Юмор наших друзей | БОЛГАРИЯ И. Базов Наша родня.

---

НАША РОДНЯ

(Галерея типов и бытовых сцен из жизни Болгарии под властью турок)
I. Общество
Утреннее летнее солнце поднялось высоко над Стара-планиной. Лучи зари потоками хлынули в круглые решетчатые окна церкви, преломляясь в висящих под сводом хрустальных паникадилах и рисуя на противоположной стене чудные разноцветные узоры. Храм был полон молящимися, над которыми витали облака дыма от кадила о. Ставри и мелодические звуки сладкоголосого Хаджи Атанасия, уже допевавшего новое «Достойно», глас пятый. Звонкие голоса учеников, стоящих у аналоя, под руководством учителя Гатю тянули привычный распев. На другой стороне помощник учителя Мироновский, псаломщик, подтягивая густым басом, притопывал в такт ногой и кидал исподтишка взгляды на решетку, за которой стояли женщины. Возле шумного пангара, на тронах 1 сидели в богатых длинных шубах представители местной знати, умиленно внимая сладкогласному пению Хаджи Атанасия и тихонько ему подтягивая. Часто внимание их отвлекалось появлением новых богомольцев и набеленных богомолок, ставивших свечу архангелу Гавриилу или шедших приложиться у алтаря. . Хаджи Димо, прервав пение и наклонившись к чор-баджию Петраки, шепнул ему:
____________________
1 Пангар — место в церкви, где продают свечи; троны — стоящие вдоль стен церкви кресла,

— Погляди на этого старого скупердяя: свечу грошовую поставил, а поклоны земные кладет, поклоны-то ничего не стоят...
И стал снова подтягивать.
— Да, уж скряга так скряга,— шепнул ему в ответ чорбаджия Петраки и опять запел.
Известный ростовщик Котю Джамбаз, обернувшись к трону, на котором восседал Хаджи Христо Молдав, "тоже зашушукал сердито:
— Погляди, Гина Махмудка, жена негодяя этого, свечу ставит... Ее в тафтяной кринолин да в египетский шелк одел, а мне вот уж три с половиной года семьсот шестьдесят один грош, что за ним еще числится, заплатать не может. Скотина!..
— Форменная скотина!—отвечал Хаджи Христо Молдав.
А богобоязненный Хаджи Аргир Измирли кидал свирепые взгляды на аккуратно причесанную, напомаженную молодежь, которая входила с большим опозданием и только крестилась, но не ставила свечей и не прикла- ' дывалась к иконам.
— Рачов-то сын как вырядился — видишь? Будь я султан, всех бы протестантов прикончил... господи помилуй.
И перекрестился.
— Господи помилуй,— отвечал собеседник, тоже крестясь. «Достойно» окончилось, и помощник учителя Мироновский начал уже вступление к причастному стиху, глас осьмый.
Но скоро отошла и обедня, и последний жалобный аминь отца Ставри потонул в шуме благочестивой толпы, теснящейся у входных дверей, чтобы поскорей выйти на паперть. С паперти она потекла между двумя длинными рядами нищих во двор, а оттуда на дорогу. Затем часть ее повернула к женскому монастырю — делать визиты. В монастырской церкви службу нарочно кончали раньше, и старая мать Нимфодор'а уже ждала у себя в келье гостей, чтобы попотчевать их новым апельсиновым вареньем; мать Евдокия — чтобы узнать, действительно лл у Павлаковых на этой неделе помолвка; мать Соло-мония — чтобы попросить помощника учителя Мироновского дать ей после обеда урок французского языка; мать Секла — повидать Николакицу с дочерью, причем тут же к ней как бы случайно зайдет и господин С.— доглядеть на Еленочку; мать Евгения Полидора — чтобы рассказать своей многочисленной родне о вчерашней сСоре Ивана Поляка с женой из-за того, что он не купил ей такой же бухарестской шляпки, как у Теофаны, и о том, какие она ему говорила обидные слова, и как свекровь гонялась за ней по саду с веретеном в руках.
Стоявшие возле пангара первые люди города вместо того, чтобы последовать за остальными, пошли в другую сторону: они поднялись по лестнице, ведущей в женское училище (которое находится на церковном дворе), в просторную комнату — обычное место собраний общины.
Совещание длилось долго. Наконец оно кончилось, и именитые горожане стали шумно спускаться по лестнице.
Скоро весь город узнал, что состоялись выборы попечителей учебных заведений и что в числе избранных оказались Варлаам Копринарка, по прозванию Тариль-ом и Иван Селямсыз. Новость эта вызвала большое удивление, так как всему свету было известно, что оба они видеть друг друга не могут по причине старинной вражды из-за водосточной трубы — вражды, перешедшей к ним по наследству от их отцов. На этом основании дед Нистор, старый цирюльник и человек строгий, затянувшись хорошенько трубочкой и наполнив дымом всю кофейню, весьма рассудительно промолвил:
— Плохо дело... И Тарильом и Селямсыз — оба люди ученые и почтенные, но между ними нет согласия, а коли нет согласия — проку не будет.
— А я вам говорю, что они сегодня договорятся, обязательно договорятся,— возразил Хаджи Смион, сидевший напротив.
— Почему ты так думаешь? — спросил дед Нистор.
Все устремили свои взгляды на Хаджи Смиона.
— Потому что,— начал Хаджи Смион, сняв левый башмак и быстро перебирая четки,— потому что, когда два человека,— будь они попечители, торговцы или кто другой,— делают одно дело — понимаешь?., так им ничего не остается, как договориться... Это само собой ясно.
И Хаджи Смион снова надел башмак.
— То есть как это — ясно? Вот ты, Хаджи, попробуй— заставь свою Катинку с Англичанином договориться. Хоть они с одного стола едят и хозяин у них один и тот же, а кошка все: ффф! а собака все: ррр!
______________
1 Тарильом — название греческого танца, распространенного тогда в болгарских городах. (Прим. авт.)

