Cтарый 4емодан
ДОРОГА В ЛЕНИНГРАД
1
Листок бумаги в руках у Кайо трепетал, рвался, а он не видел ничего. Ни темных пятен освободившейся из-под снега тундры, ни людей, толпившихся вокруг, ни зеленого вертолета, прозванного канаельгином за его сходство с тонкохвостой рыбой-бычком.
Странно ослабели ноги, обмякло все тело, и ощущение было такое, словно он только что остановился после долгого, изнурительного бега по каменистым склонам, по качающимся кочкам в погоне за оленем.
— Худые вести? — участливо спросил пастух Пины.
— Маюииа выходит замуж, — тихо ответил Кайо и глотнул воздуху.
Пины с удивлением оглядел друга.
•— Почему же не радуешься такой новости? ..
Кайо ничего не ответил и медленно побрел прочь, оставив у вертолета толстую пачку газет и журналов.
Ноги медленно несли его к яранге. В гслове было пусто и зябко. Перед глазами стояло лицо Маюнны — нежное, с мягкой улыбкой, с розовато-смуглой теплой кожей. Отец всегда целовал Маюнну по старому чукотскому обычаю. Нежно прикасался к щеке, вдыхая детский молочный запах. Этот запах оставался у Маюнны даже тогда, когда она уже кончила семилетку, купила флакон духов «Красная Москва», поехала учиться в медицинское училище. Несколько лет Маюнна жила вдали от родителей. Лишь раз она появилась в тундре на каникулах, одетая в модный брючный костюм из толстой ткани. Тогда показалось, что дочка стала чужой, изменилась. Она разговаривала новыми словами, у нее появились необычные движения, которым она научилась в другой жизни. Кайо растерянно стоял перед ней, не зная, как держать себя. Но Маюнна сама сделала шаг навстречу и привычно подставила щеку. Кайо втянул в себя воздух и сквозь густой запах незнакомых духов ощутил родную молочную теплоту. Слезы заблестели в уголках его прищуренных глаз. Снова перед ним была родная Маюнна — выросшая в тундре, в мягких шкурах теплого полога.
Кайо остановился и посмотрел на листок бумаги, который бился в его пальцах.
Как сообщить новость жене?
Что она скажет?
Вход в ярангу был темен, словно пасть каменной пещеры. Оттуда тянуло дымом и теплом живого огня.
Кайо шагнул в чоттагин и увидел сидящую на корточках Иунэут. Она раздувала огонь под большим чайником: обычно летчики пили чай в их яранге.
Иунэут подняла глаза, скользнула взглядом по мужниной руке, увидела листок бумаги, и ее лицо изменилось.
— С Маюниой? — настороженно спросила она.
Кайо молча кивнул и протянул листок.
Иунэут нетерпеливо развернула смятую бумагу и принялась читать, медленно шевеля губами. По мере того как смысл написанного доходил до нее, нахмуренное ее лицо разглаживалось и легкая улыбка растягивала уголки рта.
— Радость!—тихо выдохнула Иунэут и бережно сложила листок бумаги.
Кайо медленно опустился на ящик из-под галет, служивший сиденьем в кочевой яранге, и молча уставился на разгорающийся огонь.
— Ты разве не рад? — удивленно спросила Иунэут мужа.
Кайо был в растерянности. Он пока ничего не чувствовал,
кроме огромной потери. Будто очутился он на краю глубокого ущелья в незнакомом месте и не знает, как и куда дальше двигаться.
— В сердце кольнуло? — участливо спросила жена.
Кайо кивнул.
Иунэут достала таблетку валидола и привычно сунула ее в рот мужу.
— Посиди, — сказала она, — я сама все приготовлю.
Проворно расставила чашки на столике, развернула пачки
с печеньем, принесла из боковой кладовки холодные вареные оленьи.. языки. К этому она добавила длинногорлую бутылку болгарского вина.
— Берегла всю зиму, словно чуяла, что придет такая радость,— виновато произнесла она.
