Cтарый 4емодан

А.Н. Радищев. Избранные произведения | ПИСЬМА ИЗ СИБИРСКОЙ ССЫЛКИ

---

ПИСЬМА ИЗ СИБИРСКОЙ ССЫЛКИ

1
Не сомневавшись никогда в благодетельном расположении Вашего сиятельства ко мне, я в несчастии моем более нежели когда-либо чувствовал все пространство вашей ко мне милости. Если бы возможно было мне развернуть мое сердце, верьте, нелицемерною чертою означенна бы явилась на нем начертана благодарность неизреченная. Когда все, казалося, меня оставляло, я ощущал, что благодетельная твоя рука носилась надо мною. Но мне кажется, что слова мои излишни. Если Вам известна душа моя, то уверения не нужны мне, чтобы изъявить, сколь она исполнена чувствительнейшею к Вам признательностью и нежнейшею дружбою. Простите мне сие выражение: оно на-изъявительнейшее из всех, которые люди изобрели для изображения наилучших качеств, сердца привлекающих. На дорогу я получил 300 рублей исправно и по надписи узнал, что сие благодеяние, что сия милостыня происходила от того, кому я всем счастьем моим обязан был; и она меня не унизила. Теперь я еще получил 200 рублей. Дети мои также пользовались твоею щедротою. О благодетельная душа! Скажи, чем я заслужил, чтобы ты меня благодеяниями преследовал? Слова благодарности сердеч-ныя, вот все, что может тебе воздать несчастный. Признаюсь, что чувствительно было видеть на себе железы, но разлука с детьми моими есть для меня томная смерть. Призри их великодушно, не оставь их твоим покровительством, не оставь твоим советом и ту, которая по смерти жены моей им служила вместо матери, не отвергни иногда ее прошение и дай ей наставление; она для того только страждет, что имела привязанность к жене моей, к моим детям и ко мне. Я исполню в точности данные мне советы в письме Вашем к Григорию Михайловичу; если возможно быть покойну, то я употреблю все мои на то силы. Если бы была возможность жить мне в Иркутске, то почел бы сие за отличное благодеяние. Я взял с собою несколько книг физических и тому подобных и велел спросить наставления Вашего сиятельства, можно ли ко мне отправить еще, дабы десять лет я мог бы сократить учением и трудолюбием и исправиться.
(Тверь, октябрь, 1790 г.)

2 Милостивый мой государь,
граф Александр Романович.
Всякая моя строка к Вашему сиятельству не долженствовала бы заключать в себе ничего иного, как изъявление чувствительнейшей благодарности. С получения милостивого в Новегороде указа, снявшего с меня оковы, благодеяния Ваши не престают меня преследовать, и если бы не несносная сердцу моему печаль разлучения моего от детей моих не была толико отяготительна, то верьте, что опричь сего мне кажется, что я нахожусь в обыкновенном каком-либо путешествии. Вот чем я обязан Вашему сиятельству. Сердце чувствует таковое благодеяние во всем его пространстве. Простите, если речь моя не обильна на изъявление моего чувствования. В доказательство, что снисходительное обхождение нача!льников губерний, чрез которые я проезжал, имело благое действие на мою душу, я скажу Вашему сиятельству, что разум мой может иногда заниматься упражнением. Когда я стою на ночлеге, то могу читать; когда еду, стараюсь замечать положение долин, буераков, гор, рек; учусь в самом деле тому, что иногда читал о истории земли; песок, глина, камень — все привлекает мое внимание. Не поверите, может быть, что я с восхищением, переехав Оку, вскарабкался на крутую гору и увидел в расселинах оной следы морских раковин! Не почтите, Ваше сиятельство, сие каким-либо хвастовством; я выхватить стараюся, почасту бесплодно, из челюстей скорби спокойную хоть минуту, и если не могу утешаться чем-либо существенным, то стараюсь заняться безделкою.

