Cтарый 4емоданИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ XIV-XVI ВЕКОВ
Щелкан А и деялося в Орде, Передеялось в большой. На стуле золоте, На рытом бархате. На червчатой камке, Сидит тут царь Азвяк, Азвяк Таврулович; Суды рассуживает И ряды разряживает, Костылем размахивает По бритым тем усам, По татарским тем головам. По синим плешам. Шурьев царь дарил, Азвяк Таврулович, Городами стольными: Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме; Одного не пожаловал Любимого шурина Щелкана Дюдентевича. За что не пожаловал? И за то он не пожаловал — Его дома не случилося, Уезжал-то млад Щелкан В дальную землю литовскую, За моря синея; Брал он, млад Щелкан, Дани-невыходы, Царски невыплаты: С князей брал по сту рублев, С бояр по пятидесят, С крестьян по пяти рублев; У которого денег нет, У того дитя возьмет; У которого дитя нет, У того жену возьмет; У которого жены-то нет, Того самого головой возьмет. Вывез млад Щелкан Дани-выходы, Царские невыплаты; Вывел млад Щелкан Коня во сто рублев. Седло во тысячу, Узде цены ей нет: Не тем узда дорога, Что вся узда золота, Она тем. узда, дорога — Царское жалованье, Государево величество, А нельзя, дескать, тое узды Ни продать, ни променять, И друга дарить, Щелкана Дюдентевича. Проговорит млад Щелкан, Млад Дюдентевич: «Гой еси, царь Азвяк, Азвяк Таврулович! Пожаловал ты молодцов. Любимых шуринов, Двух удалых Борисовичев, Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме; Пожалуй ты, царь Азвяк, Пожалуй ты меня Тверью старою, Тверью богатою, Двумя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи». Проговорит царь Азвяк, Азвяк Таврулович: «Гой еси, шурин мой Щелкан Дюдентевич! Заколи-тко ты сына своего, Сына любимого, Крови ты чашу нацеди. Выпей ты крови тоя. Крови горячия, И тогда я тебя пожалую Тверью старою, Тверью богатою, Двумя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи». Втапоры млад Щелкан Сына своего заколол. Чашу крови нацедил. Крови горячия, Выпил чашу тоя крови горячия, А втапоры царь Азвяк За то его пожаловал Тверью старою, Тверью богатою. Двумя братцы родимыми, Дву удалыми Борисовичи. И втапоры млад Щелкан Он судьею насел В Тверь ту старую, В Тверь ту богатую. А немного он судьею сидел: И вдовы-то бесчестити, Красны девицы позорити, Надо всеми наругатися, Над домами насмехатися. Мужики-то старые, Мужики-то богатые, Мужики посадские Они жалобу приносили Двум братцам родимыем, Двум удалым Борисовичам. От народа они с поклонами пошли, С честными подарками, И понесли они честные подарки — Злата, серебра и скатного земчуга. Изошли его в доме у себя, Щелкана Дюдентевича,— Подарки принял от них, Чести не воздал им. Втапоры млад Щелкан Зачванился он, загорденился, И они с ним раздорили: Один ухватил за волосы, А другой за ноги, И тут его разорвали. Тут смерть ему случилася, Ни на ком не сыскалося. ВЗЯТИЕ КАЗАНИ 1 О х вы гости, гости званые, Гости званые, гости браные, Сказати ли вам. гости, про диковинку, Про диковинку такую не про маленьку: Еще как государь-царь Казань-город брал. Он в овражке простоял — он и кашку расхлебал, В другом простоял — ои другую расхлебал. Он подкопы копал под Казанку-реку, Он подвод подводил под Казань-город, Он подкатывал бочки, бочки дубовые Как со лютым со злым черным порохом, Затеплял же он свечу воску ярого. Татарки-казанки на стене они стояли. На стене они стояли, (---> показали: «Еще вот те, государь-царь, Казань-город взять!» Государево сердечко рассердйтовалось. Приказал он пушкарев казнить-вешать. Выбиралися в полку люди умные. Люди умные, люди разумные: «Ох гой еси, государь-царь Иван Васильевич! Не приказывай, государь, казнить-вешати. Прикажи ты, государь-царь, слово выговорить: На ветру свеча скоро топится, В захолустьи свеча долго теплится». Не успел же государь-царь слово выговорить. Еще начало же Казань-город рвати. Рвать-порывать, на все стороны кидать. Татарок-казанок в реку всех бросать. 