Cтарый 4емодан
Изучение топонимии Центра и ее тюркского горизонта
Московский филиал Географического общества в своей деятельности объединяет 19 областей РСФСР и одну автономную республику — Мордовскую. Мордовская АССР и Горьковская область включаются в Волго-Вятский экономический район, Пензенская область — в Поволжский экономический район, а остальные 17 областей образуют Центральный и Центрально-Черноземный экономические районы. Они выделяются высоким хозяйственным развитием, плотностью населения и крупными городами. Среди них Москва, Ярославль, Иваново, Рязань, Калинин, Тула, Воронеж, Курск, Тамбов, Белгород, Липецк и др. Таким образом, понятие «Центр» в названии настоящей конференции носит условный характер.
Центральные области РСФСР расположены на Русской равнине, в них на площади 790,1 тыс. кв. км проживает около 45 миллионов человек. В топонимическом отношении эта часть Русской равнины представляет выдающийся интерес, что определяется историческими условиями заселения человеком междуречий Волги, Днепра и Дона. Уже в верхнем палеолите на рассматриваемой территории появляются первые поселенцы (Седов, 1972). Это значит, что человеческие поселения в центре Русской равнины связаны с концом эпохи великого оледенения и, нужно думать, люди постепенно двигались на север вслед за отступающим ледником. Отсюда можно сделать вывод, что доиндоевропейские и дофин-но-угорские субстратные топонимические элементы, которые не этимологизируются при современном уровне знаний, прошли через-очень длительную эволюцию продолжительностью в 10 тысяч и более лет.
_________________
*Вступительное слово и доклад, прочитанные на конференции по топонимии Центра в Московском филиале Географического общества СССР 21—23 марта 1972 г.
Центральная часть Русской равнины оказалась той территорией, где встречались и иссякали топонимические потоки финно-угорского, балтийского и иранского происхождения, образуя зоны диффузии и взаимодействия. Балтийская топонимия имеет восточную границу примерно по железной дороге Москва — Ленинград, а местами даже переходит ее на восток, и «все междуречье Москвы и Оки является областью распространения балтийской гидроиимии, хотя самый восточный угол фиксирует следы усиленного взаимодействия балтийского и финского типов с преобладанием последнего» (Топоров, 1972).
В. Н. Топоров в более ранней работе (1962) обратил внимание на большой научный интерес изучения следов балтийской топонимии в России. В то время он заключил свою статью показательной фразой: «...Вопрос о пределах возможного при определении балтийских элементов в русской топонимике еще не решен». Ф. И. Гордеев (1966) утверждает, что древние названия рек Волго-Окского междуречья нередко образованы при помощи балтийской лексики, а Л. Л. Трубе (1966) обнаружил ее «брызги» даже в Горьковской области. Не случайно Б. А. Серебренников (1957) на основе изучения топонимии Волго-Клязьминского междуречья считал, что там обитали народы, говорящие на каком-то индоевропейском языке, близком к балтийскому. Наиболее полно балтизмы изучены в гидронимии Смоленской области благодаря усилиям В. Н. Топорова и О. Н. Трубачева, опубликовавших монографию «Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья» (1962).
В последние годы В. Н. Топоров вновь вернулся к теме «Балтизмы в топонимии Русской равнины» и наиболее. полно показал их распространение в Подмосковье. Он привел большой список, по его мнению балтийских, географических названий Подмосковья, отмеченных также и в бассейне Оки и Волги, не говоря уже о бассейне Днепра (в их верховьях). По Топорову, «количество балтийских названий весьма велико и на территории Калужской, Тульской и Орловской областей, где балтийский элемент (опять-таки за пределами Днепровского бассейна) встречается заметно реже, пока не исчезает вовсе» (Топоров, 1972а).