Кайо сидел и сосал валидол, ощущая языком сладкую прохладу. Ему надо было собраться с силами и мыслями, чтобы заставить себя порадоваться вместе с женой. Он пытался убедить себя, что рано или поздно такое должно было случиться: не могла же Маюнна всю жизнь оставаться ребенком — ей: уже восемнадцать лет! В таком возрасте многие чукотские, да и не только чукотские девушки выходят замуж. Иуиэут была лишь на год старше теперешней Маюнны, когда он на ней женился. Или у него сместились понятия времени?.. Но как пережить то, что Маюнна уже навсегда уходит из родительского дома и самым дорогим местом на земле ей будет другой дом, самым близким человеком другой человек...
Иунэут возилась в чоттагнне, бесшумно двигаясь от костра к столику и обратно. Изредка она кидала испытующие взгляды на мужа. Наконец, обеспокоенная его странным состоянием, она приблизилась и спросила:
— Неужто тебя беспокоит то, что он русский?
Кайо вздрогнул. Он даже в первое время и не подумал об этом. Как же он это упустил из виду! Конечно, не так уж это и важно, что он русский. Мало ли русских прижились на Чукотке так, что их уже трудно отличить от местных? Но ведь тот парень, наверное, никогда не жил в тундре, не знает, с какой стороны подойти к оленю... Кайо не против смешанных браков. Было время, когда он сам чуть не женился на русской. Но, во-первых, когда это было! Во-вторых, одно дело, когда мужчина женится, и совсем иное — когда девушка выходит замуж... Тут совсем запутаешься!
Как же не думать о ней, о Маюнне? Кайо прикрыл глаза. Вот она совсем крохотуля, в маленьком меховом свертке. Сморщенное, смешное личико, крохотный носик, все такое маленькое, жалкое, беспомощное. Увидев впервые дочку, Кайо вместо ожидаемой мужской, отцовской гордости почувствовал щемящую жалость. Иунэут полагалось еще побыть некоторое время в больнице, но, истосковавшись по ней, Кайо забрал раньше времени жену с новорожденной и увез в тундру. Несколько раз приезжали за ребенком, чтобы определить в ясли, но Кайо не мог отдать дочку. Его стыдили на собраниях, почему-то вспоминали, что он учился в университете... Будто университет учит тому, чтобы меньше любили детей. Взывали к отцовскому чувству, убеждая Кайо, что не любит он по-настоящему свою дочь. Потому, мол, что не может современный новорожденный нормально расти и развиваться в тундре — в холоде и в постоянных перекочевках...
На все упреки, угрозы, просьбы и увещевания Кайо отвечал глубоким молчанием. Он даже прослыл мрачным, замкнутым и надменным человеком. А он всего-то и хотел, чтобы Маюнна всегда была рядом. Чтобы он мог видеть ее глазки, которые с каждым днем становились осмысленнее. Чтобы, вернувшись из тундры после долгой пастьбы, после утомительного перехода по снежной целине, когда в горло врывается режущий, леденящий, без малейшего привкуса воздух, войти в ярангу, прикоснуться к нежной розовой щеке Маюнны и почувствовать молочно-теплый запах, от которого кружится голова, сердце бьется сильнее и в душе растет такая огромная радость, что боязно даже пошевелиться.
Маюнна оставалась в тундре и не ходила ни в детские ясли, ни в детский сад, потому что для этого родителям надо было расстаться с ней. Пока не пришла пора» идти в школу.
Кайо провожал Маюнну до самого райцентра. Он провел там почти два месяца. Понимал, что поступает глупо, но ничего не мог поделать с собой. Даже Иунэут, не чаявшая души в Маюине, удивлялась такому поведению мужа.
Пока Маюнна училась в школе, Кайо пользовался каждым удобным случаем, чтобы лишний раз навестить ее. Он даже подумывал совсем переселиться в районный центр, тем более что ему предлагали множество должностей, вплоть до заведующего торгово-заготовнтельной конторой.