2 Послушайте, ребята, что мы станем говорить, А мы, старые старушки, станем сказывати Про Грозна царя Ивана про Васильевича. Как царь-государь под Казань подступал. Он под речку под Казанку подкоп подкопал, Что подкоп подкопал, сорок бочек закопал Что с тем ли ярым зельем, черным порохом, А на бочки становили воску ярого свечи. Злы татарове по городу похаживают. Похваляются да выхваляются, Что не быть (дескать) Казанюшке под белым под царем А наш царь-государь распаляется. Распаляется, прогневляется, А назавтра пушкарей он велит всех казнить. Всех пушкарщиков-зажигальщиков. Как один пушкарь посмелей всех был: «А за первое, царь, слово мне нет казни! А в тиши-то свечи они тише горят. На ветру-то свечи они шибче горят». Не успел пушкарь слово вымолвить. Как и взорвало стену белокаменную. Поломало все башенки узорчатые. Вдруг наш царь-государь очень весел стал, А на утро пушкарей велит жаловати: И всем пушкарям по пятидесят рублей. Еще той ли славной улицей Стретеискою. 3 Середи было Казанского царства. Что стояли белокаменны палаты, А из спальны белокаменной палаты Ото сна тут царица пробужалася, Семиону-царю она сон рассказала: «А и ты встань, Семион-царь, нробудися! Что ночесь мне, царице, мало спалося, В сновиденьице много виделося: Как от сильного Московского царства Кабы сизой орлища стрепенулся. Кабы грозная туча подымалась. Что на наше ведь царство наплывала*. А из сильного Московского царства Подымался великий князь московски(й), А Иван сударь Васильевич прозритель. Со темя ли пехотными полками, Что со старыми славными казаками. Подходили под Казанское царство за пятнадцать верст. Становились они подкопью под Булат-реку. Подходили под другую под реку под Казанку: С черным порохом бочки закатали, А и под гору их становили. Подводили под Казанское царство; Воску ярого свечу становили, А другую ведь на поле в лагере. Еще на поле свеча та сгорела, А в земле-то идет свеча тишее. Воспалился тут великий князь московский. Князь Иван сударь Васильевич прозритель, И зачал канонеров тут казнити. Что началася от канонеров измена. Что большой за меньшого хоронился, От меньшого ему, князю, ответу нету. Еще тут ли молодой канонер выступался: «Ты великий сударь-князь московский! Не вели ты нас, канонеров. казнити: Что на ветре свеча горит скорее, А в земле-то свеча идет тишее». Позадумался князь московскн(й). Он и стал те-то речи размышляти собою, Еще как бы это дело оттянути. Они те-то речи говорили,— Догорела в земле свеча воску ярого До тоя-то бочки с черным порохом, Принималися бочки с черным порохом, Подымало высокую гору ту. Разбросало белокаменны палаты. И бежал тут велики(й) князь московски(й). На тое ли высокую гору ту. Где стояли царские палаты. Что царица Елена догадалась. Она сыпала соли на ковригу. Она с радостью московского князя встречала, А того ли Ивана сударь Васильевича прозрителя. И за то он царицу пожаловал И привел в крещеную веру, В монастырь царицу постригли. А за гордость царя Семиона, Что не встретил великого князя, Он и вынял ясны очи косицами. Он и взял с него царскую корону, И снял царскую перфиду. Он царской костыль в руки принял, И в то время князь воцарился И насел в Московское царство; Что тогда-де Москва основалася, И с тех пор великая слава. КОСТРЮК 1 В годы прежние, Времена первоначальные, При бывшем вольном царе При Иване Васильевиче, Когда холост был государь. Царь Иван Васильевич, Поизволил он женитися. Берет он, царь-государь, Не у себя в каменной Москве, А берет он, царь-государь, В той Золотой Орде, У того Темрюка-царя, У Темрюка Степановича, Он Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, Купаву крымскую, Царицу благоверную. А и царского поезду Полторы было тысячи: Князи-бояра, могучие богатыри. Пятьсот донских