Наличие финно-угорского горизонта ^ топонимии Центра ни у кого не вызывает сомнения. Если даже оставить в стороне территорию Мордовской АССР как национальной республики, то достаточно четко выявляются географические названия, семантика которых просто и логично объясняется из языков либо волжских (Горьковская обл.), либо прибалтийско-финских народов (Калининская обл.) Естественно, что на обширных пространствах центральных областей топонимическая плотность финно-угорской топонимии разная: она падает в направлении с востока на запад и с севера на юг. Достаточно ознакомиться с работами А. И. Попова (1948а), Б. А. Серебренникова (1955), Л. Л. Трубе (1966), чтобы эта мысль стала ясной.
О финно-угорском происхождении некоторых топонимов Тамбовской области писал П. Я. Горбунов (1965), им посвятила специальную статью М. Н. Морозова, которая отмечает, что «мордовские элементы в современной топонимии области встречаются в названиях вод, населенных пунктов и урочищ. Эти названия сохранились преимущественно на севере и северо-востоке области» (1971). Названия Алкужи, Пичанка, Пичаево, Пи-чер, Мокрая и Сухая Панда, реки Итляй, Мошляй, Пи-челяй, Липляй восходят к мордовским апеллятивам гужи/кужи — «поляна», пине — «сосна», пандо — «гора», ляй/лей — «река». Естественно ожидать значительную прослойку финно-угорской топонимии в Костромской, Ивановской, Ярославской, Рязанской областях. Известно, что одна из наиболее распространенных этимологий имени Рязань исходит из этнонима эрзя. Да и имя другого областного центра — Воронеж отдельные исследователи тоже связывают с мордовским вирьнеже — «лесная защита», что подтверждается именем реки Лесной Воронеж (Кожемякин, 1964). Основа вор, вор, вэр, вирв — «лес» широко распространена в топонимии Поволжья и восходит к общепермскому vor — «возвышенность, поросшая лесом» (Лыткин, Гуляев, 1970). См. также объяснение названий рек Воргол, Варгол, Воркс-ла, Ворожба в бассейнах Дона и Днепра (Топоров, Тру-бачев, 1962).
Интересна и еще требующая научного исследования ираноязычная топонимия центральных областей РСФСР.
Общеизвестна позиция академика А. И. Соболевского, четко выраженная во многих его топонимических изысканиях, считавшего иранизмы в географических названиях Русской равнины обычными и частыми в ее общем топонимическом ландшафте. Позже такая точка зрения оспаривалась многими исследователями, находившими более простые и логичные в соответствии с географическими реалиями этимологии отдельных имен, основываясь на почве славянского, финно-угорского или балтийского языкознания. И все же никто не может отрицать наличие иранских топонимических элементов на Русской равнине. В качестве бесспорной иллюстрации можно вспомнить гидронимы Дон и Донец. Но этим ограничиться нельзя.
В Верхнем Поднепровье В. Н. Топоров и О. Н. Тру-бачев (1962) приводят немало речных имен, берущих свое начало от иранских апеллятивов. Среди них an — «вода», асман — «камень», сава — «черный» (ср.: арм. сев — «черный», осет. сау — «черный»), туск — «пустой» и др.
Общепринято, что в финско-волжские и финско-иермские языки вошли ранние заимствования из иранской лексики. В качестве топонимического примера нередко приводят слово кар —«город, укрепленное место, гнездо». На индоевропейской почве оно образует большой семантический пучок, весьма продуктивный в топонимическом аспекте. На примере Удмуртии, уже за пределами центральных районов, Г. И. Тепляшина (1970) связала ареал кар с расселением бессермян.
К этому следует добавить интересный пример далекого проникновения иранских топонимов в Поволжье. В Пензенской области есть город Сердобск, очевидно получивший свое имя по р. Сердоба. «Пока трудно решить, какова основа гидронима: мордов. сярдо — «олень, лось» или из иранских языков сардоба»,—пишет В. А. Никонов (1966). Конечно, гораздо более вероятным кажется второе решение, так как для обозначения реки оно более логично. Сардоба, сердаб — «холодная вода», так же называют подземное крытое водохранилище, в котором даже жарким летом сохраняется низкая температура воды. Термин не редок в географических названиях Средней Азии и Ирана, где несколько населенных пунктов носят имя Сердаб, Сердабдап и т. п.
