Cтарый 4емоданГнев Ивана Грозного на сына Когда воссияло на небе красное солнышко. Когда становилася звезда подвосточная, Тогда воцарился Грозный царь Иван Васильевич. Тут забирал столованье — почестный пир. Сбирал он всех князей, всех бояринов, сенаторов думныих, Вельмож, купцов богатыих, поляииц да удалыих, Сильных, могучих богатырей. Пошло у них столованье — почестный пир, Все на пиру напивалися. Все на почестном наедалися. Все похвальбами похвалялися. Кто чем хвастает, Кто чем да похваляется: Инный хвастает несчетной золотой казной, Инный хвастает силой, удачей молодецкою, Инный хвастает добрым конем, Инный хвастает славным отечеством, Инный молодым молодечеством. Умный-разумный хвастает старым батюшком, Старым батюшком да старой матушкой, Безумный дурак хвастает молодой женой. Как царь по палатушке похаживат, Царь да выговариват: «Ай же вы князя и бояра, сенаторы думные, Вельможи, купцы богатые, поляницы удалые, Сильные, могучие богатыри! Все вы у меня на честном пиру, Все вы у меня пьяны, веселы, Все вы у меня похвальбами похвалялися. Я как, царь, похвастаю: Повывел измену из Казани, Рязани и из Астрахани, Повывел измену из Чернигова, Да повывел измену из Нова-города, Как повыведу изменушку из каменной Москвы». За тыма столами дубовыма, за скамейками окольныма. За ествами за сахарныма, за напитками медовыма Сидел его сын да любезный Иван да Иванович, Говорит он таковы слова: «Ай же свет государь мой батюшка, Грозный царь Иван Васильевич! Небылицей ты, государь, хвастаешь. Небылицей похваляешься». Тут стемнел царь, как темна ночь, Зревел царь, как лев да зверь: «Сказывай, собака, про измену великую! Ты на братца скажешь — так братца не видать, На себя ты скажешь — то свою головку потеряешь». Тут-то Иван да на две бедушки попал. Тут-то Иван да пораздумался- «Жаль-жаль братца, да не так, как себя». «Ай же свет государь мой батюшка. Грозный царь Иван Васильевич! Как сидит измена за одным столом. Пьет да ест измена с одного места. Носит платье одного сукна. Небылицей, царь, ты хвастаешь, Небылицей, государь, похваляешься: Повывел ты измену из Казани и Рязани и из Чернигова, Не мог повывести измены из Нова-города, Подавно не вывести измены из каменной Москвы! Потому тебе не вывести: Когда мы были во Нове-городе, Которыми мы с тобою улицами ехали. Секли-рубили до единого; Которыми улицами ехал мой старый дядюшка. Старый дядюшка Никита Романович, Тоже сек да рубил до единого; На воротах мы записи повыписали, По углам номера выставливали. Что эти улицы плененные, казненные; А которыми улицами ехал твой сын, А мой братец Федор Иванович, Так сек из пяти и десяти головы гусиные, На воротах записи подписывал, На углах номера повыставлял. Тут была измена великая!» Выходил тут царь да на крутой крылец, Скрычал как царь да громким голосом: «Где мои палачи немилостивы? Берите Федора Ивановича за белы руки, Ведите на то болото на Житное, На ту на плаху на дубовую. Отрубите ему голову буйную, Предайте ему смерть да скорую». Вси палачи да разбежалися, Друг за друга туляются и окучаются, Больший за среднего, средний за меньшего, С меньшего ответу нет. Тут скрычал царь второй након: «Где мои палачи немилостивы? Берите вы Федора Ивановича за белы руки. Ведите на то болото на Житное, На ту на плаху дубовую. Отрубите ему буйну голову, Предайте ему смерть да скорую». Вси палачи да разбежалися, Друг за друга туляются и окучаются. Больший за среднего, средний за меньшего, С меньшего ответу нет: Потому что за царские роды приняться не осмелятся. Скрычал как царь након третиий: «Где мои палачи немилостивы? Берите вы Федора за белы руки, Ведите на то болото на Житное, На ту на плаху дубовую. Отрубите ему буйну голову. Предайте вы ему смерть да скорую!» Как во том ряду во гостиноем, Во той во лавке во угольныя Стоял малая Малюта Стенька-вор Скурлатов сын. Торговал он товарами заморскима, Услышал голос Грозного царя Ивана Васильевича — Он на Федора Ивановича