казаков, Что ни лутчих добрых молодцов. Здравствует царь-государь Через реки быстрые. Через грязи смоленские. Через лесы брынские, Он здравствует, царь-государь, В той Золотой Орде, У того Темрюка-царя, У Темрюка Степановича. Он понял, царь-государь. Царицу благоверную Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, И взял в провожатые за ней Триста татаринов. Четыреста бухаринов, Пятьсот черкашенинов И любимого шурина Мастрюка Темрюковича, Молодого черкашенина. Уж царского поезду Без малого три тысячи, Везут золоту казну Ко царю в каменну Москву. Переехал царь-государь Он реки быстрые, Грязи смоленские И лесы брынские. Он здравствует, царь-государь, У себя в каменной Москве, Во палатах белокаменных, В возлюбленной крестовой своей: Пир навеселе, Повел столы на радостех. И все ли князи-бояра, Могучие богатыри И гости званые, Пятьсот донских казаков Пьют, едят, потешаются, Зелено вино кушают. Белу лебедь рушают. А един не пьет да не ест Царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин. И зачем хлеба-соли не ест. Зелена вина не кушает, Белу лебедь не рушает? У себя на уме держит: Изошел он семь городов. Поборол он семьдесят борцов И по себе борца не нашел; И только он думает — Ему вера поборотися есть У царя в каменной Москве, Хочет царя потешити Со царицею благоверною Марьею Темрюковною, Он хочет Москву загонять. Сильно царство Московское. Никита Романович Об том царю доложил, Царю Ивану Васильевичу: «А и гой еси, царь-государь. Царь Иван Васильевич! Все князи-бояра. Могучие богатыри Пьют, едят, потешаются На великих на радостех. Один не пьет, не ест Твой царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин, У себя он на уме держит - Вера поборотися есть. Твое царское величество потешити Со царицею благоверною». Говорит тут царь-государь. Царь Иван Васильевич: «Ты садися, Никита Романович, На добра коня, Побеги по всей Москве, По широким улицам И по частым переулочкам». Он будет, дядюшка Никита Романович, Середь Урья Повольского, Слободы Александровы,- Два братца родимые По базару похаживают, А и бороды бритые. Усы торженые, А платья саксонское, Сапоги с рострубами. Об ручку ту дядюшке челом: «А и гой еси ты, дядюшка Никита Романович! Кого ты спрашиваешь? Мы борцы в Москве похваленые. Молодцы поученые, славные». Никита Романович Привел борцов ко дворцу. Говорили тут борцы-молодцы: «Ты Никита Романович, Ты изволь об том царю доложить Сметь ли нага спустить С царским шурином И сметь ли его побороть?» Пошел он, Никита Романович, Об том царю доложил, Что привел борцов ко дворцу. Злата труба протрубила Во палате белокаменной. Говорил тут царь-государь, Царь Иван Васильевич: «Ты Никита Романович, Веди борцов на двор. На дворец государевой. Борцов ученыех, Молодцов похваленыех, И в том им приказ отдавай: Кто бы Мастрюка поборол, Царского шурина. Платья бы с плеч снял Да нагого с круга спустил, А нагого, как мать родила, А и мать на свет пустила». Послышал Мастрюк борцов, Скачет прямо Мастрюк Из места большего. Из угла переднего. Через столы белодубовы. Иван Васильевич! Такова у тебя честь добра До любимого шурина? А детина наругается, Что детина деревенской, Почто он платья снимает?» Говорил тут царь-государь: «Гой еси ты, царица во Москве Да ты Марья Темрюковна! А не то у меня честь во Москве, Что татары те борются,— То-то честь в Москве, Что русак тешится! Хотя бы ему голову сломил. Да любил бы я, пожаловал Двух братцов родимыех, Двух удалых Борисовичев». 