— Это правда. Третьего дня Англичанин чуть не задушил Катинку,— сказал Хаджи Смион, усаживаясь по-турецки.
— Тарильом готов ждать до второго пришествия, лишь бы не мириться с Селямсызом. Я знаю, какая это собака!..— заметил приятель Варлаама Иван Чушков.
—• А Селямсыз разве не скотина?..— возразил приятель Селямсыза Иван Капзамалин, пошевеливая чашкой, чтобы допить остатки кофе на дне.— Будь он неладен. Выстроил против Тарильомова двора дощатый забор да дегтем его вымазал,— назло Варлааму и жене его.
Хаджи Смион опять свесил одну ногу в знак того, что хочет что-то сказать. Но Иван Бухал не дал ему говорить, воскликнув:
— Хороши попечители! Ослы! Оба! Зачем их выбрали? Сегодня утром по дороге в церковь захожу в рыбную лавку к Максиму купить чего-нибудь на обед... Вижу— и они оба там; Селямсыз карпа покупает, да как увидел, что и Тарильом карпа берет, кинул своего, купил сома: «Анафема, говорит, тому, кто в такой день карпов жрет!» И плюнул на рыбу Тарильома. Ну, разве это по-людски?
— Экое свинство! — промолвил дед Нистор, кидая победоносный взгляд на Хаджи Смиона.
— Известное дело: коли согласия нет, толку не будет,— убежденно произнес Хаджи Смион и вздохнул.
—• Дело не в согласии, Хаджи,— отозвался Стамбо-лия.— Важно не то, любят они друг друга или ненавидят, а то, дельные ли они.
— Вот и я говорю,— добродушно ответил Хаджи, снова поджимая обе ноги.
— Дельные ли они, довольно ли у них смекалки,— продолжал Стамболия.— Селямсыза выбрали как человека старого, опытного. Разве народ не его посылал в Стамбул хлопотать по делу с Трояном?.. Тарильом — тоже человек с головой и всегда в дальнюю церковь ходит... Вот и будет школу и учителей навещать. А другие попечители — хоть режь, по два месяца в село не заглянут. Тут согласия не требуется. Ганчо-заяц и Фачко-попче — закадычные друзья, водой не разольешь, а сена между двумя ослами разделить не могут. Котелок не варит.
— В котелке пусто,— согласился Хаджи Смион.
Доводы Стамболии, энергично поддержанные приободрившимся Хаджи Смионом, привели противников в смущение. Дед Нистор нахмурился vt стал чистить свою трубочку, не зная, что ответить. Иван Бухал несколько раз кашлянул и принялся что-то искать у себя в карманах. Иван Головрат начал усиленно сосать кальян, а Иван Капзамалин сидел неподвижно. Наступило молчание. Его нарушил Хаджи Смион.
— Да, да, дедушка Нистор, люди знают, что делают и кого выбирают. Согласие согласием, да в башке-то что, вот вопрос.
Так как дед Нистор ничего не ответил, Хаджи Смион, расхрабрившись, спустил обе ноги и дерзко заявил:
— Я тоже за них голос подал и еще подам, потому что это люди достойные!
Иванчо Йота, до тех пор молча прихлебывавший кофе и только кидавший враждебные взгляды на Хаджи Смиона, вдруг вскипел:
— Достойные! Имени своего грамотно написать не умеют и прочее. Тарильом подписывается не «Варлаам», а «Фарлам»; вместо «веди» «ферт» 1 ставит да одно «а» выбрасывает и прочее!..
— Э, что Варлаам, что Фарлам — все едино. Ну какая от этого беда? — возразил Хаджи Смион, который был не из тех, что позволяют сбить себя с толку.
— Как «все едино»? — спросил Иванчо Йота.— По-твоему, можно сказать «пророк Фарлам» и прочее? Никакой беды, а? Выходит, все равно, что в руках: валек или перо? Назад, назад пятимся, ни на что не годимся.
— Известное дело, не годимся,— подтвердил Хаджи Смион.
Иванчо Йота злился на то, что, вопреки своему ожиданию, не был выбран в попечители. Он считал, что эту пакость устроил ему учитель Гатю, с которым они как-то раз поспорили насчет правописания.
— Вон идет1 — крикнул один из присутствующих,
— Кто?
— Тарильом.
— И несет рыбу.
— Остановился, здоровается с Коной Крылатым.
— Но куда это он вдруг так заторопился, словно его гонит кто, и прочее?