сердит-то был,— Запирал он да свою лавочку. Шел и брал Федора за белы руки, За белы руки да за златы перстни. Выводил он Федора на крутой крылец, Скидывал он платья цветные, Надевал платья опальные, Садил во карету во темную. Повез его на то болото на Житное, Ко той ко плахе дубовыя. Была служанка, девка верная, Бежала во спальну во теплую К царице благоверноей Ко Настасье Романовной, Скрычала громким голосом: «Ай же царица благоверная Настасья Романовна! Спишь-усыпаешься, над собой невзгоды не чаешься: Померкло наше красно солнышко, Потухла звезда подвосточная! Воспалился Грозный царь Иван Васильевич На свои на царские на семена. На своего на сына любезного На Федора Ивановича, Приказал его отвезти на то болото на Житное, На ту на плаху дубовую. Как повез его малая Малюта Стенька-вор Скурлатов сын». Она вставала на резвы ноги. Как надевала на ноги Одни тоненьки чулочки без чоботов, На плеча надевала один дорогой накидничек, Подвязалася платком она шелковыим, Побежала она по матушки каменной Москвы, К старому братцу Никиты Романовичу. Бежит она по матушки каменной Москвы, Крычит да громким голосом: «Разодвинься, народ православныий, Дайте местечка немножечко царицы благоверный!» А народ-то волнуется, дивуется: «Куда бежит царица благоверная?» Как прибежала она к братцу родимому Никите Романовичу, Приходила в его палаты белокаменные. Господу богу не молилася, На все стороны да не клонилася, Сама говорила таковы слова Братцу родимому Никите Романовичу: «Ай же ты старая курва, седатый пес! Пьешь, ешь-кушаешь и прохлаждаешься, Над собой невзгоды не чаешься!» — «Ай же сестрица родимая. Благоверная царица Настасья Романовна! Чем тебя приобидел царь, Грозный царь Иван Васильевич? Что я захочу, то и сделаю: Потому — у меня сидит тридцать российских могучих богатырей, И сидит у меня дружина хоробрая». Она говорит таковы речи: «Как воспалился Грозный царь Иван Васильевич На свои-то на семена на царские. На Федора Ивановича, Повез его малая Малюта Стенька-вор Скурлатов сын На то болото на Житное, На ту на плаху дубовую». Как вставал старый Никита Романович на резвы ноги. Говорил как сам таковы слова: «Ай же любезный конюх мой! Ступай-ка ты скорым-скоро, скорым-наскоро, Ступай на стойлы кониные, Бери-ка ты моего добра коня, Не седлай, не уздай ты добра коня, Выводи-ка ты на широкий двор».ёё Как сам он надевал шубу на одно плечо. Как кладывал он шляпу на одно ухо. Брал немилого постельника под полу под правую. Выбежал он скоро на широк на двор, Сам садился скоро на добра коня, Поехал скоро но матушки по славной каменной Москвы, Сам шляпой машет и голосом крычит: «Разодвиньтесь-ка, народ православныий, Дайте мне местечка немножечко Проехать старому Никите Романовичу По матушки славной каменной Москвы!» Как стал подъезжать ко болоту ко Житному, Увидел, как повален племничек да крестничек На тую плаху на дубовую; У малого Малюты Стеньки-вора сына Скурлатова Заздынута рука правая, здынута сабля кровавая. Спрашивал у Федора Ивановича: «На кого ты оставишь молоду жену, Кому оставишь несчетну золоту казну?» Как тут закрычал старый Никита Романович Громким голосом во всю голову: «Съешь, волк, пса, так и выгалкнешь». Как увидел тут малая Малюта Стенька-вор Скурлатов сын, Увидел едучись старого Никиту Романовича на добром коне, Не смел спустить руки правыя, сабли кровавыя, Отсечь буйный головы. Тут наехал старый Никита Романович, Соскочил он со добра коня. Как взимал он племничка да крестничка. Взимал со плахи со дубовыя. Кидал немилого постельничка На плаху на дубовую, И отсекли ему буйную голову, Окровавили саблю кровавую. Тут говорил Федор Иванович, Говорил крестному батюшку: «Ай же ты крестный мой батюшка Никита Романович! Что же нам будет от батюшка Грозного царя Ивана Васильевича?» Говорил тут Никита Романович: «Ай же ты любезный мой крестничек! Что будет над моей-то головкой над старою? Моя головка при старости, А твоя головка при младости!». Тут