2 У нас то было на святой Русе, На святой Русе, в каменной Москве, Был-жил царь тут Иван Васильевич. Поизволил царь Иван Васильевич женитися Во дальней земле во литовской, У того ли короля у литовского. На дочери его на Марье Демрюковне. Собирал он свою силу могучую. Посылал во землю во литовскую. Походит сила во землю во литовскую. Отбирает сила Марью Демрюковну, На придаток берет триста татаровей. Поезжал Кастрюк-Мастркж, Поезжал Демрюков сын. Молодой черкашенин. Приезжали ребята в каменну Москву, Заводил ли царь Иван Васильевич Про шурина нечестный пир, Про Кастрюка-Мастрюка сына Демрюкова. Кастрюк-Мастркж за столом сидит, Хлеба с солью не ест, пива с медом не пьет. Зелена вина не кушает. Белой лебеди не рушает, На кого лихо думает. Говорит царь Иван Васильевич: «Ой ты гой еси, Кастрюк-Мастркж, Ой ты гой еси, Демрюков сын. Молодой черкашенин! Ты зачем хлеба с солью не ешь. Ты зачем пива с медом не пьешь. Зелена вина не кушаешь. Белой лебеди не рушаешь? На кого лихо думаешь?» Отвечает Кастрюк-Мастркж: «Грозен царь Иван Васильевич! А затем хлеба с солью не ем, А затем пива с медом не пью, Зелена вина не кушаю, Белой лебеди не рушаю.— На тебя лихо думаю. Я хочу у тебя, царя, спрашивати. Есть ли у тебя в каменной Москве Таковы умельны борцы С Кастрюком поборотися, С Масгрюком по-татарскому, Со царевым со шурином?» Говорит царь Иван Васильевич: «Ой ты гой еси, дядюшка, Свет Никита Романович! Да поди-ко ты, дядюшка, На крылечко на красное, Стань на сер на горюч камень, Закричи-ко ты, дядюшка. Во всю буйну голову, Чтоб учули в каменной Москве. Борца ты спрашивай, Борец нам надобно С Кастрюком поборотися, С Мастрюком по-татарскому, С моим со шурином». Походит дядюшка, Свет Никита Романович, На крылечко на красное, Привздымался дядюшка На сер на горюч камень, Закричал дядюшка Во всю буйну голову. Чтоб учули в каменной Москве. Из избёнышка маленького. Из дворёнушка худенького Бежат два молодчика — Васенька маленький Да Потанюшко хроменький. Бежат они, ребятушки. Ко дворцу государеву, Ко крылечку ко красному, Говорит тут Васенька, Говорит маленький: «Ах ты гой еси, дядюшко, Свет Никита Романович! Что. дядя, надобно, Чего, дядя, спрашиваешь?» —«Ой ты гой еси, Васенька, Ой ты гой еси, маленький! Борец нам надобно С Кастрюком поборотися, С Мастрюком по-татарскому, Со царевым со шурином». —«Никита Романович! Каково с ним боротися? Он ведь шурин царев: Надо— царь вины не положил». Отвечает дядюшка, Свет Никита Романович: «Лишь бы как бог пособил, Не будет вина на тебе!» Сказали Кастрюку за столом, Сказали Мастрюку за столом: «На улице борец у царя!» Кастрюк из застолья вскочил, Побежал он на улицу, Побежал он боротися, Скамью ногой поткнул. Говорит ему сестрица Марья Лемрюковна: «Ой ты гой еси, брателко, Ой ты гой, Кастрюк-Мастрюк, Ой ты гой, Демрюков сын, Молодой черкашенин! Не ходи ты боротися: Тебе перво несчастьице — Ты не ладно за скамью скочил. Скамью ногой поткнул». Не воймует Кастрюк-Мастрюк, Побежал он на улицу, Побежал он боротися. Тут Васенька похаживает. Маленький погуливает: «Ой ты гой, Кастрюк-Мастрюк, Ой ты гой, Демрюков сын. Молодой черкашенин! Мы как станем боротися: На свои буйны головы Иль на платье цветное?» Говорит Кастрюк-Мастрюк: «Мы станем боротися На свои буйны головы!» Говорит ему Васенька: «Не хочу с тобой боротися Через буйные головы: Ты ведь шурин царев, Надо— царь вины не положил. Станем боротися Через платье цветное: Кому бы кого одолить, До нитки платье снять. Того ли на срам спустить». Васька Кастрюка прихватил, Васька Кастрюка о землю бросил, К земле Васька коленцем прижал, До нитки с Кастрюка платье обрал. Нагого на срам спустил. Побежал Кастрюк-Мастрюк Ко дворцу государеву, От срама он, горе, прикрывается, Бежит ему встрету сестрица. Несет платье цветное. Кастрюк оболокается, Из Москвы вон сряжается: «Царь Иван Васильевич! У нас этак не водится, У нас этак не борятся: Кому бы кого одолить. До нитки бы платье снять, Да того на срам спустить, Честным людям на посмешище!» Говорит Грозный царь. Царь Иван Васильевич: «Не сердись, Кастрюк-Мастрюк, То не мною приказано. Приказал то дядюшка. Свет Никита Романович». — «Спасибо те, зятюшко, Царь Иван Васильевич, На твоей