Cтарый 4емодан10.
Майор Мартин прибывает в Испанию
3 мая мы получили донесение от нашего военно-морского атташе в Мадриде. В нем говорилось, что, по сообщению вице-консула из Уэльвы, 30 апреля недалеко от берега рыбаки подобрали тело майора морской пехоты Мартина. Тело было передано вице-консулу и погребено с отданием всех воинских почестей на следующий же день на кладбище в Уэльве, причем на похоронах присутствовали испанские военные и гражданские власти. В донесении не упоминалось ни о портфеле, ни о каких-либо официальных бумагах.
И вот начался обмен радиограммами между Адмиралтейством и военно-морским атташе. Это и понятно: когда о гибели майора Мартина стало известно в Англии, штаб морских десантных операций стал проявлять беспокойство о стратегической информации, заключенной в бумагах Мартина. Возможность «утечки» была совершенно катастрофической. Естественно, что при создавшихся обстоятельствах нужно было срочно просить атташе попытаться достать документы любой ценой. Мы так и поступили, и в адрес атташе одна за другой были отправлены несколько соответствующих радиограмм.
В первой, от 4 мая, говорилось, что майор Мартин имел при себе бумаги весьма секретного характера. Мы просили атташе сделать официальный запрос о них. Если испанцы не передадут ему эти документы, он должен, причем очень осторожно, выяснить в Уэльве, не прибило ли их к берегу, и, если да — узнать, что с ними произошло. Если их удастся обнаружить, атташе должен сообщить лично начальнику военно-морской разведки имена тех, кому были адресованы бумаги Мартина. Он обязан вернуть их как можно скорее начальнику разведывательного управления ВМС, не вскрывая конвертов.
Затем последовала вторая радиограмма такого содержания: по имеющимся данным, у майора Мартина было три письма чрезвычайной важности, они, как предполагается, лежали в черном портфеле с официальной монограммой. Атташе снова предупредили, что он ни в коем случае не должен возбуждать у испанцев интерес к этим документам.
Как мы узнали из ответа на нашу первую радиограмму, испанский военно-морской министр, отвечая на официальный запрос, сообщил, что документы обнаружены и отправлены в Мадрид через главный штаб испанских военно-морских сил в Кадиксе и прибудут через несколько дней. Атташе выяснил, что вице-консул в Уэльве не видел ни портфеля, ни документов.
13 мая атташе сообщил следующее. Начальник испанского военно-морского штаба (военно-морской министр был в отъезде) передал ему все вещи майора Мартина, включая черный портфель. Последний был открыт, ключ находился в замке. «Все цело», — заверил начальник штаба, и атташе поблагодарил его.
По мнению атташе, начальник военно-морского штаба знал о содержании писем. В то же время атташе считал, что у нас нет оснований думать, что он передал эти сведения кому-то еще. Отлично, пусть этот офицер будет вне подозрений. Но если он знал о содержании писем, мы могли смело надеяться, что их содержание известно и другим. Все шло хорошо, «утечка» началась.
Подтверждение этому мы нашли в следующем донесении атташе.
В субботу, 15 мая, военно-морской министр говорил с атташе об этих документах. Находясь в Валенсии, он, министр, узнал о прибытии бумаг в Мадрид и приказал начальнику военно-морского штаба немедленно передать их атташе. По его словам, он сделал все для того, чтобы никто не успел ознакомиться с документами.
Это было очень важно: министру до его отъезда из Мадрида не было сказано ничего, что могло бы заставить его так беспокоиться о документах. Было ясно, что конверты вскрыты. А раз так, значит, есть по крайней мере один испанец, который «знает, в чем дело» и передаст сведения немцам. А насколько тесно сотрудничали немцы и испанцы, мы узнали только после войны.
