Cтарый 4емодан
О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ И ИСТИНЕ
Что называем мы заблуждением? что называем мы истиной? Я не говорю об истина* исторических, математических или нравственных; нет, я говорю о минутных соображениях разума, основанных на каких-либо мнениях, почитаемых нами за истинные, вследствие которых мы так или иначе принимаем впечатления окружающих нас предметов. Я спрашиваю; почему одни впечатления, или родившиеся от них мысли, мы называем истинными, а другие ложными?
Ежели в прекрасный вечер, смотря на заходящее солнце, последними лучами озлащающее зеленые холмы,— полный тихим спокойствием засыпающей природы, я воскликну в минуту восторга: как величественно, как прекрасно творение! — никто не подумает назвать заблуждением чувство, которое заставило меня изъясниться таким образом.— Дитя ловит бабочку и, поймав е«> восклицает: как прекрасна бабочка! как я рад, что Юймал ее! — Мы говорим с чувством собственного превосходства: прелестный возраст! бабочка составля-ет твое счастие; но придет время, и заблуждение
исчезнет!
Почему заблуждение? потому ли, что оно проходчи-«0? Но что же в мире не проходчиво? Природа в целом Ие существует для дитяти: в ней существует для него т°лько бабочка; нас восхищает Природа, но бабочка уже 4ля нас не существует. Много ли мы выиграли в обма-е- н кто поручится, что мы теперь видим яснее, нежели иДели прежде?
Молодость называют временем слепоты и заблужде ний; самовластная старость умела определить ее таким образом: Юноши, говорит нам ворчунья, страсти ослепляют вас; мечты ваши украшают все предметы; воображение устилает цветами бездну, готовую расступятся под стопами вашими; но поживите с мое, и вы увиди^ ! истину без покрова.
Бабушка, я бы отвечал ей: твои уроки мне бы досадили в другое время, но сегодня я не расположен сердиться и тебе советую отвыкнуть от твоего брюзгливого ворчанья. Но послушай: глаза твои слабеют, а ты хо. чешь лучше меня видеть! Чувства твои завяли,— а ты хочешь лучше меня чувствовать! Как? потому, что годы лишив тебя зрения, накинули мрачное покрывало на окружающие тебя предметы, я должен верить, что они в самом деле одеты туманом! Как, потому, что твое воображение угасло, я назову мечтательными цветы, которые вижу при свете собственного воображения! Я не могу сомневаться в их существовании потому, что их вижу, а вижу потому, что имею хорошее зрение. Ты лишена и глаз, и чувства; займи их у меня, моя милая, и ты почувствуешь всю ветреность твоих заключений.
Я думала, как ты, в твои лета, мне отвечает старушка: опыт разрушил мои воздушные замки; годы отнимают глаза, но делают зорким рассудок.
Я не знаю, что ты понимаешь под словом рассудок? Я думаю, что это ничто иное, как то чувство, которое, вследствие приобретенных мною понятий чрез различные впечатления, заставляет меня видеть предметы в том порядке, в каком я в сию минуту их вижу. И могу ли я их видеть иначе? Могу ли отделять от себя мечты и страсти, составляющие необходимую часть самого меня? Ты мне говоришь об опыте; но я не знаю еще, что такое опыт. Он или прибавит что-нибудь к существу моему, или уничтожит некоторую часть его: в обоих случаях я перестану быть самим собою,— я переменюсь один, предметы не переменятся. И зачем мне променять мечты свои на твой рассудок ? — Ты сказала в какой-то книге: суди о человеке по его поступкам,— нельзя ли сказать тоже: суди о правилах по их последствиям? Суди же, моя радость: ты печальна, а я весел; ты подозрительна, а я доверчив; ты сердишься и кашляешь, а я смеюсь и напеваю шутливую песню; я умнее потому, что счастливее.
Но было время, когда ты строил карточные замки, забавлялся восковою куклою, снаряжал бумажные корабли: игрушки для тебя уже стали игрушками; скоро и мечты для тебя будут мечтами.
Не спорю! Но со временем я и сам умру — всему есть границы; но не замки из мраморных превратились в карточные, не корабли из деревянных превратились в бумажные: я один лишился чувства, которое или меня обманывало, или заставляло лучше видеть; по крайней мере, наслаждения были истинными.
Ты нечаянно согласился, что есть предметы, существующие для одного только воображения, следственно, мечтательные.