каменной Москве! Да не дай бог мне больше бывать Во твоей каменной Москве, А не то бы мне, да и детям моим!» 3 При нынешних при царях, При досюлешних королях Царица-то крымская, Упала татарская У царя сдоложилася, А с Кострюком нодумилася, С молодым сговорилася Ехать во землю во русскую, В сильно царство Московское Отведать сила богатырская. Плечо молодецкое. И снарядились и поехали. До Москвы не доедучи, Середи поля чистого, Середи луга зеленого Шатры раздернули Белополотняные, Столы расставили Белодубовые И пишет ярлык скорописчатый, Посылает посла в каменну Москву: «Ай же ты молодой посол! Нейдь прямо воротами, А идь чрез стену городовую Прямо на царский двор Ко крылечку переному, Ко столбу ко точеному, Ко колечку золоченому, Прикуивай-привязывай Своего коня доброго, А поди в палату белокаменну, Во гривню столовую, Бела лица не крести, А государю челом не бей, А грамоту посольную Положи на дубовый стол, Говори царю не с укладкою. Говори со прикладкою: „Ай же ты Грозный царь Иван Васильевич! Вот тебе грамота посольная От Кострюка сына Кострюкова. Чисти улки с приулками. Дворы с придворками, Конюшни споражнивай, И дворы разглаживай, И питья размеривай, Ества налаживай, Ества сахарине, Питья медвяные; И вываживай-налаживай Красных девушек толпицами. Молодушек станицами И удалых добрых молодцев ширинками. Едет Кострюк Кострюков сын. Молодой черкашенин, С царицею крымскою, С упалой татарскою. Едет в Москву поборотися. Отведать сила богатырская. Плечо молодецкое: Тридцать орд воевал, Тридцать борцов борол, Не мог отведать силы богатырскоей, Плеча молодецкого. А не дашь ему борчика, Удала добра молодца,— Всё царство твое припленит И головней покатит, А тебя, царя, в полон возьмет"». И поехал молодой посол. Татарин нечистыий, Татарин поганыий, В землю во русскую, В сильно царство Московское. Не ехал он воротами. Ехал прямо чрез стену городовую, Русск. историч. песня Заехал он на царский двор Ко крылечку переному, Ко столбу ко точеному. Колечку золоченому, Прикуивал-привязывал Своего коня доброго, Идет в палату белокаменну, Во гривню столовую, Бела лица не крестит, А государю челом не бьет, Кладывает грамоту посольную На дубовый стол И говорит царю не с укладкою, Говорит со прикладкою: «Ай же ты Грозный царь Иван Васильевич! Вот тебе грамота посольная От Кострюка сына Кострюкова. Чисти улки с приулками. Конюшни споражнивай. Дворы разглаживай. Питья размеривай, Ества налаживай; Ества были бы сахарине, А питья медвяные; И вываживай-налаживай Красных девушек толпицами. Молодушек станицами. Удалых добрых молодцев ширинками». Убоялся тут Грозный царь Иван Васильевич Грозы великия Кострюковыя: И тут чистил улки с приулками. Конюшни споражнивал. Дворы разглаживал, Питья медвяные размеривал, Ества сахарине налаживал. Тут вываживал-налаживал Красных девушек толпицами, Молодушек станицами, Удалых добрых молодцев шйринками. И наехал тут Кострюк Кострюков сын На широкий двор на царскиий Ко крылечку переному; Идет по нову крыльцу, Переклады гиблются. Переходы колыблются, Ступеньки подгибаются. Идет в палату белокаменну, Во гривню столовую, Не крестит бела лица, А государю челом не бьет, А садится за столы дубовые. За ества сахарине, За питья медвяные. И сидит за столом за дубовыим, Не ест, не пьет, не кушает И белы лебеди не рушает. И говорит тут Грозный царь Иван Васильевич: «Ай же ты Кострюк Кострюков сын. Молодой черкашенин! Не ешь, не пьешь, не кушаешь И белой лебеди не рушаешь?» А царица-то крымская, Поляница удалая, Говорит царю: «Ай же ты Грозный царь Иван Васильевич! Дал бы Костркжу, Дал бы ты удалому Борца поборотися. Отведать сила богатырская, А плечо молодецкое. То штобы стал Кострюк Есть, пить, кушати И бела лебедь рушати. А не дашь ему борчика. Удала добра молодца, Отведать сила богатырская, Плечо молодецкое, То всё твое царство припленит