Тем временем осторожная проверка, проведенная нами в Уэльве, позволила установить подробности, которые еще не были известны нам. Тело заметил рыбак, который подозвал находившийся поблизости катер. Катер взял майора Мартина на борт и доставил его на берег. Там тело передали офицеру, который командовал отрядом, располагавшимся в этом месте, затем вызвали военного юриста. Юрист взял на себя ответственность за все документы и личные вещи майора. Тело перевезли в морг Уэльвы для медицинского обследования. Врач, проводивший вскрытие, определил, что человек упал в море еще живым и что смерть наступила вследствие длительного пребывания в воде — от пяти до восьми дней.
Известный нам немецкий резидент в Уэльве очень скоро узнал о теле все, включая имена тех, кому были адресованы письма, находившиеся в портфеле. Он попытался достать копии документов, однако безуспешно, так как с юристом ни он, ни его сообщники контакта не имели…
Мы не сомневались в успехе, но тем не менее ждали окончательной проверки. А для этого нужны были документы майора Мартина. Наконец, документы прибыли в Лондон и были немедленно переданы на экспертизу. Перед отправкой тела в Испанию мы приняли некоторые меры предосторожности, они-то и помогли нам теперь определить, вскрывались конверты или нет. Результаты экспертизы неопровержимо доказали, что письма, по крайней мере два из трех, вынимались из конвертов, хотя сургучные печати выглядели нетронутыми.
Когда мы прибавили этот факт к сообщениям, полученным из Уэльвы и от военно-морского атташе, мы были вполне удовлетворены. Итак, испанцы познакомились с содержанием писем. Мы могли быть твердо уверены, что они передали полученные сведения немецкой разведке. Оставалось положиться на немцев, а они, безусловно, сумеют извлечь все выгоды из сложившейся ситуации. Мы надеялись, что наша вера в немецкую разведку, действующую в Испании, не будет подорвана. Теперь свою роль должен был сыграть Берлин.
Настало время проститься с майором Мартином. Он хорошо послужил родине, и мы считали своей обязанностью проследить за тем, чтобы его последнее пристанище было достойным и чтобы ему оказали должные почести. Мы были рады проявить уважение к нему, не подвергая опасности операцию, в которой он сыграл столь важную роль. Больше того, исполняя то, что от нас требовала совесть, мы мешали немцам проверить заключение испанского врача. Частые посещения могилы британскими официальными лицами или их представителями до того, как была установлена надгробная плита, разумеется, не позволяли немцам или испанцам произвести эксгумацию тела.
Прежде всего мы попросили военно-морского атташе положить на могилу венки от Пэм и от семьи майора. Затем мы позаботились, чтобы надгробную плиту установили как можно быстрее. Наконец, я послал нашему военно-морскому атташе в Мадриде просьбу поблагодарить вице-консула в Уэльве от имени семьи майора Мартина за все то внимание, которое он уделил погибшему, и попросить его сфотографировать могилу. Эти фотографии будут свято храниться семьей и невестой майора Мартина, с которой он совсем недавно обручился. Надгробную плиту сделали из простого белого мрамора, и на ней была высечена следующая надпись:
«Уильям Мартин.
Родился 29 марта 1907 года. Умер 24 апреля 1943 года.
Любимый сын Джона Глиндера Мартина и покойной Антонии Мартин из Кардиффа, Уэльс.
„Dulсе еt dесоrum еst рго раtriа mori.
R. I. Р.“».[11]
Большего сделать мы не могли, хотя чувствовали себя в долгу перед ним и понимали, что скоро многие тысячи его соотечественников и наших американских союзников, высадившись на берегах Сицилии, будут обязаны ему жизнью. Моя уверенность в этом разделялась к тому времени и начальством. Я сообщил лейтенанту Джуэллу о полном успехе операции. Поскольку нельзя было послать такое сообщение по радио, я написал на обычной почтовой открытке «Спешу обрадовать Вас, что майору теперь хорошо». Комитет начальников штабов, посылая сообщение премьер-министру (он в это время находился в Вашингтоне), придумал лучше: «Начинка проглочена целиком».
11.