А потом Маюнна уехала в медицинское училище. Если мерить по-северному, то не так уж далеко — на Колыму. Но все-таки тедеоь не поедешь туда просто так, при случае. Кайо не находил себе места. Раза два вырвался. Ездил в Магадан на совещание оленеводов не столько делиться опытом, сколько повидаться с Маюнной.
Кайо вспомнил последнее свидание с дочерью. Это произошло уже перед самым выпуском, колымской бурной весной, которая долго собирается, а потом разражается шумными потоками при жарком, палящем солнце.
Кайо надел демисезонное пальто, натянул тесные изящные туфли, купленные в отделе новобрачных в магаданском универмаге, открытом специально для оленеводов.
Он сошел с автобуса в Дебине и знакомой дорогой направился в медицинское училище. Маюнна обрадовалась и с готовностью подставила щеку, давая отцу возможность прикоснуться носом к щеке. Знакомый запах едва пробился сквозь резкий запах лекарств, и Кайо стало грустно. Поговорили О доме, о будущем.
— Вообще-то, надо мне поступать в медицинский институт,— рассуждала Маюнна, — но наш преподаватель говорит, что нет ничего полезнее для молодого специалиста, чем поработать в небольшой сельской больнице. Самостоятельно.
Кайо слушал и согласно кивал, думая про себя, что вот и слова дочки стали другие, как и запах, как ее облик, как все, что было так знакомо и близко в тундре. Да, Маюнна оставалась его дочерью, но это уже была другая Маюнна.
— Вот я и решила, — продолжала Маюнна. — Попросилась в Улак. Здорово, да?
Кайо еще раз согласно кивнул. Кивнул и подумал о том, что куда было бы лучше, если бы медицинский пункт был прямо в бригаде.
И все же новость была утешительной: все-таки Маюнна будет рядом, в центральном селении, в своем доме. Ведь есть у Кайо свое жилище в Улаке, в котором он, правда, почти не жил. А дали ему квартиру, когда проходила кампания за перевод на оседлость оленеводов. Потом внедряли сменную пастьбу оленей и еще другие новшества, которые кончились тем, что оленевод вернулся к привычному, веками проверенному укладу жизни. Сейчас, правда, в квартире жил астроном, приехавший наблюдать полное солнечное затмение. Но затмение кончится, и астроном уедет.
— Хорошо решила, дочка, — похвалил Кайо. — Свое жилье у нас есть в Улаке.
— Вот и отлично! — радостно воскликнула Маюнна.— Значит, у меня не будет жилищной проблемы!
«Говорить научилась», — подумал про себя Кайо, но промолчал. Он выложил перед дочерью домашние подарки — оленьи языки, сушеное мясо, прэрэм,1 положил ей в карман пальто деньги.
— Спасибо, папочка! — Маюнна поцеловала отца, оставив на обветренной коричневой щеке след губной помады.
По пути к автобусной стоянке Кайо тщательно оттер губную помаду. Где-то в глубине, на самом дне памяти нащупал заветное, почти что забытое — когда-то, лет двадцать с лишком назад, его так же поцеловали у древней стены Петропавловской крепости, на крохотном пятачке живой земли, не закрытой камнем. Справа тянул свою широкую спину Дворцовый мост, слева выгнулся Кировский. Сиял всеми окнами Зимний дворец, а чуть справа блестел золотой купол Исаакиевского собора... Крепко это врезалось в память.
______________
1 Прэрэм — оленья колбаса.
Кайо огляделся, словно кто-то мог подслушать его мысли. Каждый раз ему неловко, даже стыдно перед Иунэут за эти воспоминания.
.. .Кайо поднял голову, чтобы взглянуть на жену. Кто знает? А вдруг телепатия, о которой так много пишут в последнее время, действительно существует? Но Иунэут как будто ничего не заметила. В ярангу вошли летчики.