поехали во матушку во славну каменну Москву. Как тут малая Малюта Стенька-вор Скурлатов сын Представил он перед царскими окошками Свою-то саблю кровавую. Как увидел Грозный царь Иван Васильевич Повешану саблю кровавую, Сам как говорил да таковы слова: «По ворах по разбойниках есть заступники. Есть заступники, помощники крепкие, А по нас, по семенах царскиих, не находится». Публиковал он указы строгие По матушки каменной Москвы, Приказал завесить окна сукном черныим, А по церквам велел служить он, Служить обедни по-печальному. У собора Успенского, у Ивана Великого Зазвонили обедни Воскресенские. Тут Грозный царь Иван Васильевич Всем велел надеть он платья черные, Платья черные, все печальные. Старый Никита Романович Надевал шубу, которой лучше нет, Племничку и крестничку тоже надевал Платья, которых лучше нет. Пошли они к обедне воскресенския. Приходили во собор да во Успенскиий. Тут старый Никита Романович Становился он подле Грозного царя Ивана Васильевича, Племничка-крестничка брал под полу под правую. Сам крест кладет по-писаному. Поклон ведет по-ученому. Клонится на все четыре стороны, Грозному царю Ивану Васильевичу в особину С царицей Настасьей Романовной: «Здравствуй, Грозный царь Иван Васильевич, Со своей царицей благоверною. Со всеми со царскими со семенами!» Как тут говорит Грозный царь Иван Васильевич, Говорит таковы слова: «Ай же ты старая курва, седатый пес! Разве ты про невзгоду не знаешь и не ведаешь, Разве тебе да не известно было, Аль ты надо мной да надсмехаешься? Выду от обедни воскресенския, Публикую я указы да строгие, С господ со всех и князей Со живых скуры сдеру, А с тебя, старая курва, Скуру сдеру и на свет не выпущу!» Второй након он опять проздравствовал: «Здравствуй, Грозный царь Иван Васильевич, Со своей царицей благоверною, Со всеми со царскими со семенами!» Как тут говорит Грозный царь Иван Васильевич, Говорит таковы слова: «Ай же ты старая курва, седатый пес! Разве ты про невзгоду не знаешь и не ведаешь. Разве тебе да не известно было, Аль ты надо мною надсмехаешься? Выйду от обедни воскресенския, Публикую я указы все строгие, Что со всех господ, со всех князей Со живых скуры сдеру, А с тебя, старая курва, Скуру сдеру и в волчью зашью!». Опять проздравствовал он и в третий након: «Ты здравствуй, Грозный царь Иван Васильевич, Со своей царицей благоверною, Со всеми со царскими со семенами И с Федором Ивановичем!» Тут он вынущал из-под полы из-под правый, Становил перед Грозного царя Ивана Васильевича. Тут говорил Грозный царь Иван Васильевич: «Ай же шурин мой любезныий Старый Никита Романович! Не знаю я, чем тебя пожаловать: Аль тебя жаловать селы с приселами. Города с пригородками, Улицы с переулками, Аль тебя несчетной золотой казной?» Говорит Никита Романович: «Мне не надобно сел с приселами. Городов с пригородками. Улиц с переулками, И мне не надо несчетной золотой казны; А дай ты мне Никитину вотчину и улицу: Кто голову убьет да коня уведет. По той улице уведет, Того и бог простит». — «Вот тебе, Никита, улица, Своя тебе отчина пожалована. А Федора Ивановича вместо себя, Вместо себя я царем поставлю». Тут простоял он обедню Воскресенскую, Брал Федора Ивановича за белы руки, Повел в свои палаты во царские, А также вслед себя вел Старого Никиту Романовича, шурина любезного. Пришел он в свои палаты во царские, Тут забирал для них столованье — почестный пир. Многих сбирал он князсй-бояр, Вельмож, купцов богатыих, ноляниц удалыих И росейских могучих богатырей Для-ради своего сына любезного Федора Ивановича И старого Никиты Романовича. Дунай, Дунай, Боле век не знай! Смерть царицы Приутихло, приуныло море синёё. Приутихли, приуныли реки быстрые, Приутихли, приуныли облака ходячие: Благоверная царица преставлялася. Воску ярого свешша перед ей да загорелася; Перед ей стоят два младого два царевича. Да стоят они, слёзно уливаются; Во ногах сидит Настасья, дочь царевна-то, Л сидит она. слезно