И головней покатит, А тебя, царя, в полон возьмет». Тут говорит Грозный царь Иван Васильевич: «Ай же ты Федька-дьяк, Молодой посол! На ножку нрипадывашь, Сподлобья выглядывать Поли-ко выскочи Середи царства русского. Государства Московского И закрычи во всю голову, Чтобы слышно было во всю Москву: Есть ли в Москвы борцы Добры молодцы?» В Москвы борцов не случилося, Случилось с Поднятницкой пятины, С Подвологодской стороны Два братца родимыих, Они дети Ондреевы, Родом поволжана: Одного зовут Федькою, А другого Михалкою. Федька-то хвалится, А Михалка нарывается С Кострюком поборотися, С молодым поломатися. Будут борцы на дворцы, Удалы добры молодцы, И говорит Грозный царь Иван Васильевич: «Ай же ты Кострюк Кострюков сын! Хлеб да соль на столе, А бог тебе на стены, А удалы добры молодцы На дворе стоят». Не орел головы здынул, А Кострюк чрез стол скочил. Зацепил ногой за скамью. Тридцать татаровей придавил, Тридцать поганыих задавил. Татара лежат, Будто мыши пищат, А сами клянутся да проклинаются: «Дай тебе господи Скоком на двор идти, А со двора раскоракою». Он Михалку раз поткнул, И в другой поткнул, И третий поткнул — Стоит Михайла не шатнется, И желты кудри не стряхнутся. Говорит Михайла-борец, Удалой доброй молодец: «Ай же ты Грозный царь Иван Васильевич! Благослови-ко Кострюка бороть, Благослови-ко молода бороть, И благослови рука-нога ломить, А глаз вон воротить». Говорит Грозный царь Иван Васильевич: «Ай же ты Михайла-борец, Удалой доброй молодец! Еще бог тебе пособил бы Кострюка побороть, молодого одолеть, И рука-нога ломить, И глаз вон выворотить». Тут Михайла-борец, Удалой доброй молодец, Припадывал пониже себя, Выздымливал повыше себя, Выше церкви соборныя Михаила Архангела, Креста Благовещенска, Ивана Великого, Отпускал о сыру землю. Тут на нем кожа-то треснула С белой шеи до гузна. Рубашка-то лопнула; Руку-ногу сломил И глаз выворотил. Тут царица крымская, Поляница удалая — В упалу приехала, А не в упалу поехала — Поехала по задним по выходам. Набег крымского хана А не сильная туча затучилася, А не сильные громы грянули — Куда едет собака крымской царь? А ко сильному царству Московскому: «А нынсчи мы поедем к каменной Москве, А назад мы пойдем — Рязань возьмем». А как будут они <у> Оки-реки, А тут они станут белы шатры росставливать. «А думайте вы думу с цела ума: Кому у нас сидеть в каменной Москве, А кому у нас в Володимире, А кому у нас сидеть в Суздале, А кому у нас держать Рязань старая, А кому у нас в Звенигороде, А кому у нас сидеть в Нове-городе?» Выходит Диви-мурзы сын Уланович: «А еси, государь наш крымской царь! А тобе, государь, у нас сидеть в каменной Москве, А сыну твоему в Володимире, А племнику твоему в Суздале, А сродичу в Звенигороде, А боярину конюшему держать Рязань старая, А меня, государь, пожалуй Новым-городом: У меня лежат там свет-добры-дни батюшка, Диви-мурза сын Уланович». Прокличет с небес господень глас: «Ино еси собака крымской царь! То ли тобе царство не сведомо? А еще есть на Москве семьдесят апостолов, Опришенно Трех Святителей, Еще есть на Москве православной царь. Побежал еси, собака крымской царь. Не путем еси, не дорогою. Не по знамени не по черному!» Иван Грозный под Серпуховом Царь Иван Васильевич Копил силушку ровно тридцать лет. Накопил силы сорок тысячей. Накопил силушку, сам в поход пошел. Через Москву-реку переправился. Не дошодши города Серпуха, Становился он в зеленых лугах При алых светах при лазоревых; Стал он силушку переглядывать: Князьям-бояром перебор пришел. Генералам всем, фельдмаршалам. Одного из них тут не лучилося — Что ни лучшего слуги верного, Максима сына казачьего, По прозванью-ту Краснощекова. Сказали царю про Мишеньку: «Изменил тее, царю белому, Придался он к хану турецкому, Ко шишиморе деревенскому, Он прельстился на его золоту казну, На то ли на платье