Но что может рассудок над чувствованием? Я по себе теперь вижу, что разум идет чувствованиям вслед, или ничто иное есть, как они: по системе Гельвециевой, вертится он около одной мысли, и все мое умствование, вся философия исчезают, когда воспоминаю о моих детях. Призрите их, милостивый государь; если милости Ваши обращалися и ныне еще не престают изливаться на несчастного их отца, не лишите их таковых же, наставьте, накажите. Я чувствую, что, лишась своего отца, они лишаются и многого чего, о чем бы и мыслить я не мог. Избавьте их худого примера, который на будущее их житье может дурное иметь действие. Большие мои дети, если Ваше сиятельство изволите их вопросить наедине, могут уже сказать, что сообщество с братом моим Петром Николаичем для них вредно. Я пред чувствительною душою изливаю мою печаль и для того не убоялся. Еще возобновив мою просьбу к Вашему сиятельству о неоставлении той, которая заступает при моих детях место матери, имею честь быть с истинным и глубочайшим почтением и чувствительнейшею благодарностью Вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга
Александр Радищев.
Нижний, октября 20, 1190 года.

Позвольте мне * обратиться к Вашему сиятельству с нескромной просьбою: не соблаговолите ли Вы мне прислать термометр и ртутный барометр, первый, чтоб делать метеорологические наблюдения, другой, чтобы измерять высоту давления. Считают, что местоположение Иркутска столь возвышенно, что воздушный столб более не давит на обыкновенный барометр и сей последний не может служить своему назначению. Мне важно было бы узнать, какова барометрическая высота уровня Финского залива. Я, может статься, предаюсь пустым мечтаниям о моем дальнейшем образе жизни; кто знает, до чего я буду доведен!

------------ * Приписка написана по-французски. ------------

3
Письмо Вашего сиятельства чрез его превосходительство Алексея Андреевича и сделанные по приказанию Вашему для меня вещи и остальные деньги от Ивана Ивановича Панаева я получил. Если в долговременное мое пребывание в команде Вашего сиятельства известным сделалось Вам мое сердце, то Вы не усумнитеся в присной и живо существующей в нем признательности за все благодеяния Ваши ко мне. Если бы и на меня еще не простн-ралися, но коснулися бы только моего несчастного семейства, то алтарь в душе моей тебе воздвигнут будет, и восходит непрестанно наичистейшая жертва благодарности.
Пенять, ни сетовать мне не на кого совершенно, как то Ваше сиятельство изволите примечать справедливо. Я сам себе устроил бедствие и стараюсь сносить казнь мою с терпением; но часто оно бывает недостаточно. Вооружуся надеждою и рассудком, но как скучно вспомнить, что я живу в разлучении от детей моих! Рассудка уже более во мне нет, и едва надежда не отлетает. Если кто знает, что действительным блаженством я полагал быть с ними, тот может себе вообразить, что скорбь моя должна быть беспредельна. Вашему сиятельству угодно знать о моем положении относительно моего здоровья, то до приезда моего в Москву оно гораздо было хуже, нежели казалось. Выехав из Нижнего, я было занемог совершенно, но помощию лекарства, которым я запасся в Москве, я до приезда моего в Казань получил облегчение. Наступившая зима и морозы укрепили слабое мое телосложение, и я теперь, слава богу, здоров.