уливаится. Говорит-то царица православная: «Уж вы гой еси, два младого царевича. Две мои ли две свешши да воску яровые, Две мои ли две вербы две кудрёватые, Вы две круглы две скачёны две жемчужинки, И два русского, два молодого, могучёго богатыря! Идите-ко сходите ко Грозному царю, Вы ко Грозному царю Ивану ту Васильевичу, К своему ли вы к батюшку к родимому: Ишше пусть же придет со мной проститися». Тут ведь млады ти царевичи не отслышилися. Да приходят ко батюшку к родимому; Они падали ко батюшку ко резвым ногам: «Уж ты гой еси, батюшко родимый наш, Уж ты Грозен царь Иван Васильевич! Ты поди-тко-се с матушкой проститися: У нас матушка родима преставлёится». Отвечаёт-то Грозен царь Иван Васильёвич, Отвечаёт-от деточкам со всей грубости: «Уж вы гой еси, млады мои царевичи! Уж вы как да это дело, пришли, здумали, ко мне? Недосуг мне-ка идти с нею проститися». Как приходят с ответом к родной матушке, Ишше к той нашой царицы православною. Посылаёт царица во второй их након, Посылает царица во третей их во након: «Вы подите-ка, млады мои царевичи, Вы подите-тко, вербы мои да кудреватые! Вы зовите-тко его да немедленно сюды. Уж вы милые млады мои царевичи! Уж вы падайте ёму да во резвы во ноги». Говорят опеть ёму таковы же речи: «Ты пойди, пойди, батюшко, проститься зовет». «Уж вы гой еси, млады мои царевичи! — Он скрыщал на них опять да зычным голосом: — Недосуг мне-ка идтить мне с ей прощатися: Я сижу тут за пйсью, пишу грамотку. Не пером я пишу, сижу, не чернилами. Не по белой по гербовой по бумажочки Я по рыту пишу, сижу, по бархату, Дорогим-то пишу я красным золотом, Я про землю пишу да святорусскую, Я про веру пишу да християнскую. Про солдатушков пишу да новобраныих. Вы идите, два младого два царевича. Вы скажите царице благоверною: Я всечас-то приду с нею проститися». А приходят-то младыи царевичи, Рассказали родимой своей матушке; Отпирали все полаты двери на пяту. Заходит-то Грозен Иван Васильевич, Он приходит ко царице благоверные, Говорит-то ей слово со всей грубости: «Ты пошто зовешь, царица благоверная?» Воспроговорит царица благоверная: «Уж ты гой еси. Грозен царь Иван Васильевич! Благослови-тко мне да слово вымолвить. Слово вымолвить мне, речи повьшолнить, Что без той мне без казени без скорые. Что без той мне без сабельки без вострые, Что без той ли без ссылочки без дальние, Да без той ли без насмешочки великие». —«Говори-ко-се, царица, что тебе надобно». —«Будь ты доброй, будь ты смирной, будь ты милосливой До своих-то до младых двух царевичей; Ты ишше же будь доброй, кроткой, мйлосливой До своей-то до младой до царевны-то, Что до той же до Настасьи до Ивановны; Да ишше ты будь ведь доброй, будь ты мйлосливой Да солдатушков да новобраныих; Да ишше ты будь доброй, будь ты милосливой Ты до вдов-то бедных, малых деточек их». Иван Грозный молится по сыне Эх да собирается наш православный царь Да он ко заутрени, Ко тому ли свету, свету-светику Ивану Великому. Эх да как становится наш православный царь Да он на своем месте, Как становится наш православный царь У правого клироса. Эх да уж как молится наш православный царь Ивану Великому, Уж он молится, наш православный царь. Да он низко кланяется. Эх да как позадь-то его все бояре-князья Они остановилися. Как нромеж-то себя ухмыльнулися. Князья усмехнулися. Эх да уж как гневно на них православный царь Да он оглядается: «И чему-то, чему вы, бояре-князья. Чему больно радостны? Эх да иль не знаете вы, иль не ведаете Горя-то великого? Знать, не ведома-то вам кручинушка Безысходна царская! Эх да как угасла-то свеча местная, Закатилась-то звезда, Поднебесна моя светла звездонька — Не стало млад царевича». Правеж Что у нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменной Москве, Середи-то торгу, братцы, среди площади, Тут бьют доброго молодца на правеже. Нагого, босого и разутого. Поставили его на бел горюч камень, Стоит молодец — сам не тряхнется. Русы его кудри не ворохнутся, Лишь