Если финно-угорская топонимия иссякает в южных областях Центра, то иранская, наоборот, постепенно теряет позиции на севере. На юге же СССР — на Северном Кавказе, Украине, Южном Поволжье — географические названия ираноязычного генезиса значительно повышают свой удельный вес. Скифо-сарматская среда служила посредником в топонимических и вообще языковых и культурных контактах также между финно-угорским и кавказским мирами (Абаев, 1958).
Славянс
кая топонимия Центра в смысле изученности оказалась в наилучшем положении. Здесь выделяются работы, ставшие, можно сказать, классическими. Среди них упомянем труды А. М. Селищева «Из старой и новой топонимики» (1939), С. Б. Веселовского «Топонимика на службе у истории» (1946), В. П. Семенова-Тян-Шанского «Как отражается географический пейзаж в народных названиях населенных мест» (1924) и Ф. П. Савареиского «О географических названиях Тульской губернии в связи с почвенными данными» (1915).
Из современных авторов следует выделить прежде всего В. А. Никонова, который в ряде работ дал много интересных новых фактов и обобщений но славянской и дославянской топонимии Русской равнины (1959, 1960а, 19606, 1961, 1962, 1971 и др.). Большая заслуга в изучении современной топонимии Центра, ее терминологической основы, лексико-семантического и лексико-морфо-логического анализа принадлежит московским топони-мистам, объединенным в Московском филиале Географического общества СССР: Р. А. Агеевой (1972), Г. П. Бондарук (1966, 1967, 1970), которая со студентами проводит топонимическое обследование Подмосковья, Т. В. Кудрявцевой (1967), Е. Л. Любимовой (1962, 1962а), М. И. Морозовой (1965, 1966, 1972), Е. М. Поспелову (1967), В. В. Седову (1965, 1966), Г. П. Смолицкой (1970, 1971, 1971а), проведшей очень большую и кропотливую работу по гидронимии Окского бассейна. Особо следует отметить книгу Н. И. Толстого «Славянская географическая терминология» (1969). Хотя эта книга посвящена народной терминологии и не содержит топонимических материалов, она глубоко топоиимична по сути, так как раскрывает большие возможности для понимания семантики славянских географических названий и их этимологий на обильном сравнительном материале.
Славянская топонимия стала объектом изучения во всех больших городах центральных областей РСФСР: Ярославле, Горьком, Пензе, Тамбове, Калинине, Смоленске, Владимире, Муроме, Калуге, Орле, Курске, Воронеже. Нет никакой возможности перечислить все статьи по топонимике, опубликованные в журналах и сборниках — географических, лингвистических или специально топонимических и посвященные изучению географических названий Русской равнины. Их уже очень много, что требует библиографической систематизации.
Славянская топонимия в отличие от балтийской, финно-угорской и иранской в районах Центра нигде не образует каких-либо границ. Она просто выявляется повсеместно, что легко понять без дальнейших объяснений. Она занимает первое место в количественном отношении. Это особенно ярко видно в наименованиях населенных мест. И конечно, можно утверждать, что многие нерусские топонимы были переработаны русским населением в порядке народной этимологии, либо оформлены русскими суффиксами, т. е. подверглись морфологической переработке.
Остается сказать еще о тюркских географических названиях, которые иногда легко опознаются как во многих районах и областях Центра, так и в самой Москве. Правда, плотность тюркских наименований весьма отлична на западе или востоке, на севере или юге. В их наличии вряд ли кто может сомневаться. Исторические судьбы славянских народов в течение многих столетий тесно переплетались с тюрками. Естественно, что тюркизмы уже давно и прочно вошли в -состав словарного фонда русского языка. Даже в польском насчитывается не мало тюркских слов, заимствованных от крымских татар.
Здесь уместно привести мысль известного советского тюрколога Н. К. Дмитриева: «Анализ славянской топонимики и отчасти ономастики не может обойтись без тюркологической экспертизы» (1962).
Известно, что Киевская Русь тесно соприкасалась с печенегами и половцами (кипчаками) еще в раннем средневековье. Московская же Русь в течение долгого времени имела связи с Золотой Ордой, а позднее с тюркскими ханствами — Казанским, Астраханским, Сибирским, Крымским. Наиболее поздно в орбиту взаимоотношений России с тюркоязычным населением попали кавказские народы, а также народы Средней Азии и Казахстана.