Касательно до душевного моего расположения, то я солгу, если скажу, что я покоен. Душа моя болит, и сердце страждет. Если бы не блистал луч надежды, хотя в отдаленности, если бы я не находил толикое соболезнование и человеколюбие от начальства в проезд мой через разные губернии, то признаюсь, что лишился бы, может быть, и совсем рассудка.
Разум мой старался упражняться, сколько возможно, то чтением, то примечаниями и наблюдениями естественности, и иногда удается мне разгонять черноту мыслей. Благоприятство отличное, которым я здесь пользуюсь, еще более скуку мою разгоняет. Уверенный, что семейство мое будет всегда под Вашею защитою, уверенный, что и я забыт Вами не буду, если могу только на месте моего пребывания найти всегдашнее упражнение, которое бы занимало не только силы разума, но и тела, то надеяться могу, что, сделав к спокойствию первый шаг, время, великий целитель всех человеческих скорбей, совершит мое начинание, а тем скорее, если могу иметь утешительное удовольствие видеть на месте моего пребывания кого-либо из моего семейства.
Извините, Ваше сиятельство, долготу моего письма. Изливаю скорбь свою пред сердцем чувствительным; душа от оной находит облегчение, и тем величайшее, что бдительное Ваше благодеяние, призирая меня в отдаленности, подкрепляет и малополучное и бедственное мое семейство. Бог Вам даст за благое; молитва моя к нему о Вас может единственное от меня быть признание.

22 октября 1790 г. Пермь.

4
Милостивый мой государь,
граф Александр Романович.
Всякое мое письмо, всякая оного строка не долженствовали бы ничем иным быть наполнены, как изъявлением благодарности за милости Ваши ко мне и к оставшим по мне. Сердце чувствует их живо, и доколе бить оно будет в груди моей, чувствование сие будет для него драгоценно. Но я сокращу мое слово о сем, дабы не наставить напрасную громаду слов и не наскучить Вашему сиятельству. Трепещущая слеза, на небо возведенные зеницы, на молитве к предвечному отцу, да благословят благословляющего зло счастьем отягченных, — вот в чем состоит всегдашняя моя признательность.
Ко всем Вашего сиятельства мне оказанным благодеяниям присовокупите и сие, и если просьба моя может что-либо предуспеть, не отриньте ее. О! если бы возможно было, то, пад ниц перед Вами, я объятиями моими сплел бы ноги Ваши, не отошел бы, доколе бы не получил обещание. Просьба моя состоит о доставлении места брату моему Петру Николаевичу, и для его собственной пользы, в каком-либо наместничестве, в Ярославле, в Костроме или где Ваше сиятельство за благо рассудите. Если есть на сие какая-либо возможность, не отриньте, милостивый государь, не отриньте сея моея слезныя просьбы! Да человек, горестью отягченный, не почтется любящим мщение; гнусная сия страсть никогда не жила в моем сердце. Он почитает таковым желание мое, чтобы он не был с моими детьми. Сие желание есть и будет всегда во мне, и я почту себя сугубо несчастным, если бы прежде их совершеннолетия он мог быть с ними. Еще повторю и повторю усерднейшую мою о сем просьбу к Вашему сиятельству: услышьте мое моление! Сделав ему благодеяние, мне окажете наивеличайшее, и он, опомнясь, прилепится к доброму, к чему природа его сотворила. Есмь и проч.

Декабря 21 дня 1790 года. Тобольск.

5
Милостивый мой государь,
граф Александр Романович.
Исполняя приказание Ивана Алферьевича, чтобы чрез него доставить к Вашему сиятельству о мне уведомление, а более следуя чувствованию моего сердца, я с охотою и сей продолжительный путь для моего письма употребил в пользу. Из Иркутска, при письме его превосходительства, я получил семь пакетов с письмами и газетами. Опричь того, что Ваше сиятельство сделали, делаете и, знаю, что сделать намерены для облегчения моего горестного жребия, я виноватым себя почитаю и тем, что редко писал к Вашему сиятельству; но если верите, что искра признательности живет в моей душе, что чувствительность сердцу моему свойственна, то сие приписать можете к тому, что я имел в том опасение, нежели нежелание. Кому, кому лучше желал бы я открывать мою душу, кому отдавать на рассмотрение мысли и деяния, как кто и сам чувствует, и мыслит здраво, и живет добродетельно? Вашему сиятельству, думаю, что если бы я льстив был, то мало бы в том Вам было нужды, а ласкаюсь, что Вы меня знали нелживым и нельстецом. Но говаривал я прежде, говорю и ныне, что худо мог бы ладить с другими начальниками; но Вам свойственно было прощать и снисходить на странности моея головы и быть к оным терпеливу; я то всегда чувствовал, а теперь попрошу в том прощения у Вас. Чего же я себе не прощу, то, что я попал в беду, в которую бы себя не ввергнул, если б в сем случае не потаил от Вас моего безрассудства. Я не стыжусь в том признаться, а самому пред собою стыдно.
Я слов довольно не имею, чтоб Вашему сиятельству возблагодарить за все; но с чувствованием сердечным есмь и буду истинно и с глубочайшим почтением Вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга Александр Радищев.
Марта 1-го 1791. Тобольск.