Наводим порядок в Англии
Мы ждали развития событий. И вот тогда-то мы вспомнили, что «Таймс» доставляется в Лиссабон самолетом и что немцы, вероятно, будут следить за списками убитых и раненых, время от времени публикуемыми в газете. Поэтому я проверил, сколько времени обычно проходит между гибелью военнослужащего и сообщением о ней. Оказалось, не больше пяти недель. Значит, если Мартин умер 24 апреля, его фамилия в списке погибших должна появиться в первую неделю июня. Как же поступить? Стоит ли публиковать фамилию майора на страницах «Таймс», не рискованно ли это? Вторжение в Сицилию планировалось на вторую неделю июля; вряд ли немцы считают, что это сообщение должно появиться до начала наших операций. С другой стороны, высадка в Сицилии по каким-либо причинам может задержаться… После некоторых колебаний мы все же решили включить майора Мартина в список погибших. В конце концов, потом нам не придется жалеть, что мы не сделали всего, что могли.
В дальнейшем, правда, мы пожалели об этой маленькой, детали, которую прибавили к своему творению. Она причинила нам много беспокойства, но, к счастью, не нанесла вреда делу. Организовать публикацию имени майора Мартина в газете оказалось несложно, нам по-прежнему феноменально везло. Соответствующий отдел Адмиралтейства охотно удовлетворил просьбу начальника военно-морской разведки о включении имени майора морской пехоты Уильяма Мартина в список убитых. Не помню уже, как я объяснил эту странную просьбу. Сообщение появилось в «Таймс», в пятницу, 4 июня 1943 года. Мы, вероятно, никогда не узнаем, заметили ли немцы его, а если заметили, то в том же списке они должны были обратить внимание на фамилии контр-адмирала П. Дж. Мака и капитана 1 ранга Т. Л. Бивора. Незадолго до этого газеты сообщали, что Мак и Бивор явились жертвами авиационной катастрофы над морем. Предположение, что майор Мартин погиб вместе с ними, напрашивалось само собой. А ведь он попал в один список с контр-адмиралом и капитаном 1 ранга совершенно случайно! Мне хочется думать, что немцы читали «Таймс» от 4 июня 1943 года и заметили список погибших. Жаль, если это удачное совпадение осталось незамеченным…
И вдруг начались неприятности. Списки убитых и раненых изучались ведомствами, о существовании которых я не подозревал или просто забыл. Я понял, что ждало меня, если бы радиограммы между нами и атташе в Мадриде шли по обычным каналам! Отдел завещаний Адмиралтейства хотел знать, оставил ли майор Мартин завещание, а если оставил, то где оно? Медицинское управление ВМС желало уточнить, убит ли майор Мартин в бою, умер ли от ран, погиб ли, находясь в тылу, и вообще каковы обстоятельства его смерти, — это требовалось для статистических отчетов…
К счастью, я успел принять меры к тому, чтобы все запросы относительно майора Мартина направлялись непосредственно мне. Я вовремя предотвратил слишком широкое распространение их. Но мне пришлось иметь дело с теми ведомствами, которые направляли эти запросы, и я долго ломал себе голову, придумывая ответы.
Теперь я по достоинству оценил изречение о том, что человек, решившийся на обман, не представляет себе, какую запутанную сеть он сплетет. Однако я вошел в роль. Начальникам обоих ведомств я сказал, что регистрировать смерть майора Мартина нельзя: он был специальным агентом, выполнявшим важную миссию, и с разрешения первого морского лорда ему, в целях маскировки, присвоили звание майора морской пехоты. В конце концов, мой ответ до некоторой степени соответствовал действительности. Я только «забыл» упомянуть, что он умер до того, как приступил к выполнению «важной миссии» и получил звание майора.