Таким образом, тюркская топонимия Русской равнины может восходить к разным источникам, но, учитывая близкородственность почти всех тюркских языков, следует думать об идентичных или мало отличающихся географических названиях, оформленных типичными топонимическими суффиксами -лы, -лык.
Ареал тюркских географических названий в Евразии удивительный по размерам и в какой-то мере может быть сравним с ареалом славянской топонимии. Славянские топонимы легко прослеживаются от Центральной Европы (Чехословакия, ГДР, ФРГ, Австрия, Северная Италия) до берегов Тихого океана и Северо-Западной Америки (США, Канада); Тюркские топонимы выявляются в Центральной Европе, во множестве присутствуют на Балканском полуострове, в Передней Азии, Западном Китае, Тибете и Монголии, а в СССР — от южных границ до Таймыра и Якутии включительно. При этом тюркские географические названия оказываются устойчивыми и нередко просто опознаются благодаря их многократной повторяемости и прозрачной семантике.
Тюркизмы в топонимии центральных областей Российской Федерации уходят своими корнями в далекое историческое прошлое русского государства и подтверждаются современным размещением тюркоязычных народов.
Известно, что географическая номенклатура Азербайджана, Туркмении, Узбекистана, Казахстана, Башкирии и Татарии уже получила хорошее освещение во многих специальных трудах. Однако этого нельзя сказать о тюркской топонимии центральных областей РСФСР, которая достоверно известна только по обрывочным и случайным замечаниям и сообщениям, сделанным как бы попутно. Между тем здесь непочатый край работы. Несомненно, что среди всех других горизонтов стратиграфической колонки топонимии Центра тюркский слой остается самым темным, малоизученным.
Для последующего его освещения следует уяснить некоторые спорные вопросы классификации. Что считать тюркизмами в топонимии?
1. Можно ли к ним отнести названия, в составе которых присутствуют местные термины (базар, елань, курган, майдан, у рема, яр и другие), давно заимствованные русским да и другими славянскими языками и уже прочно вошедшие в их словарный фонд из тюркских или через их посредство из иранских?
2. Можно ли считать тюркизмами отантропонимические топонимы из русских фамилий тюркского происхождения? Таких топонимов может набраться много даже в ближайших окрестностях Москвы. В качестве примеров приведем: Ушаков от тюрк, ушак—«мелкий, малый, невысокий, мальчик, сын»; Кутузов от кутуз/ кутур — «бешеный»; Куракин от курак, кургак — «сухой, мрачный, пустой»; Сабуров от тюрк, сабур (исходное арабское)—«терпеливый, выносливый»; Бибиков от би — «собственное имя» и бек — «титул мирзы» и др. (Баскаков, 1969а, 1970). К этому же списку относится: Тургенев от тюрко-монг. тюргень/тур-гэн — «скорый, быстрый, спешный» и Аксаков от ак-сак — «хромой».
3. Можно ли назвать тюркизмами этионимические прилагательные типа: казанский, татарский, туркменский? Примеры: с. Татарский Брод в Орловской области (Морозова, 1972), с. Казанское в Тамбовской области, Татарская улица и Туркменский проезд в Москве. Такие имена даны явно не тюрками.
Эти вопросы требуют обоснованных ответов. Но даже если исключить подобные топонимические образования, все же набирается достаточно материала для того, чтобы утверждать: тюркоязычные географические названия присутствуют на карте Центра РСФСР не одиночно, а в значительном количестве, что особенно заметно на востоке и юго-востоке (в Пензенской, Тамбовской и Воронежской областях и Мордовской АССР).