6
Милостивый государь мой. *
Уже несколько дней, как сердце мое, если можно так выразиться, истерзанное мукой, расширилось и открылось для радости; мой бездейственный разум, кажется, снова может вернуть себе немного силы. Мой добрый друг, моя сестра, 2-го сего месяца прибыла сюда с двумя моими малолетними детьми и в сопровождении моего брата. Значит, было суждено, что стечением обстоятельств, почти неизъяснимых для меня самого, доведенный до края пропасти, что говорю я, до края, поглощенный пучиною тем более ужасною, что она грозила мне угасанием чувства, я оказался внезапно выплывшим из бездны и способным еще приблизиться к кумиру рода человеческого — к счастью, коему всякий придает свою форму, воображением своим либо украшая его цветами, либо окружая его кинжалами или ядом. Способен ли я к счастью? Да, милостивый государь мой, я способен. С тем меньшим честолюбием, чем с большей жаждой славы, с душой, доступной волнению лишь

--------------------- * Данное письмо, равно как и письма за №№ 9, 16, 17, 18, 20, 23, 24, 27—32, 34—50 даны в переводе с французского (ред.).
---------------------

при приближении к предметам, чувства не смущающим, неведомый миру, окруженный существами мне дорогими, я могу жить и быть довольным. Да, жить; да, я буду жить, а не прозябать. Перемена столь внезапная в существе моем, новая жизнь, так сказать, возрождение . блаженства, — а кому я обязан сим? Единственно Вашему сиятельству. Вам захотелось осыпать благодеяниями человека, вся заслуга коего состояла в том, что он стал несчастным из-за легкомыслия, непростительного в его лета. Что же сказать Вам? Какой признательности ждете Вы? Если нужно лишь любить Вас... мало будет и обожать Вас. Слезы [проливаемые] перед Вашим портретом, который я принял из рук моей доброй подруги. .. Почувствуйте их, милостивый государь мой; это все, что Вы можете от меня получить.

Последнее письмо, которое я имел честь написать Вашему сиятельству, не отправлено, как я узнаю, с оказией, на которую я в нем указывал, но послано с другою, столь же верною. После того, что я узнал от сестры моей, боюсь, что оно пришлось Вам не по душе. О, как я хотел бы быть далеким от всего, что могло бы досадить Вам! Браните меня, давайте мне иногда, и даже часто, советы друга, отца; ибо я клянусь Вашему сиятельству, что нуждаюсь в них; более, чем когда бы то ни было. Я осмелился просить у Вашего сиятельства «Путешествие Лессепса». Я получил его из Москвы с моими близкими. Я просил, чтобы Вы соизволили озаботиться доставлением мне «Физико-экономической библиотеки», которая находится среди моих книг, но узнаю, что они увезены в Москву. Я прошу извинения за лишнее беспокойство, которое я мог причинить Вашему сиятельству. Я ограничиваю мою просьбу двумя альманахами, кои я обыкновенно дарил моим детям к Новому году: один Готский по-французски, другой Геттин-генский или Берлинский по-немецки, оба с картинками.