на светное. На тех ли на сорочинычок, По-нашему — на красных девушек». Поутру-ту было на зореньке. На восходе красного солнышка. Не ясен сокол по горам летал. Не белой кречат перепархивал — Наш-ат Мишенька с полону едет На турецком черном шахмате, Везет с собой две сумы переметные, В сумах-ту сидят сорочиночки. Турецкого хана две дочери. Не доехавши до шатра, сам с коня слезал. Не дошедши до царя, стал низко кланяться: «Здравствуй, батюшка православный царь! Не вели меня скоро казнити. Прикажи мне слово молвити. Здравствуй, батюшка православный царь. Грозный царь Иван Васильевич, Со славным городом со Серповым! Возьми ты у меня двух полонянычек, Турецкого хана двух дочерей». Смерть Михайлы Черкашенина (За) Зарайским городом, За Рязанью за старою, Из далеча чиста поля. Из раздолья широкого Как бы гнедого тура Привезли убитого — Привезли убитого Атамана польского, Атамана польского, А по имени Михайла Черкашенина. А птицы ластицы Круг гнезда убиваются — Еще плачут малы его дети Над белым телом. С высокого терема Зазрила молодая жена, А плачет, убивается Над его белым телом, Скрозь слезы свои она Едва слово промолвила. Жалобно причитаючи Ко его белу телу: «Казачья вольная Поздорову приехали, Тебе, света моего, Привезли убитого. Привезли убитого Атамана польского, А по имени Михайла Черкашенина». Оборона Пскова от Стефана Батория Копил-то король, копил силушку, Копил-то он, собака, двенадцать лет, Накопил-то он силушки — сметы нет, Много, сметы нет, сорок тысяч полков, Наконлёмши он силы, на Русь пошел, Он на Русь пошел, на три города, На три города на три стольные: На первый на город на Полотский. На другой-то на город Велики ЛукИ, На третий — на батюшку на Опсков-град. Он и Полотский город мимоходом взял, А Велики Луки он насквозь прошел, Подходил он иод батюшку под Опсков-гра Становился, собака, в зеленых лугах. Садился он, собака, во золот стул. Смекал-то он силушку по три дни, Но три дни и по четыре: Много ли силушки убыло, А много ли силушки прибыло? Убыло силушки сорок рот, А прибыло силушки сорок полков. Тут же он, собака, возрадуется: «Ох вы гой еси, мои скорые хожатели. Скорые хожатели и скорые поспешатели! Мечитесь скоро в зеленые луга, В зеленые луга государевы! Бери своего коня бахмута, Поезжай во батюшку в Опсков-град, Во город въезжай — не спрашивай, Ко двору подъезжай — не докладывай, Во палаты восходи — не бей челом, Клади ярлыки на дубовы столы». За столами сидит воевода царёв Карамышев Семен Константинович. «Ох ты гой еси, воевода царёв Карамышев Семен Константинович! Отдай город Волок без бою, Без бою и без драки великия, Без того уголовия смертного! Я на первом часу возьму Опсков-град, На другием часу стану чистити, На третьем часу стану стол становить, Стану пить, веселиться, прохладитися. Князей твоих бояр всех в полон поберу, Донских казаков всех под меч преклоню, А тебя, воеводу, казнить буду!» Возговорит воевода царёв Карамышев Семен Константинович: «Блудён сын король с королевичем, С паном гетманом Хотеновичем И с воинским конем Вороновичем! Не отдам я тебе города без бою, Без бою и без драки великия И без того уголовия смертного». Как со вечера солдаты причащалися, Со полуночи ружья чистили, Ко белой заре, как куры пропели, Не туча с тучёй соходилася. Не заря со зарей сомыкалася — Соходилися два войска два великие, Белого царя с королевскиим. Тут ездит-разъезжает удалый добрый молодец, Еще тот ли же воевода царёв Карамышев Семен Константинович. «Кому у нас на бою, братцы, божья помочь?» Помог бог воеводе московскому Карамышеву Семену Константиновичу: Побил силу королевскую, Всех латничков, сиповщичков, Кольчужничков, барабанщичков, Насилу король сам-третёй убежал. Бегучи он, собака, заклинается: «Не дай, боже, мне во Руси бывать. Ни детям моим, и ни внучатам, И «и внучатам, и ни правнучатам».
<<<------>>>