Так, Б. И. Зимин пишет: «Тюркское население оставило довольно значительный след в топонимике Тамбовской области, чаще всего это слова татарского происхождения» (1965). Он же (1962, 1969) относит к тюркизмам топонимы Энтуразово, Карай-Марьино, Карай-Салтыки. Ср.: кара — «смотреть в даль, осматривать»; карау — «осмотр, взгляд», караул (Радлов, 2, 1893— 1911). Конечно, тюркизм гидронима и имени населенного места Балыклей не вызывает сомнения (ср.: балык — «рыба» и бесконечные Балыкчи, Балыксу, Балыклы, Ба-лыклыдере, Балыктыколь и другие) в тюркской топонимии. Тамбовский Балыклей оформлен мордовским термином лей — «река», возможно, уже в порядке народной этимологии из тюркского суффикса -лы. В той же области: с. Кутли — «счастливое», Чамлык от нам — «сосна, ель». Первым автором, писавшим в наши годы о топонимии Воронежской области, была Н. П. Гринкова (1957); она привела несколько тюркских имен населенных мест, правда не определяя их языковой принадлежности.
По словам В. П. Загоровского (1966): «В восточных районах Воронежской области осталось много географических названий тюркского происхождения. Они даны не только хозарами, но и другими тюркоязычными народами, пришедшими в Подонье позже,— печенегами, половцами, татарами» ...В Прибитюжье «почти все названия рек даны тюркоязычными племенами. Следовательно, если города и села названы по имени рек, то почти всегда их названия имеют тюркское происхождение (половецкое, татарское)». Для Воронежской области отмечено немало тюркских наименований с хорошей и удовлетворительной семантикой. Среди них р. Еманча — «плохонькая», Мечетка, где находятся остатки татарского мавзолея XIV в., р. Токай. Ср.: токой, тугай — «пойменный лес, лес на равнине», р. Ташанка из ташан — «изобильная», р. Тойда из той-даг — «глиняная гора». Гидроним Битюг — левый приток Дона — этот автор также считает тюркским и производит из бедюк — «великий, большой». Прежние этимологии исходили из значения «верблюд» (Никонов, 1966). Не со всеми этимоло-гиями В. П. Загоровского можно согласиться: топоним Тамлык лучше объясняется не от нам — «хвойный лес», а от там — «дом, постоянное жилище». Ср.: Тамды в Узбекистане, Акдам и Дамлимазар в Туркмении, Иркеш-там в Киргизии. Топонимов с -там особенно много в долине Тарима. Не убедительно Калач от тала — «равнина, степь», Осередь (Осереда) от сырт, название Хава от термина хава — «воздух». Такое значение не продуктивно в топонимии.
Конечно, к тюркизмам относится и широко известный в литературе топоним Телеорман, Телеормановский лес и лесничество при слиянии Вороны и Хопра. Он перекликается с гидронимом Телеорман на Румынской равнине. Все авторы, писавшие об этом топониме (Скрябин, 1949; Коня, Драгомиреску, Няму, 1962; Корнилов, 1966), объясняют это название с тюркского орман — «лес» (ср.: сибирский урман), а первый компонент румынские топонимисты связывают с половецким тила — «безумный, дикий, непроходимый», тогда как Г. Е. Корнилов исходит из тилэ — «лисица» и этимологизирует «лисий лес».
В Пензенской области примечательно с. Лермонтово с заповедником поэта Тарханы. Имя это широко известно и легко этимологизируется с тюрко-монгольских языков: тархан/дархан — «титул правителя; человек, освобожденный от налогов; человек высшего сословия (тюрк.); священный, неприкосновенный, в прошлом — свободное от повинностей лицо, ныне — мастер, кузнец» (монг.). Есть попытки этимологизировать: тар-хан, где тар — частица, указывающая на высокий титул.
В русском языке тарханные грамоты — жалованные грамоты в феодальной Руси, тарханы — «неподатные, иногда не судимые княжеским судом». Со временем семантика слова расширилась: тарханы, тарханщики — в диалектах: прасол, торговец, скупщик деревенского товара и т. д. В географии тарханные земли — места не облагаемые налогами, свободные, независимые, заповедные. Были также тарханные села, тарханные промыслы. Это заимствованное слово оставило глубокий след в топонимике России и других стран: Тархановское болото близ Шатуры Московской области; Большие и Малые Тарханы на р. Тарханка по правобережью Волги севернее Ульяновска; с. Тарханская Потьма в Мордовской АССР; с: Тарханка на р. Сереж* левом притоке Чулыма.