Ваше сиятельство.
После всего, что Вы сделали для меня и для моих. Вы еще сетуете, что моя свояченица не приняла от Вас того, что Вы ей предложили перед ее отъездом. Вам кажется, что с ее стороны это ложная скромность. Вы не заставляли меня краснеть, осыпая меня благодеяниями. Но что Вы за человек? Вы хотите, чтобы злоупотребляли Вашей благосклонностью, или, вернее, Вы считаете, что ею невозможно злоупотребить.
За двух моих старших я спокоен и буду спокоен; они будут жить под Вашим покровительством. Мне горестно, что я был разлучен с ними, не успев закончить их воспитания. Оно, может статься, и грешило в некоторых отношениях, но лишь через 4 или 5 лет можно будет судить об основах, на коих оно строилось. Небо судило иначе, и, не будучи Панглосом, я скажу, что сие, может быть, и к лучшему; ибо часто бывало замечено, что воспитание самое тщательное производило чудовищ, потому что оно или мало, или вовсе не принимало во внимание обстоятельства иногда неприметные. Так я утешаюсь тем, что в возрасте, когда разум пытается оставить костыли младенчества, они познали горе, урок всегда чудесный, приводящий человека в естественное состояние, который из существа чрезмерно гордящегося условным величием делает существо простое, из существа падшего — делает человека.
Я предполагаю в часы досуга сделать нечто для образования моих старших. Но так как я поклялся, или дал слово Вашему сиятельству, что равнозначно, ничего не делать без Вашего ведома, они получат сие только из рук Ваших, и Вы соблаговолите вычеркнуть то, что покажется неуместным.
С тех пор как приехали мои друзья, я стал большим домоседом — и полагаю, что поступаю правильно. Мы не можем двинуться отсюда до весны; мне предлагают даже оставить меня здесь до следующей зимы, но в сем случае я поступлю, как Вашему сиятельству будет угодно решить. Хотя я и затянул свое путешествие вследствие утомления и желания повидать своих, я действительно проболел три недели: катаральная лихорадка и обильное кровотечение из носу. Соблаговолите, милостивый государь мой, не оставить меня без известий о себе и будьте уверены, что я пребываю до конца дней моих с чувством живейшей признательности и глубочайшего уважения к Вам и проч.
Тобольск, 8 марта 1791 года.
Брат мой едет сегодня обратно, и сие письмо я отправляю с ним.

........ 50
Милостивый государь мой.
После того что я пробыл в Москве четыре дня, не повидавшись ни с кем и сделав лишь несколько нужных покупок, я вернулся домой, примерно, с неделю тому назад. Ваше сиятельство не можете ссбе представить почти младенческую радость, которую я испытал, увидев, что приближаюсь к своей цели и что мое возвращение из ссылки осуществилось. Ибо я, может быть, к стыду своему, признаюсь, что все время, пока я был в дороге и видел с собою фельдъегеря, я чувствовал себя еще в Илимскс. Мое воображение еще и ныне переносит меня туда; оно водит меня, потрясенного, надломленного, так сказать, роковою потерею, постигшей меня в Тобольске, по тропам несчастия и питается лишь предметами печальными и бедственными. Хорошая погода вызывает в нем более веселые картины, но буря и дождь, заключая меня под кровлею и замедляя, некоторым образом, полет моей души, разливают меланхолию во всем моем существе.

О, как бы я хотел поехать к моему старику отцу! Сие необходимо для моего сердца, сие еще нужнее для моих домашних обстоятельств. Если я добьюсь милостивого разрешения поехать к нему, сия милость будет почти столь же велика, как та, что вернула меня из Илимска. Ежели нет, — я пошлю туда моего сына.

Пребывание в деревне для меня ново во многих отношениях; поселяне для меня тоже новый народ. Сходство, которое я нахожу в нем с народом сибирским, то лукавство. Я не понравился моим вассалам, запретив им женить малолетних, что здесь обычай почти всеобщий и причина того, что население никогда не будет возрастать, или одна из причин, благоприятствующая сему. Я прошу Ваше сиятельство помнить о том, кто в изгнании или дома всегда неизменен.

А. Радищев.
24 июля (1797), Немцово.

---

--->>>

Мои сайты