С разрешения начальника разведывательного управления военно-морского штаба я убедил начальника отдела завещаний и начальника медицинского управления ВМС в необходимости строжайшего соблюдения тайны, и они взяли на себя разрешение этой проблемы в своих ведомствах. Так была ликвидирована самая большая опасность «утечки», с которой мы столкнулись. Добавлю, что несколько лет спустя, когда я уже демобилизовался, меня однажды вызвали в разведывательное управление ВМС. Они снова получили откуда-то запрос относительно майора Мартина и хотели знать, как я поступал с подобными запросами в прошлом.
На этом закончилось наше участие в «операции Минсмит». Мы сыграли свою роль, лейтенант Джуэлл и майор Мартин — свою. А что делали немцы?
12.
Немецкая разведка играет свою роль
В течение второй половины мая, июня и первой половины июля 1943 года мы не получали никаких сведений, которые подкрепили бы нашу уверенность в успехе «операции Минсмит». Мы надеялись на прочность немецко-испанских связей и доверчивость немцев. Немцы получили документы настолько ясные и убедительные, что они, несомненно, поспешат поздравить себя с величайшим триумфом своей разведки.
Мы представляли себе, как офицеры немецкой разведки удовлетворенно потирают руки, как они радуются, что организация, созданная ими в Испании, а также система тесного контакта с ответственными испанскими официальными лицами (чем Канарис[12] особенно гордился) наконец доказала свою ценность. Теперь немецкая разведка могла загладить вину, которую она чувствовала за собой в связи с высадкой союзников в Северной Африке (тогда немцы, насколько мы могли судить, были застигнуты врасплох).
Иметь возможность представить своему штабу копию письма от заместителя начальника имперского генерального штаба командующему группой армий (и какого письма!) — для разведчика это удивительный сон, осуществление всех его надежд, юношеских мечтаний. Располагая такой информацией, генеральный штаб мог предотвратить катастрофу или нанести противнику сокрушительный удар в самый критический момент.
Именно поэтому я решительно противился стремлению некоторых ответственных лиц использовать наш план для передачи мелкой дезинформации, какая могла содержаться в переписке младших офицеров. Если бы письма майора Мартина были такого уровня, немцы вряд ли стали бы снимать с них копии, а сняв, могли не принять их в расчет при разработке стратегических решений. Но то, что сэр Арчибальд Най написал генералу Александеру, должно быть правдой. Заместитель начальника имперского генерального штаба должен знать планы союзников. Он не может быть жертвой операции по дезинформации противника. А раз немецкая разведка попалась на удочку и приняла письмо за подлинное, то немцы должны начать действовать — никакой генеральный штаб, получивший такую информацию от своей разведки (которая к тому же может удостоверить ее подлинность), не откажется принять ее во внимание при разработке стратегических замыслов.
Итак, мы ждали.
Наступил день начала «операции Хаски», высадка прошла успешно. Остров Сицилия представляет собою, грубо говоря, треугольник, стоящий на своей вершине. Союзники высадились ранним утром 10 июля по обе стороны вершины и быстро продвинулись по сторонам треугольника и к центру. Внезапности удара способствовало немало факторов, например плохая погода и период новолуния, но это не поколебало уверенности нашей группы в том, что «операция Минсмит» удалась и что мы внесли свой вклад в успех высадки. По мере того как из Сицилии поступали разведывательные донесения и другие документы, наша точка зрения подтверждалась. Почти не было сомнений, что немцы отказались от усиления обороны Сицилии с юга (где мы фактически высадились) и занялись организацией обороны на западной вершине треугольника и на северной его стороне. А это имело смысл, если бы мы намеревались нанести по Сицилии отвлекающий удар во время высадки десанта на Сардинию или атаковали Сицилию после взятия Сардинии. Но дело не только в том, что в период, предшествовавший высадке, немцы создавали оборонительные укрепления главным образом на севере Сицилии. Гораздо менее сильной, чем можно было ожидать, оказалась вся система обороны на острове и особенно неэффективной — оборона в южной и восточной частях его. Точка зрения официальных лиц относительно «операции Минсмит» была сформулирована в докладе адмирала Каннингхэма: «Чрезвычайно эффективная отвлекающая операция и правильный выбор маршрутов подхода сыграли свою роль». Нам удалось достичь внезапности удара. Насколько мы были обязаны своим успехом «операции Минсмит», удалось узнать через несколько месяцев после окончания войны. Вот как это произошло.