Отсюда же Астрахань из ногайск. Хаджи-Тархан и Ас-Тархан или Ас-Торхань. До сих пор в турецкой географии сохранилась форма Хаджи-Тархан, а в немецком— Astrachan — «каракуль», поскольку этот мех как товар поступал из Нижнего Поволжья, а в Астрахани был рынок каракуля. Ср. устаревшее Тьмуторокань, или Тмутаркан (Тамань) *. М. Н. Мельхеев (1969) в топонимии Бурятии называет несколько местностей и селений: Дархан, Дархата, Дархитуй. В форме таркань нередко встречается в топонимии Венгрии, в монгольских географических названиях (гора Дархан-Хан, г. Дархан — молодой промышленный центр в МНР и другие топонимы в этой республике).
В Горьковской области и Мордовской АССР тюркизмы весьма обычны. Просто видеть тюркизмы в названиях типа Саитово, Юсупово, Ахматово, Кзыл-Октябрь,
______________
* Из новых публикаций см. И. Г. Добродомов. PP., 1973, № б.
Мурзицы, Уразовка. В Пензенской области тюркские топонимы легко опознаются в таких названиях населенных мест, как Бикмурзино, Устьмурза, Джалилово, Ахматово, Абдулаевка (ныне Залесное), Каргалейка и Донгузляй (ныне Березовка). Эти две последние формы со значениями «изобилующие воронами» и «изобилующие свиньями» изменены в окончаниях лейка/ляй из первичного тюркского суффикса -ли. Этот список можно продолжить: Таштыкамяк, Кашка, Ерикла, Кичкене.
Но проследим по имеющимся материалам тюркскую топонимию в более западных областях Центра, где они не столь ярко бросаются в глаза, как в приволжских или придонских областях. В Рязанской области, в районе Касимова, читаются на карте: Мурзы, Ташенка от таш — «камень» (и рядом Каменка), Кошибеев, оз. Большие Саурки (ср.: саур— «круп лошади, холм, вершина округлой формы») и др. В Калужской области количество тюркизмов падает. Так, у М. Н. Морозовой (1966) из 4436 собранных топонимов только одно оказалось тюркским—Аскерово, тогда как в Тамбовской из 3107 ^— более 30. Благодаря работам А. И. Ященко (1968; Яшченко, 1968) можно назвать тюркские имена в Курской области. Среди них некоторые обладают прозрачной этимологией: Олым (тюрко-монг. олым/олом— «брод»); Алака (тюрк, ала — «пестрый»)'; Кшень — топоним, который, по А. И. Ященко, восходит к кию, кош— «стоянка, лагерь, стан»; Сула (сулау — «мокрое место»). Следовало бы привести еще несколько примеров, по их этимологии могут исходить из данных и нетюркских языков. Таковы Обоянь из баян — «богатый». Корочка из кара — «черный», Суджа от су — «вода». Этимологии нередко бывают только гипотезами.
Два слова о Смоленской области, на карте которой можно прочитать: Басманово, Баскаково, Татарка.
Было бы несправедливым умолчать о топонимах тюркского, происхождения в Москве и Подмосковье. Так, В. Г. Фоменко (1970) относит к ним Коломну и Каширу. Для Коломны, известной с XII в., он отрицает славянскую этимологию от диалектного коломень — «окрестность» и финно-угорского коля — «могила», попавшее в русский язык в середине XVI в. в форме коломище—■ «могилише». По его мнению, наивно это имя производить и от итальянской фамилии Колонна. В. Г. Фоменко предлагает тюркскую (половецкую) версию от коллома — «охранение, обеспечение», поскольку Коломна, расположенная при впадении Москвы-реки в Оку, была укрепленным городом, преграждавшим путь к северорусским землям. А в конце XVI в. здесь стоял сторожевой полк «большого разряда».