______________
1 «Веди» — буква «в» в церковнославянском алфавите, «ферт» —• «ф». Буква «йота» была исключена из болгарского алфавита. Церковнославянскую графику в повести защищает Иванчо Йота.

— Просто летит...
— Разве не видишь? Селямсыз сзади показался.
Все столпились у окон.
В самом деле, наверху показался Селямсыз с рыбой в руке; но, встретив Нечо Райчинчина, остановился, чтобы что-то ему сказать,— наверно, почем купил рыбу, которую он при этом поднял кверху. Потом он встретил Марина Хаджи Пакова и, видимо, пожелал ему доброго утра, так как поглядел на солнце. А завидев впереди дедушку Постола, догнал его и начал ему что-то рассказывать— должно быть, что-нибудь очень важное, так как не заметил прошедшего рядом приятеля своего Ивана Распопа и не поздоровался с ним, так же как и потихоньку уходившего Варлаама Копринарку — и не изругал его.

II. Варлаам Копринарка
Варлаам Копринарка, по прозвищу Тарильом, шел к себе домой. Ему было ровно сорок девять лет и два месяца; лицо он имел длинное, худое и постное, как у святого Ивана Копривара; он носил красный фес цилиндрической формы и широкие шаровары, которые очень к нему шли. Это был человек скромный, благонравный, женатый и жил выделкой шнуров, о чем свидетельствовали обе руки его, вечно вымазанные самой лучшей индийской синькой.
Варлаам Копринарка чуждался всякого разврата: он говел по средам и пятницам, носил пестрые чулки, которые вязала ему жена, рано ложился спать и рано вставал, почему Иван Бухал, великий насмешник, говорил, что Варлаам ужинает с нищими, ложится спать с курами и встает с петухами. Он не пил вина, не курил, был человек передовой, регулярно ходил в церковь, очень редко в кофейню и никогда не ходил в суд, если не считать его тяжбы из-за водосточной трубы с соседом Иваном Селямсызом — они уже много лет таскали друг друга по кадиям. Но что это была за ссора, святой архидьякон Стефан! Даже жены их, Варлаамица и Селямсыз-ка, страшно друг с другом враждовали, и взаимная ненависть их доходила до того, что Варлаамица не называла Селямсызку иначе, как «сало тухлое» по причине желтых пятен на ее заплывшем жиром лице, а Селям-сызка звала Варлаамицу «клопихой», имея в виду ее малый рост и великую кровожадность, За два месяца до описываемых событий Варлаамица', сойдясь с Селям-сызкой на площади у колодца, отведала ее скалку на своей спине, чуть повыше локтя. С тех пор Селямсызка стала чаще отводить воду ручья, либо увидав в щелку, что Варлаамица моет руки в ручье, тотчас выльет в него помои из корыта, оставшиеся после стирки детского белья... А Варлаамица чуть не лопалась от злости!
А как нежно любил Варлаам свою жену! Как страстно и ласково говорил о ней:
— Она мне нынче похлебку из фасоли сварила, только уксусу перелила, и та маленько кислая получилась, вроде улыбки Фачко Забидренки.
