Данте Алигьери. Божественная комедия. | РАЙ

---

РАЙ

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Лучи того, кто движет мирозданье, 
Всё проницают славой и струят 
Где — большее, где — меньшее сиянье.

Я в тверди был, где свет их восприят 
Всего полней; но вел бы речь напрасно 
О виденном вернувшийся назад;

Затем что, близясь к чаемому страстно, 
Наш ум к такой нисходит глубине, 
Что память вслед за ним идти не властна.

Однако то, что о святой стране 
Я мог скопить, в душе оберегая, 
Предметом песни воспослужит мне.

О Аполлон, последний труд свершая, 
Да буду я твоих исполнен сил, 
Как ты велишь, любимый лавр вверяя

1 В ант. миф. в лавр была превращена нимфа Дафна, убегающая от влюбленного Аполлона. Далее упомин.: Марсий — сатир, состязавшийся в музыкал. искусстве с Аполлоном, который, победив его, содрал с него кожу; Главк — рыбак, отведавший чудесной травы и превратившийся в морского бога.

Мне из зубцов Парнаса нужен был 
Пока один; но есть обоим дело, 
Раз я концу ристанья приступил.

Войди мне в грудь и вей, чтоб песнь звенела, 
Как в день, когда ты Марсия извлек 
И выбросил из оболочки тела.

О вышний дух, когда б ты мне помог 
Так, чтобы тень державы осиянной 
Явить в мозгу я впечатленной мог,

Я стал бы в сень листвы, тебе желанной, 
Чтоб на меня возложен был венец, 
Моим предметом и тобой мне данный.

Ее настолько редко рвут, отец, 
Чтоб кесаря почтить или поэта, 
К стыду и по вине людских сердец,

Что богу Дельф должно быть в радость это, 
Когда к пенейским листьям взор воздет 
И чье-то сердце жаждой их согрето.

За искрой пламя ширится вослед: 
За мной, быть может, лучшими устами 
Взнесут мольбу, чтоб с Кирры был ответ.

Встает для смертных разными вратами 
Лампада мира; но из тех, где слит 
Бег четырех кругов с тремя крестами,

По лучшему пути она спешит 
И с лучшею звездой, и чище сила 
Мирскому воску оттиск свой дарит.

Почти из этих врат там утро всплыло, 
Здесь вечер пал, и в полушарье том 
Всё стало белым, здесь всё черным было,

Когда, налево обратясь лицом, 
Вонзилась в солнце Беатриче взором; 
Так не почиет орлий взгляд на нем.

Как луч выходит из луча, в котором 
Берет начало, чтоб отпрянуть ввысь,— 
Скиталец в думах о возврате скором,—

Так из ее движений родились,
Глазами в дух войдя, мои; к светилу 
Не по-людски глаза мои взнеслись.

Там можно многое, что не под силу 
Нам здесь, затем что создан тот приют 
Для человека по его мерилу.

Я выдержал недолго, но и тут
Успел заметить, что оно искрилось, 
Как взятый из огня железный прут.

И вдруг сиянье дня усугубилось, 
Как если бы второе солнце нам 
Велением Могущего явилось.

А Беатриче к вечным высотам
Стремила взор; мой взгляд низведши вскоре, 
Я устремил глаза к ее глазам.

Я стал таким, в ее теряясь взоре, 
Как Главк, когда вкушенная трава 
Его к бессмертным приобщила в море.

Пречеловеченье вместить в слова
Нельзя; пример мой близок по приметам, 
Но самый опыт — милость божества.

Был ли я только тем, что в теле этом 
Всего новей, Любовь, господь высот, 
То знаешь ты, чьим я вознесся светом.

Когда круги, которых вечный ход 
Стремишь, желанный, ты, мой дух призвали 
Гармонией, чей строй тобой живет,

Я видел — солнцем загорелись дали 
Так мощно, что ни ливень, ни поток 
Таких озер вовек не расстилали.

Звук был так нов, и свет был так широк, 
Что я горел постигнуть их начало; 
Столь острый пыл вовек меня не жег.

Та, что во мне, как я в себе, читала,— 
Чтоб мне в моем смятении помочь, 
Скорей, чем я спросил, уста разъяла

И начала: «Ты должен превозмочь 
Неверный домысл; то, что непонятно, 
Ты понял бы, его отбросив прочь.

Не на земле ты, как считал превратно, 
Но молния, покинув свой предел, 
Не мчится так, как ты к нему обратно».

Покров сомненья с дум моих слетел, 
Снят сквозь улыбку речью небольшою, 
Но тут другой на них отяготел,

И я сказал: «Я вновь пришел к покою 
От удивленья; но дивлюсь опять, 
Как я всхожу столь легкою средою».

Она, умея вздохом сострадать,
Ко мне склонила взор неизреченный, 
Как на дитя в бреду — взирает мать,

И начала: «Всё в мире неизменный 
Связует строй; своим обличьем он 
Подобье Бога придает вселенной.

Для высших тварей в нем отображен
След вечной Силы, крайней той вершины, 
Которой служит сказанный закон.

И этот строй объемлет, всеедииый, 
Все естества, что по своим судьбам — 
Вблизи или вдали от их причины.

Они плывут к различным берегам 
Великим морем бытия, стремимы 
Своим позывом, что ведет их сам.

Он пламя мчит к луне, неудержимый; 
н в смертном сердце возбуждает кровь; 
Он землю вяжет в ком неразделимый.

Лук этот вечно мечет, вновь и вновь, 
Не только неразумные творенья, 
Но те, в ком есть и разум и любовь.

Свет устроительного провиденья 
Покоит твердь, объемлющую ту, 
Что всех поспешней быстротой вращенья.