из глаз горючй слезы. Лучилося тут ехати Самому царю православному. Грозному царю Ивану Васильевичу. Как возговорит царь Иван сударь Васильевич: «Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички! За что вы пытаете доброго молодца, Нагого, босого и разутого, Поставя его на бел горюч камень? Стоит молодец — сам не тряхнется. Русы его кудри не ворохнутся. Только катятся из глаз горючи слезы По белому лицу по румяному». Тут возговорят бурмистры-целовальнички: «Ох ты гой еси, наш батюшка православный царь, Грозный царь Иван сударь Васильевич! Пытаем мы с него золоту казну, Золоту казну, платье цветное, Не много, не мало — сорок тысяч». Возговорит тут православный царь: «Ох ты гой еси, добрый молодец! Почему тебе золота казна доставалася И как она тебе приходила?» Возговорит добрый молодей: «Ох ты гой еси, наш батюшка православный царь. Грозный царь Иван сударь Васильевич! Была у меня дубиночка вязовенькая, И клал я дубиночку на плечико, Ходил я, добрый молодец, по чисту полю, По чисту нолю, по темну лесу, Нашел я воров-разбойников. Тут-то они дуван дуванили, Золотую казну делили мерою, Л цветное платье делили ношами. Тут-то я ее отбил у них». Возговорит православный царь, Грозный царь Иван сударь Васильевич: «Куда ты девал эдаку золоту казну?» Возговорит добрый молодец: «Точил я ее всё по домам по питейным, А поил я всё голь кабацкую, А цветное платье — одевал всё наших босыих». Возговорит православный царь: «Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички! Заплатите ему за каждый удар по пятидесяти рублей, А за бесчестие заплатите ему пятьсот рублей». Терские казаки и Иван Грозный Нe из тучушки они, ветерочки, дуют, Ай не дубравушка во поле шумит, Ай не дубравушка во поле шумит. То не серые гусюшки кага... вот кагачут. Ой по-над бережком гуси сидючй, Ой по-над бережком гуси сйдючи. Не сизые орлы в поле вьются, Ой по-над нёбесью орлы летучи, Пo-над нёбесью орлы летучи. Ай они пить, они есть хотят, Ай они пить, они есть хотят. Расплакались гребенские наши казаки, Ой перед белыим царем стоючи, Ой перед белыим царем стоючи, Перед белыим царем стоючи, Ой, перед Иваном Васильевичем, Перед Иваном Васильевичем: «Уж ты батюшка, ты наш царь. Ой наде... ай, вот надежда, Ай православный ты наш государь, Ай православный ты наш государь! Не позволь казнить-вешать, Ай позволь речи ты нам говорить, Ай позволь речи ты нам говорить. Как бывалыча ты, наш царь, Вот наде... ой, надежда. Много даривал, много жалывал, Ой много жалывал, А теперича ты, наш царь наде... вот надежда, Никого из нас не ножалывал, Ай никого из нас не пожалывал, Только жалывал ты, наш царь, Ой наде... вот надежда, Только жалывал князей да бояр, Ой только жалывал князей да бояр». — «Подарю вас, моих каза... ой, вот казаченьков, Быстрым Тереком со притоками, Ай быстрым Тереком со притоками, Ай до сипя моря до Каспийского». Смерть Ивана Грозного У ж ты батюшка светел месяц! Что ты светишь не по-старому. Не по-старому, не по-прежнему, Из-за облачка выкатаешься, Черной тучей закрываешься? У нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменной Москве, В каменной Москве, в золотом Кремле, У Ивана было у Великого, У Михайлы у Архангела, У собора у Успенского, Ударили в большой колокол. Раздался звон по всей матушке сырой земле. Соезжалися все князья-бояре, Собиралися все люди ратные Во Успенский собор богу молитися. Во соборе-то во Успенскиим Тут стоял нов кипарисов гроб. Во гробу-то лежит православный царь, Православный царь Иван Грозный Васильевич. В головах у него стоит животворящий крест, У креста лежит корона его царская, Во ногах его вострый, грозный меч. Животворящему кресту всякий молится, Золотому венцу всякий кланяется, А на грозен меч взглянет — всяк ужахнется. Вокруг гроба горят свечи восковые. Перед гробом стоят все попы-патриархи. Они служат-читают, память отпевают, Отпевают память царю православному, Царю Грозному Ивану Васильевичу.
<<<------>>>