Только при своем приятеле Хаджи Смионе он дает себе волю и запросто называет жену «фалимилией»—> так же как слово «метода» он в присутствии Иванчо Йоты однажды произнес «метод1а». Напрасно Иванчо Йота, отличающийся очень дурным характером, убеждал его, что метода — одно, а метода — другое, и что грамматика где угодно позволяет писать i, только не в слове «метода»,— Варлаам Копринарка, тоже не чуждый учености (он в свое время готовился стать дьяконом в Гложденском монастыре), уперся на своем и не пожелал признать авторитета Иванчо. В связи с этим отношения Иванчо Йоты и Варлаама Копринарки не были приятельскими.
Но, помимо цилиндрического красного феса, который сохранился от первого периода царствования султана Меджида, устояв против всех посягательств моды, Варлаам Копринарка обладал еще одной особенностью: он был очень умен и любил выражать свои мысли с помощью глубокомысленных иносказаний, почему дедушка Постол был того мнения, что он читал Соломона. Например, если мясник Колю встретит Варлаама, идущего рано утром с засученными рукавами к колодцу на площади, чтобы ополоснуть себе лицо, и скажет ему: «Доброе утро, Варлаам!» — тот ответит по-церковному, нараспев: «Доброе ли, нет ли, а уж так говорится...» Что должно было означать: «Слава богу, Варлаам знает, что делает».
Скажет ли кто ему в июльскую жару:
— Что ты напялил эту дурацкую телогрейку? Жара дьявольская. Или боишься озябнуть?
Он отвечал:
— Горячее палит, холодное холодит, а обожжешься — на кашу дуешь...
Это значит, что одиннадцать лет тому назад Варлаам простудился в Петров день и долго болел, после чего голова его. сверху стала похожа на Сахару.
Но особенно любезно Варлаам Копринарка разговаривал с Коно Крылатым, соседом, жившим по другую сторону ручья и больше похожим на бочку в штанах, чем на порхающую птичку. Сядут они, например, летним вечером, при луне, каждый у себя на пороге, без шапок, в одних рубашках и подштанниках, в туфлях на босу ногу,— и начнут мирно беседовать о том о сем: о политике, о курах, о пряже, о луне. И Коно Крылатый (господи боже, ну какой же он крылатый?), пуская дым от цигарки -прямо в небо, говорит:
— Посмотри-ка на луну, Варлаам... Наверно, большущая... Поглядишь ей в лицо,— словно бы живая. А кто ее знает...
Варлаам кинет взгляд на небосвод и скажет:
— Может, живая, а может — и мертвая. Все сие — умышление... Вот, скажем, ручей. Ежели муравей перед ним остановится, так скажет: море! Ты скажешь: ручей! А Фарлам говорит тебе: море! Воистину чудесны чудеса господни!
Коно Крылатый задумается, потом опять спрашивает:
— А ну как она на нас упадет? Вот пока мы здесь сидим... А? Страх какой!
— Не упадет,— промолвил Варлаам.
— А ты веришь, что это — звезда? Так бродяга этот в школе учит, безбожник...
— Звезда-то звезда, но пророки, и ученые и благородные, согласно писанию, как написано, так и нарекли, и так оно и было от века и до века... «Познало солнце запад свой». Вот какая это звезда и какое удивление!
Тут Коно Крылатый снова погружался в астрономические размышления и, всем своим видом как бы выражая восклицание, шептал: L — Много читал, много знает!..