— Это мы, Павел Григорьевич, — громко произнес командир вертолета Шаронов. — Принимай гостей!
Он положил перед Кайо связку газет и журналов.
— Письмо схватил — и бежать скорей. Ну, что пишет Ма* юнна? — спросил Василий Васильевич, садясь на ящик из-под галет.
— Замуж собирается и приглашает на свадьбу, — с сияю* щим лицом сообщила Иунэут. — Такая у нас радость.
— По лицу вашего мужа не скажешь, что он в восторге, — с легкой укоризной заметил Василий Васильевич.
— Да нет, — смущенно и виновато пробормотал Кайо.—* Я тоже, я тоже... радуюсь. Но это так вдруг.
— Ну, друг мой, жизнь полна неожиданностей, — веско произнес Василий Васильевич. Он любил всякого рода афоризмы и регулярно пополнял их запас из одного толстого литературно-художественного журнала, где они время от времени печатались.
Летчики уселись вокруг низкого столика, и Иунэут протянула Василию Васильевичу бутылку:
— Откройте, пожалуйста.
— Верочка, вы же знаете, что нам нельзя!
— Но ради такого случая!
— Все правильно, но закон есть закон, — твердо сказал Василий Васильевич. — Даже когда у друга радость.
— Но хотя бы откройте, — попросила хозяйка.
— Это можно. — Василий Васильевич вытащил складной нож, оттянул крепким ногтем штопор и открыл бутылку.
Иунэут разлила вино по стаканам.
— За радость в нашей семье, — торжественно произнесла она и выжидательно посмотрела на летчиков.
— Ну, ребята, — сказал Василий Васильевич, обращаясь к своим товарищам, — только лизнуть! Не глотать!
Вино было холодное, терпкое. Кайо не любил сухого вина, но Иунэут считала его полезным, скорее всего она вычитала об этом в каком-нибудь журнале.
— Павел Григорьевич, а когда свадьба? — спросил Василий Васильевич.
— Первого июля хотят справить, — опередила мужа Иунэут, заглянув в письмо.
— Постараемся в это время быть в Улаке, — сказал Василий Васильевич. — Ну, большого счастья вашим молодым, а нам, как поется в песне, пора в путь-дорогу.
Кайо пошел провожать летчиков.
Иунэут поймала его взгляд и долго с тревогой смотрела вслед.
Почему он так воспринял новость? Рано или поздно это должно было случиться. Да, он любит Маюнну так, что порой Иунэут неловко за мужа. Другие отцы мечтают о сыновьях, а Кайо всегда хотел только дочь. Может быть, потому, что с малых лет он остался один? Когда родилась Маюнна, Иунэут забот не знала с ней. Кайо пестовал малышку лучше всякой няньки.
СЦин оленевод всерьез объяснил это тем, что Кайо стал таким в Ленинграде. Но Иунэут понимала, что это не совсем так. Да, Кайо много знал, но своими знаниями никогда ни перед кем не кичился и не ставил в тупик приезжих лекторов, как это любил делать Дима Гэманто, обладатель трехтомного энциклопедического словаря. Наверное, Кайо такой, потому что он любит и Маюнну, и Иунэут. Она это твердо знала, хотя Кайо ни разу не сказал этого слова — любовь. Иунэут и припомнить не может, чтобы он когда-нибудь сказал: я тебя люблю. Это было и смешно и неправдоподобно, как в кино. Да, по правде говоря, в чукотском языке как отдельное слово «любовь» не существует. А употреблять чужое слово и смешно и глупо: все равно что брать чужую одежду для того, чтобы понравиться. А вот Алексей, наверное, говорил эти слова Ма-юине. Ему можно — он русский...
Иунэут убирала посуду, и в мечтах уже видела свадьбу. Маюнна идет по улице Улака, мимо новых домов. Она в длинном белом платье, на голове фата, в руках букет цветов. Словом, как на журнальной картинке. В июле можно набрать цветов в тундре. А с ней рядом... А кто рядом? Ни Кайо, ни Иунэут не видели его никогда. Даже мысленно невозможно его представить. Иунэут поставила обратно чашки на столик и достала письмо.