В ожидании демобилизации я составлял отчет о работе, проделанной мною за время войны. Это требовалось сделать для тех, кто, наверное, никогда не выберет время познакомиться с моими записями или решит, что их не стоит читать. Однажды утром, когда я, как обычно, сидел в своем душном кабинете в Адмиралтействе, раздался телефонный звонок. Говорил заместитель начальника разведывательного управления военно-морского штаба и при этом так хохотал, что я не мог разобрать его слов. С трудом я уловил, что он вызывает меня к себе. Когда я явился к нему, он, все еще трясясь от смеха, протянул мне пачку документов. Я сразу узнал их, хотя слова, которые бросились мне в глаза, были написаны по-немецки: «Lieber Gгоssаdmiralгаl».[13] То были письма, которые мы использовали в «операции Минсмит», вернее, их немецкие переводы! Они закончили, наконец, свой длинный путь…
Заместитель начальника разведывательного управления объяснил мне причину своего смеха. Дело в том, что одному офицеру поручили разобрать и перевести на английский язык архивы немецкого военно-морского штаба, захваченные в Тамбахе, в Германии. В то утро офицер-переводчик пришел к нему чрезвычайно взволнованный. Вот что этот офицер сообщил.
Он обнаружил два документа. Один из них — копия чрезвычайно секретного письма заместителя начальника имперского генерального штаба генералу Александеру. И, как сказал офицер, ему кажется, что это письмо — грубейшее нарушение норм безопасности. Согласно действующим правилам он должен передать копии соответствующим офицерам в военном министерстве, но предвидя неприятности, которыми чревато это дело, подумал, не захочет ли начальник разведывательного управления ВМС заняться ими сам…
Начались поиски других документов, имеющих отношение к нашей операции. Вскоре мы нашли данные, указывающие на нашу полную победу над немецкой разведкой.
Как мы и ожидали, немцы сразу поняли чрезвычайную важность наших документов для своего главного штаба и не теряли времени. Примерно в начале первой недели мая их агент в Мадриде сообщил в Берлин содержание документов и обстоятельства, при которых они были обнаружены. (В одном, более позднем документе мы нашли ссылку на тот факт, что соображения немецкой разведки по поводу планов союзников были переданы немецкому командованию 9 мая, то есть до получения Берлином фотокопий писем).
Немецкая разведка в Берлине, получив эти сведения, реагировала так, как мы и ожидали: она потребовала у Мадрида данные, подтверждающие подлинность документов. За первым сообщением из Мадрида последовало второе, в котором указывалось, что тщательное расследование будет произведено. Но время не терпело. Берлин, очевидно, оценил важность информации и решил, что подробности, уже полученные из Мадрида, достаточно убедительны. И немцы начали действовать.
Передо мной первый важный документ — заключение немецкой разведки, приложенное к переводу на немецкий язык письма сэра Арчибальда Ная генералу Александеру. Оно датировано 14 мая 1943 года, на нем стоит штамп: «Передавать только лично. Не через регистратуру», то есть документы отнесены к разряду совершенно секретных. Письмо и заключение передали в штаб военно-морских сил, и 15 мая начальник штаба поставил на письме свои инициалы и отметил синим карандашом, что командующий ВМС гроссадмирал Дениц должен ознакомиться с ним лично. Последний сделал это, пометив документы зеленым карандашом и удостоверив своими личными каракулями, что прочел их. Кроме Деница и начальника его штаба, документы прочитали еще два офицера. Заключение разведки гласит:
Содержание: Захваченный документ противника об операциях на Средиземном море.
Прилагаются.
а) Перевод захваченного письма из имперского генерального штаба генералу Александеру.