Кашира упоминается в летописях с середины XIV в. и первоначально звучала — Кошира. М. Фасмер (1967) вполне удовлетворительно связывает этот топоним с тюркским кош — «юрта», «шалаш», «стоянка», «молочная ферма», «стан». Но В. Г. Фоменко, оставаясь на тюркской почве, объясняет: кешир — «переправа через реку», так как исторически известно, что именно здесь была наиболее оживленная и удобная переправа через Оку, которая охранялась сторожевыми войсками. Для полноты укажу возможность этимологии на балтийской почве. В. Н. Топоров (1972) обращает внимание на латышские параллели: Касара, Кашиш-Плава, Каша-Плава, Каш-Ape, Косорайте и др.
В Москве общеизвестны тюркизмы среди названий улиц, но их немного. Обычно вспоминают Балчуг и Арбат. Действительно, происхождение этих имен не вызывает споров. Балчуг — «грязь, болото». Ср. наименование болгарского г. Балчик с той же семантикой. В Москве не случайно почти рядом Балчуг и Болотная набережная. Здесь часто было топко и грязно до тех пор, пока в 1786 г. не прорыли водоотводный канал (Сытин, 1959). Арбат производят от арабского рабад*. Это арабское слово было занесено в Москву восточными гостями, видимо через татарское посредничество. Топоним известен по летописям с 1493 г.
Но конечно, этими двумя примерами нельзя ограничиться при оценке тюркизмов в названиях московских улиц. Можно вспомнить Басманную улицу и Таганку, названную так по слободе мастеров, изготовляющих таганы— треножники для котлов. Слово это фиксируется в словаре В. В. Радлова (1905, 3, 1893—1911), который приводит значения: 1) козла для подвешивания чего-либо; 2) качель. Оно вошло и в русский язык. Вспомним и Ордынку, по которой проходила дорога на Золотую Орду, и рядом находящиеся Толмачевские переулки, где жили толмачи — «переводчики», помогавшие общаться русским с татарами.
______________
* О топонимах с рабад см. на стр. 211,
Несколько слов о Китай-городе — центральной части Москвы, где первоначально располагался Большой Посад. П. А. Сытин (1952) приводит три возможных объ-. яснения этого имени: 1) из монгольского китай (?) — «средний»; 2) из итальянского cita — «город»; 3) по корзине кит, в которой носили землю при строительстве. Однако здесь изложены только ничем не подтвержденные гипотезы. Между тем московский Китай-город не одинок. Такой топоним неоднократно повторяется на юге СССР, в частности на Украине. Г. Я. Романова (1964) отметила присутствие в названиях печенегских крепостей слова катай, что сравнимо с чагатайским катаг — «крепость», «укрепление». Последняя форма отмечена в радловском словаре. Если так, а реалия хорошо соответствует названию, то и Китай-город подобно Ордынке, Балчугу оказывается, по генезису, тюркским образованием. (О топонимах с кат см. стр. 116—119.)
Названия некоторых московских улиц берут начало от тюркских антропонимов. Среди них Черкизовские улицы и проезды, происхождение которых связывают с именем с. Черкизова, принадлежавшего татарскому царевичу Серкизу. К этой же категории относятся названия улиц: Наримановская, Мантулинская, Молдагуловой, Мансуровский пер., хотя эти фамилии могли относиться к русским.
В последние годы в практику наименований и переименований московских улиц введено присвоение названий по городам и рекам Советского Союза: Ангарская, Норильская, Бирюсинка, Ереванская, Илимская, Иртышская, Иркутская, Симферопольский бульвар и т. д. В таком списке оказались Балаклавский проспект, Ташкентская и Самаркандская улицы. Хотя исходное значение этих последних имен вызывает споры, но есть сторонники и их тюркских этимологий.
Этот неполный обзор тюркской топонимии Центра призван привлечь внимание к разработке темы, ибо среди других стратиграфических горизонтов топонимии Русской равнины именно тюркский оказался менее всего изученным. В некоторых областях еще по существу вообще не начинались топонимические исследования, где уж тут говорить об отдельных проблемах и темах. Нужно думать, что такое положение изменится в ближайшем будущем.
<<<--->>>