Мечтательные потому, что существуют для одного только воображения! Забавное заключение! Почему доверять одному чувству более, нежели другому? Звуки существуют для одного только слуха; следственно, звуки не существуют! Неужели Природа делает что-нибудь без цели? Воображение есть такое же свойство, как и другие свойства. Ты скажешь, что оно изменяет нам прежде, нежели другие способности; что опыт разрушает призраки его. Согласен; но мы несколько позже лишаемся зрения, слуха, иногда и разума. Не все ли равно лишиться физически способности видеть или метафизически— способности воображать? — Ты говоришь, что меня обманывают мечты мои; я вправе сказать, что тебя обманывают твои умозрения. Послушай: детство забавляется игрушками, юность забавляется мечтами, старость забавно важничает мнимою своею мудростью, и каждый играет свойственною ему игрушкою. Я несколько отдалился от своего предмета; по крайней мере, вы видели, что невозможно заставить человека бременить свои мысли, не заставив его самого перемениться, т. е. что-нибудь потерять или что-нибудь приобрести.— Остается определить: в каких точно случаях мы приобретаем и в каких лишаемся. Я ничего не утверждаю и Потому сделаю только несколько вопросов.
Что вы почитаете вернейшим способом к отысканию истины?—Рассудок и опыт.— Согласен.— Но положим, Что вы имели одни только горестные опыты, что в детстве вы зависели от своенравного наставника; что в юности вам изменила любовница, изменил друг, изменила одежда; что в старости вы остались одиноким и печальным.— Как вы опишете жизнь? Детство для вас будет временем рабства и бессилия; юность — временем мя тежных снов и безумных желаний; старость — торжественным сроком, когда является истина и с насмешкой погашает свечу в китайском фонаре воображения.— Относительно к себе, вы совершенно правы; напротив, в дет.стве я ничего не знал, кроме радостей: добрая мать мне была снисходительною наставницею. Теперь имею весе лых, любезных друзей, всею душою мне преданных; быть может, буду еще иметь подругу милую и верную; надеюсь, что старость моя согреется воспоминаниями о прежней разнообразной, полной жизни; что и в преклонных летах сохраню еще любовь к прекрасному, хотя не так живо его буду чувствовать; что сквозь очки еще с наслаждением буду смотреть на румяную молодость, а подчас и сам буду забавлять ее рассказами про старое время.— Положим, что такова будет жизнь моя; не прав да ли, что, подобно вам, руководствуясь рассудком и опытом, я сделаю заключение совершенно противное вашему? и не будем ли мы здраво судить каждый в свою | очередь?
Ежели ветреная молодость все разрушает, все очаровывает блестящим своим воображением,— брюзгливая старость не слишком ли все очерняет своею холодною не- , доверчивостью? и есть ли минута в жизни, в которую мы совершенно чужды того или другого предубеждения? В каком случае мы приобретаем и в каком лишаемся? j Истина, ежели в самом деле есть какое-то отвлеченное j благо, которое мы называем истиною, не должна ли быть некоторым верховным наслаждением, способным заме нить нам все прочие мечтательные или, лучше сказать, I недостаточные наслаждения? Но мы видим совершенно противное. Мы теряем, .удостоверяясь в том, что привыкали называть истиною; мы уважаем аксиомы опыта и между тем часто сожалеем о прелестных заблуждениях. которые некогда составляли наше счастье.
Старость имеет только то преимущество перед молодостью, что приходит после; она ко всему равнодушна потому, что не имеет страстей; она видит вчерне все предметы потому, что не способна их видеть иначе; oна из всего выводит печальные заключения потому, что сама печальна и не быв еще лишена способности мыслить, должна присвоить себе какие-либо мнения. Но кто поручтся за их беспристрастие?
Мы называем старость временем благоразумия и мудрости. Но положим, что она же со всею своею опытностию будет первым периодом нашей жизни, что за это последует мужество, юность, наконец и детство. Ста-рeц, чувствуя новую жизнь, проливающуюся в его сердце новые ясные мысли, которые мало-по-малу освежают егo голову и разглаживают морщины на челе его,— не заключит ли довольно правдоподобно, что существо его начинает усовершенствоваться? Он слышит голос славы и честолюбия, летит на поле брани, спешит в совет к согражданам; он снова знакомится с прежними мечтами и думает: я опровергал рассудком то, что теперь ясно понимаю посредством страстей и воображения; я заблуждался, но время открывает истину.— Приходит п пора любви; он видит прекрасную женщину и удивляется, что до сих пор не примечал, что существуют женшины; он во многих предметах усматривает то, чего не усматривал до последней минуты. Он вспоминает прежние свои предубеждения и думает: Безумен! я хотел понять холодным разумом то, что можно только понять сердцем и чувством: ясно вижу свое заблуждение. Наконец, в детстве, пуская мыльные пузыри, он скажет, увидя за книгою старика — нового жителя мира: посмотри, это гораздо полезнее твоей книги.