«Алеша парень хороший, не пьет, не курит, — внимательно читала Иунэут. — Образование у него среднее. Ростом высок, волосы темные. Красивый нос...»
Конечно, если не пьет и не курит, это хорошо. Но, наверное, нос — это не самое главное в будущей семейной жизни.
Иунэут вздохнула и аккуратно вложила листок бумаги в конверт. Она решила дождаться мужа и серьезно поговорить с ним.
Вертолет, забуранив снегом, взял курс на Улак.
Кайо поглядел вслед машине и побрел к ярангам.
Он шел бездумно, как бы растворясь в воздухе, словно сделавшись частичкой весенней тундры, частью неба, воздуха, подтаявшего снега и первых травинок. Кайо в эти минуты ни о чем не думал, а просто жил как бы вне времени, вне пространства. Он любил это состояние и про себя называл «невесомостью». Десяток минут в этой «невесомости» — и усталости как не бывало. Будто стряхнул с себя, словно пыль, мелкие неприятности, обрел новую уверенность в себе. Кайо мог вызывать у себя такое состояние и в тундре, и в большом шумном селении, в Магадане, на большом и скучном собраний или дома, в своей яранге. Первое время Иунэут испуганно поглядывала на него и несколько раз напрямик спрашивала: «О чем ты думаешь?» «Ни о чем», — отвечал Кайо и встречал недоверчивый взгляд жены. Он уверял ее, что действительно ни о чем не думает, просто так вот, смотрит в одну точку — и все. «А можно подумать, — замечала Иунэут, — будто тебя ка-кая-то тайная мысль грызет».
Правда, иной раз, побыв в такой «невесомости», Кайо вдруг обнаруживал, что сама собой пришла в голову дельная мысль.
И на этот раз Кайо прошагал довольно далеко от стойбища, пока не очнулся, споткнувшись о евражечью норку.
Он вспомнил о письме, о новости, которую написала аккуратно дочка Маюнна. Кайо снова ощутил беспокойство и щемящую тоску от мысли о невозвратимой потере.
Он едва сдержал подступившие слезы и повернул в стойбище.
2
Улак за последние три года так переменился, что издали походил на маленький городок. Признаков старинного селения морских охотников оставалось все меньше, и даже священные камни, у которых когда-то устраивались грандиозные песенно-танцевальные состязания обоих берегов — азиатского и американского, пошли на фундамент новой пекарни. Исчезли стойки, на которых каждая семья держала свою байдару, исчезли вешала для сушки нерпичьих и лахтачьих кож, шкур белых медведей, пушнины, нерпичьих мандарок. Мясные ямы-увэраны засыпали. Только по-прежнему, несмотря иа постановления районных и сельских властей, по селению бегало множество собак, и никакие угрозы не могли заставить улакца ... .
.....................................
.....................................
— Ты пьян, — уверяла его Иунэут. — Иди спать.
Она все-таки уговорила Кайо улечься на веранде. Едва коснувшись подушки, Кайо заснул как убитый и проспал до самого следующего утра.
В аэропорт приехали все.
Кайо перецеловался со всеми Яковлевыми.
— Извини меня, если что не так было, — сказал Петр Тимофеевич. — Алешку моего держи в строгости.
— Знаешь, Петр, чукчи себя называют лыгьоравэтльат, что значит «человек в истинном значении», — сказал Кайо. — Твой Алеша такой человек, и вы все хоть и русские по происхождению, но вы —тоже лыгьоравэтльат.
Кайо неожиданно для всех низко поклонился. — — Спасибо вам за все.
Когда самолет оторвался от полосы, Кайо прильнул к иллюминатору и смотрел с высоты на Ленинград, пока облака не скрыли город.
<<<---