б) Заключение (немецкого) генерального штаба. Остальные разведывательные документы не имеют значения. Тщательное изучение письма, произведенное 3 отделом штаба руководства войной на море, показало:
1. Подлинность захваченных документов — вне подозрений. Предположение, что они специально подброшены нам (это маловероятно), и вопрос о том, знает ли противник, что документы находятся у нас, а не пропали в море, расследуются. Возможно, противник не знает где документы. Против этого одно обстоятельство — противнику, безусловно, известно, что они не достигли места назначения.
2. Следует принять во внимание, что противник теперь может изменить планы намеченных операций или начать их раньше, хотя это маловероятно.
3. Предполагаемая дата операции: Вопрос рассматривается как срочный, однако 23 апреля еще есть время сообщить генералу Александеру через курьера (посланного самолетом) о предложении Генри Вильсона использовать Сицилию в качестве отвлекающего объекта при наступлении в восточной части Средиземного моря. Александера просят без промедления сообщить, поддерживает ли он точку зрения Вильсона, «так как мы не можем дальше откладывать это дело». В этой связи имперский генеральный штаб не исключает возможности изменения имеющихся планов операций как в восточной, так и в западной части Средиземного моря; времени для этого, видимо, еще достаточно.
4. Последовательность операций. Следует считать, что обе операции будут проводиться одновременно, поскольку в письме говорится что Сицилия — неподходящий отвлекающий объект для обеих операций.
5. Есть основания полагать, что удар в восточной части Средиземного моря будет наноситься из района Тобрука. Александрия вообще не принимается во внимание, так как в этом случае Сицилия никак не может играть роль отвлекающего объекта.
6 Неясно, ограничатся ли действия против отвлекающего объекта периодом начала операций или они будут продолжаться наряду с фактическими операциями.
7. Из прилагаемого неясно, высадятся ли в восточной части Средиземного моря (на мысе Киллини и в Каламе) только 5-я и 56-я дивизии. Однако только эти две дивизии будут усилены для проведения предстоящих наступательных действий. Вполне возможно, что в наступлении примут участие лишь две дивизии.
8. Следует подчеркнуть, что, как явствует из документа, в восточной части Средиземного моря ведутся большие подготовительные мероприятия. Это весьма важно, ибо вследствие географического положения того района, где находятся наши силы, мы имеем значительно меньше разведывательных данных о деятельности противника в этом районе, чем, скажем, в Алжире.
Когда читаешь этот документ, прежде всего поражаешься тому, что немецкие разведчики сразу же связали себя категорическим утверждением: «Подлинность захваченных документов — вне подозрений». Правда, они предосторожности ради оговариваются, что возможность подлога и степень нашей осведомленности о судьбе документов исследуются, но здесь же отмечают, что первое «маловероятно». По их мнению, мы вряд ли изменим наши планы или начнем наступление раньше намеченного срока. Впрочем, с этой точкой зрения согласится, пожалуй, всякий, кто знаком с работой по планированию и подготовке операций крупного масштаба.
Другим моментом, иллюстрирующим важность умения смотреть на подготавливаемую тобой операцию глазами противника и исходить из его знания обстановки, является пункт 5.
По утверждению немцев, Сицилия не может служить отвлекающим объектом, поскольку войска, дислоцирующиеся в Александрии, находятся слишком далеко от острова. Если бы наш штаб читал этот обстоятельный документ, его реакция была бы иной. Мы-то знали, что это расстояние вполне преодолимо и войска, находящиеся в Александрии, могут быть использованы для нанесения удара по Сицилии (как это и произошло в действительности).
Нет нужды подробно рассматривать остальные пункты заключения немецкой разведки, так как в следующей главе я расскажу об анализе документов майора Мартина немецким штабом. Этот анализ обнаруживает тщательность, с которой изучались каждое слово и каждый намек в письме сэра Арчибальда Ная.
Передо мной второй доклад немецкой разведки, датированный 15 мая 1943 года.
Содержание. Об официальной английской почте, прибитой к берегу в районе Уэльвы.