В заключениях чудака, переходящего от старости к детству, вы найдете почти более логики, нежели в заключениях отрока, переходящего от детства к старости.
Поэтому нет истины? Кто вам говорит что-нибудь подобное? Но истина не есть ли вещь до крайности относительная? Каждый возраст, каждая минута нашей жизни не имеет ли собственные, ей одной свойственные истины? Предметы, нас окружающие, не так же ли относятся к нашему рассудку, как солнечные лучи ко внутреннему Расположению наших глаз? Не безумно ли отречься от приятного чувства потому только, что другие называют его заблуждением? Не безумно ли называть человека безрассудным потому только, что поступки его нам кажутся безрассудными? Не странно ли писать рассуждение об истине, когда доказываешь, что каждый из нас Имеет собственные свои истины?
ИСТОРИЯ КОКЕТСТВА
Венера почитается матерью богини кокетства. Отцом ее называют и Меркурия, и Аполлона, и Марса, и даже Вулкана. Говорят, что перед ее рождением, непостоянная Киприда была в равно короткой связи со всеми ими и, разрешившись от бремени, каждого поздравила на ухо счастливым отцом новорожденной богини.
Малютка, в самом деле, с каждым имела сходство. Вообще была она подобием своей матери; но в глазах ее, несмотря на их нежность и томность, было что-то лукавое, принадлежащее Меркурию. Тонким вкусом и живым воображением казалась она обязанною Аполлону. Марсу нравились ее свободные движения, доказывающие, по словам его, что отец ее был человек военный; добрый же Вулкан не обнаруживал своих замечаний, но ласкал малютку с истинно-родительской нежностью.
Все они имели одинакое право принимать некоторое участие в будущей судьбе новой богини, с равным усердием старались о ее воспитании. Жители Олимпа удивлялись быстрым ее успехам и превозносили необыкновенные ее дарования. Одна Паллада усмехалась им подозрительно, да иногда Амур поглядывал на молодую богиню с видом беспокойства и недоверчивости.
Многие недостатки были в ней заметны, особенно непомерное тщеславие. Она более любила высказывать свои знания, нежели любила самые науки; в угодительном ее обхождении с богами было более желания казаться любезною, нежели истинного благонравия. Ко всему она имела некоторое расположение, ни к чему настоящей склонности, и потому никем и ничем не могла заниматься долго.
Непостоянство ее, может быть, происходило от ее генеалогии, но усовершенствовалось своеволь-ным ее воспитанием. «Наставники ее недальновидны,— говорила иногда Паллада (которая кстати и не кстати любила-таки похвастать своим глубокомыслием и меркою прозою произносить торжественные изречения),— наставники ее недальновидны: поверхностное обо всем понятие составит удивительный хаос в голове ее. Они стараются усовершенствовать ее дарования, образовать вкус и развить воображение, но некому просветить ее разума и наставить сердце. По-моему, она не доставит особенной чести Олимпу».
Давно уже достигнув совершеннолетия, пресытясь однообразными похвалами богов ее остроумию, красоте и любезности, может быть, несколько завидуя Грациям, помраченным ею сначала, но которым мало-помалу стали отдавать справедливость, новая богиня упала к ногам Юпитера и выпросила себе дозволение переселиться на землю.
В последний день ее пребывания на Олимпе пригласила она богов на прощальное пиршество. Приветливость ее при угощении, соединенная с некоторою задумчивостью, тронула бессмертных; все оставили ее с некоторою грустию; правда, каждому из них дала она почувствовать, что одна разлука с ним заставляет ее жалеть об Олимпе.
Богиня сначала поселилась в Греции, однако ж не имела в ней храмов. Народы, принявшие ее за любезность, поздно заметили свою ошибку и стали подозревать существование новой богини. В обхождении некоторых прелестниц, в блестящих, но неосновательных сочинениях многих софистов ощутительно стало ее влияние. Раздоры, возгоревшиеся между наследниками Александра Македонского, раздоры, наполнившие Грецию ужасом и кровью, отвлекли их внимание, и самую богиню Принудили искать другого убежища; она переселилась в Рим.
