до немецкой земли.

Придется им — слышат — увидеть 
В позоре родную страну... 
И храброе войско разбито, 
И сам император в плену!

Печальные слушая вести, 
Один из них вымолвил: «Брат! 
Болит мое скор>бное сердце, 
И старые раны горят!»

Другой отвечает: «Товарищ! 
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.

Да что мне? просить Христа ради 
Пущу и детей и жену... 
Иная на сердце забота: 
В плену император! в плену!

Исполни завет мой: коль здесь я 
Окончу солдатские дни, 
Возьми мое тело, товарищ, 
Во Францию! там схорони!

Ты орден на ленточке красной 
Положишь на сердце мое, 
И шпагой меня опояшешь, 
И в руки вше вложишь ружье.

И смирно, и чутко я буду 
Лежать, как на страже, в гробу... 
Заслышу я конское ржанье, 
И пушечный гром, и трубу.

То Он над могилою едет! 
Знамена победно шумят... 
Тут выйдет к тебе, император, 
Из гроба твой верный солдат!»


ВАЛТАСАР
Полночный час уж наступал; 
Весь Вавилон во мраке спал.

Дворец один сиял в огнях, 
И шум не молк в его стенах.

Чертог царя горел как жар: 
В нем пировал царь Валтасар, —

И чаши обходили круг 
Сиявших златом царских слуг.

Шел говор: смел в хмелю холоп, 
Разглаживался царский лоб, —

И сам он жадно пил вино. 
Огнем вливалось в кровь оно.

Хвастливый дух в нем рос.
 Он пил И дерзко божество хулил.

И чем наглей была хула, 
Тем громче рабская хвала.

Сверкнувши взором, царь 
зовет Раба и в храм Иеговы шлет,

И раб несет к ногам царя 
Златую утварь с алтаря.

И царь схватил святой сосуд. 
«Вина!» Вино до края льют.

Его до дна он осушил 
И с пеной у рта возгласил:

«Во прах, Иегова, твой алтарь! 
Я в Вавилоне бог и царь!»

Лишь с уст сорвался дерзкий клик, 
Вдруг трепет в грудь царя проник.

Кругом угас немолчный смех, 
И страх и холод обнял всех.

В глуби чертога на стене 
Рука явилась — вся в огне...

И пишет, пишет. Под перстом 
Слова текут живым огнем.

Взор у царя и туп и дик, 
Дрожат колени, бледен лик.

И нем, недвижим пышный круг 
Блестящих златом царских слуг.

Призвали магов; но не мог 
Никто прочесть горящих строк.

В ту ночь, как теплилась заря,
Рабы зарезали царя.


* * *
Разубранному в золото чурбану 
Я возжигать не буду фимиам, 
Клеветнику руки я не подам, 
Не поклонюсь ханже и шарлатану.

Пред куртизанкой спину гнуть не стану, 
Хоть роскошью она прикроет срам, 
Не побегу за чернью по пятам 
Кадить ее тщеславному тирану.

Погибнет дуб, хоть он сильнее стебля, 
Меж тем тростник, безвольно стан колебля, 
Под бурями лишь клонится слегка.

Но что за счастье жребий тростника? 
Он должен стать иль тростью франта жалкой, 
Иль в гардеробе выбивальной палкой.