В беседе, состоявшейся 10 мая 1943 года с имеющим к этому отношение испанским штабным офицером, с которым мы поддерживаем контакт в течение многих лет, удалось выяснить следующее:
1. В руках трупа был обычный портфель. Его содержимое:
(а) Чистый лист обычной белой бумаги, в который были завернуты письма, адресованные генералу Александеру и адмиралу Каннингхэму. Каждое письмо в отдельном конверте с обычной формой адреса и предназначено лично адресату. На сургуче оттиск личной печати отправителя, печати находились в отличном состоянии. Письма, которые я держал в собственных руках, также были в хорошем состоянии. Чтобы снять с них копии, испанцы высушили их, а затем поместили на 24 часа в соленую воду.
(б) Гранки брошюры относительно морских десантных операций и фотографии, о которых упоминается в письме Маутбэттена от 22 апреля. Гранки в отличном состоянии, фотографии совершено испорчены.
2. У курьера в нагрудном кармане имелся бумажник с личными бумагами, включая его военные документы с фотографиями (по этим бумагам он — тот самый майор Мартин, о котором упоминается в письме Маунтбэттена от 22 апреля), письмо майору Мартину от его невесты, письмо от отца, пригласительный билет в лондонский ночной клуб, датированный 27 апреля.
Следовательно, майор Мартин оставил Лондон утром 28 апреля, в тот самый день, когда самолет разбился невдалеке от Уэльвы.
3 Английский консул полностью информирован о случившемся. Как и следовало ожидать, он просил передать ему документы. Эту просьбу отклонили под тем предлогом, что все предметы, найденные вместе с телом, включая бумаги должны быть представлены местному испанскому магистрату.
После снятия в испанском генеральном штабе копий со всех бумаг им придали первоначальный вид. Создается впечатление, что конверты не вскрывали, в этом я убедился сам. Они будут возвращены англичанам сегодня через испанское министерство иностранных дел.
С точки зрения нашей маленькой группы, это чрезвычайно любопытный документ. Он полностью оправдал все хлопоты по созданию личности Мартина — «подлинность» майора подтвердила «подлинность» документов, которые находились при нем. Вместе с тем выяснилось, что по воле случая одним деталям немцы придали важное значение, а другие оставили без внимания. Зато правильность основной предпосылки операции подтвердилась полностью: в испанском штабе немцы действительно имели свободный доступ ко всему, что их интересует.
Из этого документа, между прочим, следует, что (как я уже говорил) мы зря беспокоились, не вызовет ли подозрений то обстоятельство, что портфель был прикреплен к поясу майора Мартина цепочкой. Немцам сообщили, что портфель был зажат в руке трупа. Таким образом, нам помогло не только сотрудничество испанцев с немцами, но и близорукость испанцев.
Я не понял упоминания в пункте 1 (а) о «чистом листе обычной белой бумаги», в которую были завернуты письма. Либо это сделал какой-нибудь испанец, чтобы предохранить конверты от загрязнения, либо это лист из гранок брошюры о деятельности «коммандос». Во всяком случае, мы не обертывали письма бумагой. Кроме того, печати на сургуче были официальными печатями с королевским гербом.
Как мы с удовлетворением отметили, личные письма, лежавшие в бумажнике, без внимания не остались. Значит, наш тонкий ход с письмами «невесты» и «отца» не пропал впустую. Письмо лорда Маунтбэттена адмиралу Каннингхэму, как видно из донесения, сыграло предназначенную ему роль: оно помогло установить личность майора Мартина.
Но это донесение свидетельствует также об одном из самых больших затруднений, с которыми приходится сталкиваться разведчикам при проведении операций по дезинформации. Те, кто их проводит, должны снабдить противника такими материалами, которые заставят его сделать нужные для них выводы. По этой причине необходимо принимать в расчет как способности, так и ум того, кто будет анализировать материал. Я считаю, что наши выводы относительно ума немцев оказались правильными, но мы, пожалуй, переоценили их способности.