Туда, в завещанную высоту, 
Нас эта сила тетивы помчала, 
Лишь радостную ведая мету.

И всё ж, как образ отвечает мало 
Подчас тому, что мастер ждал найти, 
Затем что вещество на отклик вяло,—

Так точно тварь от этого пути 
Порой отходит, властью обладая, 
Хоть дан толчок, стремленье отвести;

И как огонь, из тучи упадая,
Стремится вниз, так может первый взлет 
Пригнуть обратно суета земная.

Дивись не больше,— это взяв в расчет,— 
Тому, что всходишь, чем стремнине водной, 
Когда она с вершины вниз течет.

То было б диво, если бы, свободный 
От всех помех, ты оставался там, 
Как сникший к почве пламень благородный».
И вновь лицо подъяла к небесам.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ
О вы, которые в челне зыбучем, 
Желая слушать, плыли по волнам 
Вослед за кораблем моим певучим,

И видел я, как новый сонм спустился 
К вершине М, на ней почить готов, 
И пел того, к чьей истине стремился.

Вдруг, как удар промеж горящих дров 
Рождает вихрь искрящегося пыла,— 
Предмет гаданья для иных глупцов,—

Так и оттуда стая светов взмыла
И вверх к различным высям всплыла, 
Как Солнце, их возжегшее, судило.

Когда она недвижно замерла,— 
В той огненной насечке, ясно зримы, 
Возникли шея и глава орла

Так чертит мастер неруководимый; 
Он руководит, он дает простор 
Той силе, коей гнезда сотворимы.

Блаженный сонм, который до сих пор 
В лилее не ведал превращений, 
Слегка содвигшись, завершил узор.

О чистый светоч! Свет каких камеиий, 
И скольких, мне явил, что правый суд 
Нисходит с неба, в чьей ты блещешь сени!

Молю тот Разум, где исток берут 
Твой бег и мощь, взглянуть на клубы дыма, 
Которые твой ясный луч крадут,

И вновь разгневаться неукротимо 
На то, что местом торга сделан храм, 
Из крови мук возникший нерушимо.

О рать небес, представшая мне там, 
Молись за тех, кто бродит, обаянный 
Дурным примером, по кривым путям!

В былом сражались, меч подъемля бранный; 
Теперь — отнять стараясь где-нибудь 
Хлеб, любящим Отцом всем людям данный.

Но ты, строчащий, чтобы зачеркнуть, 
Знай: Петр и Павел, вертоград спасая, 
Тобой губимый, умерли, но суть.

Ты, впрочем, скажешь: «У меня такая 
Любовь к тому, кто одиноко жил 
И пострадал, от плясок умирая,
Что и Ловца и Павла я забыл».
......



ПЕСНЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Парил на крыльях, широко раскрытых, 
Прекрасный образ и в себе вмещал 
Веселье душ, в отрадном frui1 слитых.

И каждая была как мелкий лал,
В котором словно солнце отражалось, 
И жгучий луч в глаза мне ударял.

И то, что мне изобразить осталось, 
Ни в звуках речи, ни в чертах чернил, 
Ни в снах мечты вовек не воплощалось.

Я видел и внимал, как говорил 
Орлиный клюв, и «я» и «мой» звучало, 
Где смысл реченья «мы» и «наш» сулил.

«За правосудье,— молвил он сначала,— 
И праведность я к славе вознесен, 
Для коей одного желанья мало.

Я памятен среди земных племен, 
Но мой пример в народах извращенных, 
Хоть и хвалим, не ставится в закон».

Так пышет в груде углей раскаленных 
Единый жар, как были здесь слиты 
В единый голос сонмы просветленных.

И я тогда: «О вечные цветы
Нетленной неги, чьи благоуханья 
Слились в одно, отрадны и чисты,

1 Здесь: «вкушение» [лат.).

Затем что всё, что сердцу вожделенно, 
Всё благо — в нем, и вне его лучей 
Порочно то, что в нем всесовершенно.

Отныне будет речь моя скудней,— 
Хоть и немного помню я,— чем слово 
Младенца, льнущего к сосцам грудей,

Не то, чтоб свыше одного простого 
Обличия тот Свет живой вмещал: 
Он всё такой, как в каждый миг былого;

Но потому, что взор во мне крепчал, 
Единый облик, так как я при этом 
Менялся сам, себя во мне менял.

Я увидал, объят Высоким Светом 
И в ясную глубинность погружен, 
Три равноемких круга, разных цветом.

Один другим, казалось, отражен, 
Как бы Ирида от Ириды встала; 
А третий — пламень, и от них рожден.

О, если б слово мысль мою вмещало,— 
Хоть перед тем, что взор увидел мой, 
Мысль такова, что мало молвить: «Мало»!

О Вечный Свет, который лишь собой 
Излит и постижим и, постигая, 
Постигнутый, лелеет образ свой!

Круговорот, который, возникая,
В тебе сиял, как отраженный свет,— 
Когда его я обозрел вдоль края,

Внутри, окрашенные в тот же цвет, 
Явил мне как бы наши очертанья; 
И взор мой жадно был к нему воздет.

Как геометр, напрягший все старанья, 
Чтобы измерить круг, схватить умом 
Искомого не может основанья,

Таков был я при новом диве том: 
Хотел постичь, как сочетаны были 
Лицо и круг в слиянии своем;

Но собственных мне было мало крылий; 
И тут в мой разум грянул блеск с высот, 
Неся свершенье всех его усилий.

Здесь изнемог высокий духа взлет; 
Но страсть и волю мне уже стремила, 
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнце и светила.

---

<<<---