Худо ее приняли в Риме. Изнеженность ее нрава и слишком вольное обращение не полюбилось строгим республиканцам. При триумвирах было ей лучше, но немногим: буйный разврат столь же противоречил ее свойству, сколько чрезмерно строгие обычаи.
Дикие племена, завоевавшие Рим, изгнали ее из сей столицы вселенной. Здесь история ее становится темною: иные говорят, что, до самого ее возвращения в Европу, странствовала она по Азии и Африке; другие, что она провела это время в уединении, придумывая способы для будущего своего величия.
Как бы то ни было, но в XVIII веке торжественно явилась она в Италии и во Франции с молодою, прелестною дочерью, не уступающею своей матери в непостоянстве, своенравии и проворстве; дочь сия была Мода. Подобно Юпитеру, отцу Паллады, богиня зачала ее в голове своей и также счастливо разрешилась от бремени. Народы приняли ее с восторгом. Воздвиглися храмы, и воскурились жертвы. Обрадованная усердием галлов, богиня основала свое пребывание между ними.
На берегах Сены, посреди великолепного сада, возвышается столичный храм ее. Витые золотые колонны поддерживают его купол. На барельефах изображены разные двусмысленные аллегории, поныне еще неразгаданные, например: в одном месте представлена она подающею руку Амуру, вместо дурачества, которому грозит пальцем, чтобы оно молчало; в другом — побеждающею богиню красоты; в третьем — наряжающею Граций и проч. Многие приняли сии аллегории в выгодном значении для богини, другие совершенно напротив. Кто-весть, говорили они, какой путеводитель выгоднее для Амура: дурачество увлекало его силою, кокетство завлекает обманом. Что лучше? Искусство превышает природу! Жаль, ежели это правда! Наряженные Грации похожи на прелестниц, и тому подобное. Внутри храма, в зеркальной, освещенной кенкетами зале таится непонятная богиня. Мечты блестящие, но почти не имеющие образа (так быстро они переходят из одного в другой), вьются, волнуются перед нею. Мусикийские орудия, отличительные знаки всех искусств, разные игрушки, выдуманные прихотью, небрежно около ее разбросаны. Тут-то проводит она время, примеряя наряды, вымышленные ее дочерью, и приучая лицо свое к разного рода выражениям. В известные дни принимает она своих обожателей и издает свои прорицания; ласковость ее обхождения привлекает каждого; разнообразные дарования, полученные ею от Олимпийских ее наставников, заслужили ей уважение людей всякого состояния, всяких понятий, всякого нрава: даже два великие, хотя разнородные, гения последнего времени, Фридрих III и Вольтер, не пренебрегали ее советами. Не говорю уже о женщинах: кокетство можно назвать политикою прекрасного пола.
По прошествии некоторого времени, богиня заметила однако ж разительное охлаждение в мужской половине своих поклонников. Ужас объял ее сердце; но ум ее, богатый вымыслами, скоро внушил ей способ оживить их усердие. Она удвоила свою приветливость, даже казалась нежною наедине со многими. Нового рода надежда закралась в их сердце и совершенно его взволновала, когда в приемной зале богини увидели посетители несколько новых картин довольно замечательного содержания. На них изображены были некоторые приключения жителей Олимпа, где они являлись довольно благосклонными к бедным смертным: Диана, посещающая Эндимиона; Киприда, ласкающая Адониса, и пр. Внизу надписано было: Для любви не существует разницы между смертными и богами. Хитрость сия удалась богине: охлажденные поклонники превратились в пламенных искателей; и хотя никому еще не сдержала она нежного своего обещания, но все надеются, что она сдержит его некогда, и храм ее никогда не бывает празден.
Ученый антикварий, собравший материалы для сей достоверной истории, собрал их прежде Французской революции и, сделавшись жертвою ее, не мог продолжать занимательного труда своего. Если верить слухам, то ужасы возмущения сильно и благодетельно подействовали на сердце богини; говорят, что она отреклась от божества своего и даже сама сделалась набожною. Живет уединенно, читает полезные книги и вздыхает о прежних своих заблуждениях. Время покажет,- справедливы ли сии слухи, и чистосердечно ли ее обращение.
>>>