Немецкие разведчики по небрежности совершили две чрезвычайно грубые ошибки — обе в отношении дат. Они проявили удивительную беспечность и не позаботились о том, чтобы правильно списать даты. Письмо было датировано 21 апреля, а немцы, либо когда они снимали копию письма, либо когда переводили его на немецкий язык, заменили 21 апреля на 22-е.
В данном случае это не имело значения. Вторая ошибка куда хуже. В отчете есть упоминание о «пригласительном билете в лондонский ночной клуб, датированном 27 апреля». Мы пришли к выводу, что это результат небрежного изучения театральных билетов. Вторая двойка (22 апреля) была, вероятно, размыта. Приглашение в «Кабаре-клуб» вообще не имело даты, и немцы вряд ли имели в виду счет за пребывание в Военно-морском клубе, датированный 24 апреля, так как он совсем не похож на билет в клуб, и даже испанцы наверняка не ошиблись бы в этом. Поэтому мы пришли к выводу: ошибка произошла вследствие того, что немцы спутали билеты в театр и приглашение в «Кабаре-клуб». Ошибки в датах могли привести к серьезным для нас осложнениям.
Из донесения следует, как мы и хотели внушить немцам, что майор Мартин вылетел из Англии на следующий день после прощального вечера, но из-за ошибки в дате это произошло, по мнению немцев, «утром 28 апреля, в тот самый день, когда самолет разбился неподалеку от Уэльвы».
Если бы немцы изучили заключение испанского врача в той его части, где говорится о дне смерти (о заключении врача следовало бы знать по крайней мере их агенту в Уэльве), и связали бы его с датой отлета, они могли бы заподозрить неладное. Испанский врач не без оснований предположил, что авария самолета произошла минимум за пять дней до обнаружения тела. Значит, катастрофа, в результате которой погиб майор Мартин, должна была произойти примерно 25 апреля.
Я плохой философ и не могу сказать, что могло бы последовать за этим выводом. Возможно, найдутся люди, которые скажут, что нам просто-напросто повезло, и если бы кто-нибудь обратил внимание на это несоответствие, наша операция провалилась бы. Надеюсь, меня не обвинят в чрезмерном самомнении, если я не соглашусь с этим утверждением. Мы снабдили испанцев и немцев всеми необходимыми данными, на основе которых они могли сделать нужные нам выводы. Было бы абсурдом говорить, что мы имели право рассчитывать на сравнительно компетентное и умное «сотрудничество» противной стороны, но мы вправе утверждать, что предоставили немцам все нужные данные, а немцы сделали из них правильные выводы, не обратив при этом внимания на ими же допущенные ошибки.
Так или иначе, немцы поверили, что майор Мартин направлялся в Африку на самолете и что катастрофа произошла в такой день, который не противоречит ни предполагаемой дате вылета майора, ни состоянию, в котором его обнаружили.
Следующий пункт отчета также заинтересовал нас. Он подтвердил наше мнение об эффективности немецко-испанского сотрудничества в Уэльве. Вмешательство военного юриста, из-за чего немцы не сразу смогли получить документы, несомненно, простая случайность. Просьбу британского вице-консула о выдаче ему документов «отклонили»… Не напрасно мы рассчитывали на испанцев!
Наконец, подтвердился и тот факт, что конверты с письмами были возвращены нам лишь после того, как немецкий агент сам просмотрел их. То обстоятельство, что конверты имели такой вид, будто их «не вскрывали», меня не удивляет. Такое же впечатление создалось бы и у меня, если бы мы не приняли определенных мер.
Итак, мы выиграли: немецкая разведка «проглотила начинку целиком» и приняла документы за подлинные. Однако, как я уже говорил, наша победа была бы бесплодной, если бы немецкий главный штаб не согласился с выводами разведки и продолжал готовиться к отражению высадки на Сицилию. Но этого не случилось — штаб тоже «проглотил начинку» и действовал соответственно.
<<<---