III. Иван Селямсыз
Это был человек лет шестидесяти, высокий, косматый, огромного роста, почти Голиаф, только вместо одеяния древних филистимлян носивший огромную мохнатую шапку, длинный кожух, крытый домотканым сук-hoMj красный пояс в восемнадцать локтей и вечно расстегнутые ниже колен короткие чер«ые шаровары старого покроя, которыми он, однако, дорожил как воспоминанием о холостой жизни. Селямсыз продолжал сам перекапывать свой виноградник и ухаживать за розами; он был еще полон здоровья и сил. Лицо его, украшенное густыми бровями и совершенно седыми усами, полное, красноватое, привлекало к себе всеобщее внимание. Он замечал это не без удовольствия и при всяком удобном случае почему-то старался изобразить себя перед молодыми женщинами более старым, чем был на самом деле.
— Что глядишь на дедушку, красавица? После рождественского поста мне семьдесят стукнет... Чего уставилась?
И подмигивал лукаво.
Помощника учителя Мироновского он звал «джансыз» потому что тот был кожа да кости, и советовал ему есть по утрам чеснок с шелухой, а вечером — без шелухи и выпивать полоки 2 киселярского вина, так как оно имеет кроветворное свойство, да после уроков приходить к нему, Селямсызу, в виноградник, где для гостя всегда найдется лишняя мотыга.
Одно только повергало в изумление каждого при первом знакомстве с Селямсызом: это его прозвище. Святой Харлампий! Ну, какой же он был Селямсыз? 3 Человек, имеющий четырнадцать душ детей, заигрывал с молодыми женщинами и приветствовал решительно всех, кроме Варлаама Тарильома — и то не почему-нибудь, а только потому, что они друг друга терпеть не могли,—' человек, не пропускавший ни одного встречного, не сказав ему «доброе утро», «добрый день» или «добрый вечер» (в последнем случае он всегда глядел на солнце, чтобы не ошибиться),— такой человек звался Селямсызом, так же как сосед его — человек столь почтенный — носил легкомысленное прозвище Тарильома! Увы, нет правды на свете, и справедливо поступил незабвенный наш Пишурка 4, воспев в небесном гимне отсутствие на земле этой приятной особы!
А как страстно любил он приветствовать всех своих приятелей и знакомых! Рассказывают даже такой случай. В одну из критических минут, которых жена его пе-
___________________
1 Джансыз — бездушный (тур.).
2 Ока —мера веса, 1282 грамма (тур.).
3 Человек, который ни с кем не здоровается (Прим. авт.)
4 Пишурка Крыстю (1823—1873) — просветитель и педагог, организатор одной из первых библиотек в Болгарии.
........

<<<---